— Давай, деточка, не капризничай! Потом поспишь, мы тебя и так на обход не будили, как новоприбывшую! Тебе и карточку, и направление оформили, пока ты спала — всё уже договорено-сделано, ты только не наглей совсем! Рентген-аппарат я, хоть озолоти, не притащу сюда — так что придётся своим ходом. Давай, давай!

— Ты иди, — отдельно шевелящимися шубами говорит мне соседка по палате. — Иди, не бойся. Я за твоими вещами послежу.

И прежде чем я успеваю открыть рот, чтобы сказать, что я не боюсь, мне просто очень хочется спать, добавляет такое, что я тут же просыпаюсь:

— Я Люда. Из неврологии. Я послежу.

— Хорошо… Люда, — спорить с ней мне почему-то не хочется. — Спасибо.

Люда довольно кивает и даже улыбается — только ртом, ее глаза по-прежнему не двигаются и очень редко моргают.

— А Люда хоть… видит? — спрашиваю я, пока плетусь за Таисией Петровной по шумному коридору. В отличие от спокойных и безлюдных ночных часов, сейчас больница полна народа — туда-сюда какой-то одинаково шаркающей походкой передвигаются пациенты, шныряют медсестры и вечно усталые врачи. Есть ещё какие-то посторонние — их я узнаю по белым халатам, наброшенным на обычную одежду.

— Люда? Да видит, видит, куда ж она денется. То у неё с лицом такое от нервов. Паралич был, потом отпустило. Ты это… не обращай внимания. Она хорошая, добрая. Иначе б мы ее не положили до наших в палату, — деловитым тоном вводит меня в курс происходящего Таисия Петровна. — Она третий раз у нас уже лечится. Её в ПНД с неврологии не хотят отправлять. Она ж не буйная, совестливая… Сама всегда приходит ложится, когда чувствует, что обострение. От мы ее и держим иногда — то в хирургии, то в лор-отделении. Неврология забитая у нас вот так вот, под завязку, — Таисия Павловна подводит меня к медицинскому лифту и поправляет накинутый на плечи поверх моей больничной хламиды казённый халатик.

— А что за обострения у неё? — больше для порядка спрашиваю я, все ещё удивляясь количеству посторонних в больнице. Не думала, что каждый, кто захочет, так спокойно может разгуливать по местным коридорам.

— Та такое, — горестно вздыхает Таисия Павловна. — Мужа своего убить хочет. Говорит, прямо спать иногда не может, как твердит ей кто-то в голове — возьми нож и зарежь. Возьми й зарежь. От ей как сильно уже эти голоса не дают покоя, сама к нам и приходит. Доброй души человек, говорю ж тебе.

— А-а… — такая новость о характере ближайшей соседки не сказать, чтоб меня сильно радует. — А только мужа, больше никого?

— Та не бойсь, говорю тебе — она сама все понимает, что это неправильно. Буйные — они уже не сомневаются. Запомни, детка, не самый большой страх всякие такие голоса услыхать. Самый большой страх — принять их и начать слушаться. Считать, что всё то правильное есть, что они тебе шепчут. И никакими человеческими рамками их не останавливать.

— Ну да, ну да, — все равно без лишнего оптимизма соглашаюсь я, пока, дребезжа и пошатываюсь на старых тросах, лифт спускает нас куда-то вниз — видимо, в отделение рентгенологии. — Пока ты сомневаешься — ты ещё не совсем сумасшедший. Настоящие психи никогда не считают, что с ними что-то не так.

— Вот то-то ж и оно. Больше дураков на улицах, ходят и не лечатся. А такие как Люда — посовестливей будут. Потому что не считают, что им все можно, хоть голоса у них в голове, хоть не голоса. Хотя некоторым и следовало б… всыпать. Вот как Людкин муж. Такой падлюка, шо его не грех было бы того… Только тс-с… считай, я тебе ничего не говорила. Но город же у нас маленький, все друг друга знают…

«Та-ак, надеюсь только не меня», — успеваю подумать я перед тем, как лифт, ухнув напоследок, грузно останавливается и раскрывает двойные двери с мученическим скрежетом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Таисия Петровна, поддерживая меня за локоть, пока мы идём по длинному коридору, освещенному мутными лампочками, ведёт дальше свой рассказ о муже несчастной Люды, которая уже не кажется мне такой пугающей.

— Он же ее лупил як Сидорову козу. Все тридцать лет, шо женаты были — лупил, еще й по голове. А потом уже и голоса пришли — а к кому б не пришли, после такого! Она аж сознание теряла, сама рассказывала, как первый раз у нас лежала. Мы все тогда с ней подружились, хороший она человек, Людмила. Без камня за пазухой. Простая, как мы с тобой.

Отлично, что я кажусь простой, стараясь не пошатываться на не слишком послушных ногах, думаю я. Значит за время пребывания здесь, не успею настроить всех против себя. Мне это уже и не надо. Мне бы только выбраться отсюда, а то с каждой минутой эта цель становится как будто бы дальше.

Это ощущение становится все сильнее, когда, надев специальный защитный фартук, я сижу в каком-то странном боксе, прижимаясь лбом к большой металической пластине, а потом поворачиваюсь боком. Прямо как фото в полицейском участке — анфас и профиль. Только провинилась на этот раз я разве что в собственной беспечности. Во всем остальном я не чувствую за собой вины.

Только бы быстрее уехать. Вчера я думала, что в это время буду на полпути к своему городу — а сейчас сижу в рентгенологи в свинцовом фартуке, и мне просвечивают голову на предмет переломов костей черепа.

— Вот так, молодец, вот и справились! — с искренней душевной радостью говорит мне Таисия Петровна, когда меня выводят из лучевого кабинета. Помощница-медсестра продолжает заполнять какие-то бумаги, доктор даёт последние указания по поводу того, что через пятнадцать минут снимки можно будет забрать, а меня с каждой минутой охватывает все большее беспокойство.

Почему-то мне кажется, что сейчас очень поздно и я везде катастрофически опоздала. Привычно отсчитывающих время смарт-часов на руке у меня больше нет — где-то потерялись вчера в пылу потасовки. Да и будь они на месте, с меня бы и так всё сняли перед снимком. Поэтому я совсем не понимаю, который час, но одно чувствую точно — я опоздала. Я точно куда-то опоздала.

Эти прозрения оправдываются, когда, торопясь, я подгоняю к лифту добрейшую Таисию Петровну, без должного энтузиазма выслушивая ее рассказы о других пациентках, моих соседках по палате: одна — жена главного энергетика, такая несчастная, в достатке всю жизнь прожила, а муж гулял направо и налево, а еще — многодетная мать, здоровье ни к черту, а она все рожает и рожает — получаются одни дочки, а мужу сына надо. Что там случилось в жизни ещё двух, я не успеваю узнать. Мы возвращаемся в палату, и первое, что я вижу — два небольших контейнера на моей тумбочке у кровати. И понимаю, к кому я не успела и куда опоздала.

Артур приходил и принёс мне обед, пока я была на рентгене. И, видимо, не дождался. Черт, черт, черт! Ну что за досадное совпадение!

— А тебя тут ждали, — говорит Люда, как будто вросшая в место возле моей кровати, и меня начинает слегка раздражать, что она не хочет перемещаться обратно к себе. — Хлопчик приходил. Такой гарный, такой хороший хлопчик. Брат твой, меньшенький?

Отлично, вот и первые неудобные вопросы от посторонних. Хорошо, что пока звучат варианты «младший брат», а не «сын», хоть это радует.

Только на это сейчас не стоит обращать внимания. Я понимаю, что, чем дальше, тем больше разница в возрасте между нами будет заметна — особенно при популярном подходе «мужчины с годами — как хорошее вино», а «женщин старость не щадит, главное — чтоб не позорились, и вели себя по возрасту».

Правда, ситуацию тут же спасает еще одна соседка — судя по описаниям Таисии Петровны, та самая жена главного энергетика-ловеласа.

— Та какой же он ей брат, Люда! Так переживал, места себе не находил — то сядет, то встанет, то сядет, то опять ходить начнёт. За сестёр так не переживают. Жених он ей. Да, девонька? Жених?

— Э-э… А почему он ушёл? Неужели меня так долго не было? — вместо прямого ответа, перевожу разговор на другою тему я.

— Так приёмные часы закончились. От его й выгнали! — с готовностью отвечает Люда, добавляя почти извинительное: — Дуже хороший хлопчик. Прямо как ты. Оба вы дуже хорошие. Только не как жених с невестою.