— Ну что, ни-сы?! — радостно кричит он мне в лицо, залетая в опустевшую фотозону, которая больше не охраняется и никому не нужна. — Ты молодчага! Держи пятюню! Оп! — он резво хлопает ладонью по моей вялой пятерне. — Спасибо тебе! Вот от души спасибо… систер! — и обнимает меня, бережно и благодарно.
Так, не реветь, не реветь Ну, подумаешь, провели классное мероприятие. Абсолютно рядовое. Что тут такого? Но тут же понимаю, что нет, не рядовое. Пусть это всего лишь провинциальный городок. Пусть половина народу ничего не поняла. Пусть об этом скоро забудут — жизнь каждый день подбрасывает тонну новых инфоповодов. Но что-то подсказывает мне, что для многих из нас — для Дэна, Вэла, даже для тонкого Сережки этот вечер навсегда останется в памяти. И я могу сказать, что по степени удовлетворения от работы — это одна из самых классных моих съёмок, за последние несколько лет.
Все было очень круто. И необходимо. Именно в это время, в этом месте.
— Я в шоке, Полинка, честно, в шоке! Сам не ожидал! — в обнимку как старые приятели мы плетёмся с Денисом к кофейне, из которой постепенно выходят посетители, получая на выходе флаер на какую-то очередную скидку. — А я, ты знаешь, что-то такое почувствовал… Что мы ж все время с народом работаем, да? Так мы не просто кофе можем продавать и десерты. А еще и какие-то идеи там, наши взгляды внушать — как мы живем, чего хотим сделать, что зашквар, а что нет. Чтобы к нам ходили классные пацаны и девчонки, а не мудаки какие-то. Вот так же можно, да, Полинка?
— Конечно, можно. Это называется «идеологическая миссия», Дэн. Только компании очень высокого уровня могут себе это позволить — работать не только на прибыль, но и на идею, иногда в ущерб прибыли, — улыбаюсь я, замечая, что кофейня почти опустела, остались только свои. Но среди них полно людей, при которых мне надо следить за языком. Та же Наташка, пара ее подруг из клуба успешных женщины, но без нервной Веры, которая, поражённая неприятным известием о гермафродитах, наверняка, умотала куда подальше, заодно прихватив и детей.
Я даже не буду обращать внимание, как Наташка прячет от меня глаза, делая вид, что не замечает, чтобы не пришлось приглашать на свою часть стола, где меня, видимо, не ждут. Ну и ладно. Она и раньше без меня тусовалась на статусных посиделках, к которым питает непонятную слабость. Не буду ей мешать, тем более, мои мысли заняты сейчас другим.
— Так мы, Полинка, выходит, крутые перцы! — довольно смеётся Дэн, дав знак Серёжке и новенькой девочке, еще одной своей помощнице, что-то тащить на столы, сдвинутые посреди зала.
— Для этого города, Дэн, ты прямо нереально крут, — говорю, не кривя душой, и ту же спрашиваю: — А Эмелька где? Что, дуется до сих пор?
— Эх… — горестно вздыхает Ден, но уже через секунду его глаза снова хулигански блестят — он видит, как ребята выносят из подсобки ящик с шампанским. Кажется, сегодня ночью тут снова будет весело. — Да ушла она. Домой. Отпросилась, сказала, что устала. Это и правда, Полинка, она с полседьмого утра здесь.
А то мне этого не знать. Мы же и встретились здесь сегодня все вместе — Я, Артур, Эмель и Вэл.
Кстати, Вэл. А он-то где?
— Да там, прячется в подсобке, спер себе бутыль шампанского и дудлит уже час. Не хочет выходить и прячется.
— Не от меня ли?
— От тебя, от тебя. Ты реально, мать, чуток озверела, когда пыталась заушить нашу звезду. Не знал, что ты такая бешеная.
— Да ладно… — теперь мне и самой стыдно за это. — Просто больше никогда не трогайте мои вещи без разрешения, и я не буду вас убивать.
Иду по указке Дэна в направлении подсобки и уже издалека слышу возмущённый голос Вэла, долетающий ко мне сквозь закрытые двери:
— Нет, я не понял! Это что за цензура? Что за мракобесие? Рестик! Что еще за овца со скучной рожей обламывает моё творческое либидо?
— Это Галина Алексеевна, — вторит ему голос тонкого Сережки, успевшего вернуться из зала и теперь поддерживаемо моральный дух своего гуру-наставника. — Она тут это… в общем, часто бывает на всяких акциях, контролирует, наблюдает…
— Это глава родительского комитета, Вэл, — открывая дверь, говорю я, понимая, с кем он успел пообщаться без меня. — Местная полиция нравов. Можешь с ней офигительно затусить. Она тебя завербует в ряды высокой морали, бросишь свои вредные привычки и одумаешься.
Вэл, сидящий на том самом деревянном помосте, с которого мы еле стащили его утром, замирает, пытаясь угадать мое настроение — и я ответ активно демонстрирую ему дружелюбие.
— Что, уже пьёте в отрыве от остальных? — с этими словами подпрыгиваю и сажусь рядом, несильно толкая его локтем — наш давний и негласный знак примирения.
— Ага, не забухаешь тут с этими местными уебонцами! — как будто ничего не случилось, и я не пыталась его убить пару часов назад, капризно отвечает Вэл, и я вижу — он принимает мое извинение. Что случилось, то случилось. В конце концов, сегодня я его душила, а когда-то он избил меня мокрым одеялом, обожравшись каких-то галлюциногенов и приняв за призрак своей деспотичной бабушки.
— Они, вообще, что себе думают? Что я исправлюсь и начну жить этой их нормоблядской жизнью! Этого мне не хватало для полнейшего счастья! — Вэл, сделав небольшой глоток, передаёт мне откупоренную бутылку шампанского, и я пью следом за ним, стараясь, чтобы пузырьки не слишком били в нос. — На меня тут твоя Наталья напала. И давай знакомить со своими подружками. Это пиздец, Полина. Я думал, они меня сожрут.
О, и он тоже. Тоже пострадал. Что неудивительно.
— Все совершенно жуткие бабищи! И эта, «ебите меня пожалуйста» была!
Прекрасно понимая, что он говорит об Анжеле, тем не менее, стараюсь его немного успокоить — по всему видно, что лечится шампанским Вэл уже долго, поэтому надо его слегка страховать на поворотах.
— Вэл. Ну, все-все. Не такая уж она и «ебите». Это мать Виолы. Она вообще-то в трауре.
— Не знаю. Не заметил. Выглядит как «ебите меня пожалуйста в трауре».
— Вэл! Ну… что ты. Она просто не может по-другому. Сама потерялась в рамках одного-единственного образа.
Снова делаю глоток шампанского, понимая, что в сочетании с выпитым коньяком — это гремучая смесь. Ну и ладно.
— И потом эта, которая выглядит как библиотечная пыль…
Какая же точная характеристика Галины, думаю я, начиная хихикать в бутылку.
— …мне сказала… Ты знаешь, что она сказала — мне?
— Не имею ни малейшего понятия, — рукой я нащупываю в кармане сигареты, понимая, что меня Галина Алексеевна тоже сейчас вряд ли одобрила бы.
— Она сказала… — Вэл ёрзает на месте, затем лезет ко мне в открытую пачку и вытаскивает сигарету себе. Тонкий Сережка, зачарованно слушающий своего идола, бежит к двери, выходящей на задний двор и открывает ее, подпирая деревяшкой. Вэлу можно курить даже в подсобке. И вместе с ним я тоже воспользуюсь этой привилегией.
— Она сказала мне, — наклоняясь к моей зажигалке, дизайнер прикуривает и начинает вдыхать дым мелкими рваными затяжками. — Что мат — это преступление против бога и он разрушает меня на молекулярном уровне!
Зная ипохондрию Вэла, понимаю, как сильно его задели эти слова — нет-нет, он да и подумает, что теперь в нем отмирают какие-то клетки.
— Эта с-сучка… — Вэл на секунду умолкает, и я понимаю, что он прислушивается к себе — не разрушается ли в нем ничего в это самый момент на молекулярном уровне. — Она сказала, что научно доказано — вода от мата меняет молекулярную решетку, а человек на семьдесят процентов стоит из воды!
— Ты боишься мутаций? — осторожно интересуюсь я. — Знаешь, мне кажется, вся эта сказка насчёт воды и мата конкретно преувеличена. Возьми вон стакан, поматерись в него. И посмотришь — ничего не случится.
Когда спустя полчаса к нам заходит Дэн с приглашением явиться в общий зал — почетные гости, шикарные женщины этого города, а также алкоголические спонсоры, которые остались довольны уровнем продаж, желают увидеть звёзд мероприятия — мы с Вэлом, успев подпоить и Сережку, ржем как сумасшедшие, продолжая наш эксперимент.
