Много лет Вэл тайно страдал из-за того, что его тотемное животное, его внутренний Лев не прошёл инициацию и не был принят в прайд. И теперь одиноким львеночком скитается по дрогам судьбы, сам-один пытается найти своё место в жизни.
Я понимала, что этот образ Вэл выдумал для себя, стараясь прикрыть свою эксцентричность, несоответствие понятию «настоящего мужика», чтобы противостоять насмешкам, которыми в детстве осыпали его девочки, похожие на Наташку или знойную продавщицу канцелярии, утверждавшую, что «нормальный пацан не будет рисовать бабские платья или дворец для куклы Барби».
И, несмотря на то, что он давно вырос и теперь смотрит на всех свысока, тень тощего лопоухого мальчика нет-нет, да и возникнет из-за плеча, нашептывая на ухо противное: «А, может, они правы? Может, мы просто какая-то ошибка природы?» И если этот мальчик требует свою инициацию, чтобы его наконец-то приняли в прайд настоящих львов — кто мы такие, чтобы ему мешать?
— Только пообещай, что ты никуда не встрянешь, ни в какие неприятности, — стараясь сдержать неожиданно набежавшие слёзы, говорю я, пытаясь обнять Вэла в приступе лирической нежности. Он, понимая мое настроение без слов, мужественно терпит, пока я заключаю его в объятия, только тихо и трагически пищит от крепатуры, похлопывая меня по спине.
— Не, ты что. Буду сидеть тише воды ниже травы. То, что я готов, не означает, что я не ссу. Но у меня хорошие предчувствия! — отстраняясь, поднимает он вверх указательный палец. — Я не могу затеряться где-то там между пересадками с электрички на поезд — меня ждет Париж! Я по-любому доеду и сразу тебе напишу. Чтобы не прозябала тут. А то вас пока дождёшься, полжизни пройдёт. Может, ты, вообще, отсюда уезжать не собираешься? Что-то я не вижу большого желания с твоей стороны, — подкалывает он меня.
— Не говори глупостей… Мы тоже сегодня вечером ехать собрались. Мне это всё вот тут уже… — провожу ладонью по горлу. — Вся эта местная вольница.
— Да ты что? — резко вскочив с дивана Вэл, тут же жалеет об этом и болезненно стонет от своих же стремительных действий. — Нет, так не пойдёт! Я не разрешу вам сесть мне на хвост и преследовать по пути моего становления! Я не поменяю своё решение, даже если мы уезжаем в один день! Вы — едете только после меня и в другую сторону!
— Да как же в другую, если нам в город в одном направлении? — с улыбкой недоумеваю я.
— Ничего не знаю, после меня и точка! Подождёте, значит! Вот всегда так, только надумаешь по дороге судьбы до конца пройти — вечно кто-то под ногами путается… Пытается опередить… Все, я собираться! Мне надо сложить шмотки и узнать, когда отсюда дневной автобус!
Все ещё спотыкаясь об углы, Вэл начинает носиться по комнате, собирая свою вчерашнюю одежду, пока я, схватив ключи и еле успев открыть за ним двери, бегу следом — во-первых, чтобы прикрыть его фривольный халатик, который здесь вряд ли примут в качестве мужского костюма, а во-вторых, чтобы уяснить, к какому времени надо собрать Вэла, а после — собираться самой.
Как оказалось, утром из города и в город первый автобус не пришёл, а, значит, может не быть и дневного, через пару часов. Так иногда бывает, когда мало людей собирается на станции — водитель решает отменить поездку, чтобы не жечь бензин попусту. Но к вечеру, где-то к шести должен быть один рейс, хотя иногда и несколько дней без сообщения сидели. Правда, это было осенью, по размытым дорогам, а не летом. Так что не надо волноваться и трястись. Не будет дневного автобуса, можно уехать на вечернем — именно об этом говорит Марина нервно дергающемуся Вэлу, только успевшему сменить костюм на джинсовые бриджи и просторную футболку, более подходящие для путешествия.
— Нет, это какая-то ловушка… Коварная западня! Почему в такой важный день в моей жизни какие-то коммунальные проблемы мешают мне закончить, наконец, испытание!
— Так погоди немного, и с молодым хозяином поедешь, завтра, — простодушно утешает его Марина, не догадывающаяся о сакральном смысле Вэлового путешествия.
— Сегодня! — сам не замечая, что сдаёт наши намерения, нервно выкрикивает Вэл. — Мне надо быстрее ехать! Быстрее, еще до вечера… Мне срочно нужен этот дневной автобус — и пусть только попробует прийти!
— Шо, так и не попустило до сих пор? — голос Оляны раздаётся из-за пристроек, и Вэл на мгновение застывает, после чего скромно потупив глаза, стоит на месте без единого слова, пока его «особенный человек» приближаются к нам вместе с Артуром. — Таки хочешь поехать, шоб тебе наша гопота пиздлюей наваляла?
— Не наваляет, — почти уверенно говорит Вэл, понимая взгляд и улыбаясь во все тридцать два. — Я теперь новый человек, я все смогу! Волны уверенности, исходящей от меня…
— Не, Артурку, от шо с ним делать? Его ж в сортире замочат, если он на нашем спецрейсе поедет. Это ж дурака кусок, он сам не понимает, во что ввязывается, — Оляну явно не убеждают заверения Вэла, и я понимаю, что она права.
— Но как-то же я сюда попал! — Вэлу тяжело скрывать оскорбление от такого неверия в его львиную сущность.
— Ты прилетел в областной центр, Вэл, а сюда ехал на рейсовой маршрутке, — ради восстановления справедливости напоминаю я. — Это совсем не то же самое, что чесать в поезде через пол-страны, ещё и с ближайшей станции. Он по всем городом-спутникам идёт, с населением в пять тысяч людей, которые едут в столицу на заработки, и такую публику набирает…
— Но ты-то сама ехала на этом поезде! — как последний аргумент выкрикивает Вэл. — Тебя не замочили в сортире!
— Она местная, — коротко бросает Оляна, смерив меня оценивающим взглядом. — Да, вся такая фифа «не подходите», но за километр видно, что по роже даст, не постесняется. А ты — нет.
— Я… смогу! — стараясь спрятать свою пронзительно-виктимную сущность куда подальше, хорохорится Вэл. — Я должен…
— Шо делать, Артурку? Его же прибьют нафиг, — снова обращается Оляна к Артуру, все это время хранящему молчание.
— Можно его не на наш, а на проходящий посадить? На нем курортники едут, там народ цивильный, с семьями, — задумчиво потирая подбородок, Артур бросает взгляд на Оляну, и я в который раз понимаю, что взаимопонимание между ними удивительное, почти что с первого слова.
— А и точно! — оживляется Оляна, азартно хлопая его по плечу. — Точно, на том, который с моря идёт! Там, конечно, от малых проходу нет, они пищат всю дорогу — сама знаю, ездила… Зато люди скромные, приличные, не то, что наши бандюганы. Ну шо, Василь, считай везунчик ты! Жить будешь, а то жалко тебя, дурака! Пропадёшь задаром и никто не узнает где могилка твоя! — продолжает задирать она Вэла, но за этой напускной бравадой проглядывает искреннее беспокойство, которое ей не удаётся спрятать.
Это видит и Вэл, в свою очередь стараясь не показывать радости от того, что путь его инициации будет долог и тернист, но не так сильно похож на самоубийство. После нахождения безопасного варианта Оляна тоже расслабляется и, развеселившись, ерошит ему волосы, а Вэл, облегченно вздохнув, вдруг обнимает ее и на одно короткое мгновение кладёт голову на плечо.
В этом его жесте сквозит столько искренней доверчивости, что мы с Артуром, опешив, смотрим друг на друга, потом на Вэла и Оляну, потом снова друг на друга и, не сговариваясь, отводим глаза. Это что-то такое трогательное и сокровенное между ними, что становится просто неудобно подглядывать.
— Артурку, только у нас проблема, — снова слышу я голос Оляны и, повернувшись к ней, вижу почти нормального Вэла, вытянувшегося по струнке рядом с ней. — Поезд на Телиговку в три приходит… если у меня с головой все в порядке. И автобус от нас на Телиговку — в три. И то, если с города будет сегодня, сам знаешь… Если не было утреннего, то может не быть и дневного.
— Ну тогда всё, не судьба тебе, Вэл. Поедешь с нами, — с видимым облегчением говорит Артур, и только сейчас я понимаю, сколько беспокойства в добавок к куче проблем добавляет это неожиданное, кажущееся взбалмошным решение и Вэла, и… Не могу не поддержать друга. Не думаю, что Артур поймёт слишком высокие порывы его души — даже после моих объяснений, они с Оляной сошлись во мнении, что это у городского такой «бздык, но ладно, что мы сделаем». Но я-то знаю, как это много значит для Вэла, не надо даже смотреть на его враз поникшее, разочарованное лицо — как у ребёнка, который проснулся и обнаружил, что все те перемены и та волшебная жизнь, в которую он поверил, были всего лишь сном.
