Похоже, его самого сильно волнуют эти слова — а ведь это только половина правды, которую скоро узнает его родня. Вместо ироничной улыбки, которая часто сопровождает рассказы о семье, он напряжённо сглатывает и проводит языком по пересохшим губам.

Хорошо, что я успела взять крупный план — присаживаюсь на корточки, чтобы быть в один уровень с ним и делаю ещё несколько снимков.

— Они отпускают тебя? — и снова встаю во весь рост. Он продолжает цепко следить за мной глазами — его зрачки движутся в ответ на каждое мое перемещение. Кажется, это не я держу его в фокусе, а он меня, и я снова перестаю понимать, кто из нас ведёт в этой игре.

— Не-а, — наконец, улыбается он краешком губ и я тут же ловлю и эту улыбку. Ни одна эмоция не должна пройти мимо, я слишком жадная до всех его реакций.

— Делают вид, что отпускают. А на самом деле они конкретно на стрёме. Ещё никогда так сильно они не хотели выпереть меня из города, хоть на пару дней. Подальше от опасности, я так думаю.

— Вот как, — теперь мне нужен ракурс в полный рост, я хочу, чтобы он встал на ноги и подошёл ко мне. — А зачем?

— Ну, наверное думают, что здесь живет кто-то, кто пудрит мне мозги, — теперь он открыто смеётся — а я все снимаю и снимаю, чувствуя как по телу разливается тепло, плавно переходя в приятное покалывание, как будто изнутри. Это такое острое удовольствие от того, что у нас получается. Все даже лучше, чем я думала — Артур чувствует себя так гармонично и так легко открывается мне, что не приходится ни специально его вскрывать, ни цеплять разными крючочками.

— Подойди ко мне, — говорю слегка охрипшим голосом, после чего отдаляюсь на несколько шагов, даже не думая, что могу споткнуться и упасть — происходящее захватывает меня слишком сильно. — Ближе. Ещё ближе.

Артур делает то, что я говорю, тут же, не раздумывая. Это какая-то магия, такой легкий обволакивающий транс — он подчиняется каждому моему слову и в то же время — совершенно свободен. Снова отступаю подальше и щелкаю, щелкаю, делая последние снимки. Вот оно — то, что я хотела увидеть.

Абсолютную свободу. Именно об этом, даже не о красоте силы и молодости, вся наша фотосессия.

На нет одежды, вокруг нет ни людей, ни фона — он затемнен и размыт — и рамок, и ограничений тоже нет. Сейчас он как первый человек на земле, еще не узнавший, что такое запреты.

И я не хочу, чтобы он знал.

— Все, — говорю, выдыхая так, будто я воздушный шарик, из которого выпусти весь воздух. — У нас получилось. Только ради этого стоило приехать, сюда. Знаешь… — от схлынувшего напряжения голос дрожит, и рука привычно ныряет в карман юбки в поисках сигарет, но их там нет. — Всех этих событий… ну, в которые я вляпалась… могло и не случиться. Но тебя — тебя я должна была встретить. Просто потому, что должна была сделать этот фотосет. Не знаю… Кажется, лучше я уже не смогу. Мне кажется, сейчас именно тот момент, когда понимаешь — вот то, что станет твоей лучшей работой. Я больше не смогу ни повторить, ни превзойти себя.

Я жду, что он начнёт отговаривать меня, переубеждать — именно так чаще всего поступают люди, когда видят меня после съёмки, в которую я вложила слишком много. Меня трясёт и колотит, и хочется реветь, толкаться и разбрасывать все, что попадётся под руку. Я только что пережила маленькую смерть и рождение, поэтому веду себя как всякий новорожденный — ору, краснею и плачу.

Но Артур вместо утешений и убеждений, что все лучшее, конечно, впереди, просто забирает у меня камеру из рук и дает ей повиснуть на широком ремне у меня на шее.

— Это всё отходняк, Полина, — он сдвигает фотоаппарат назад, мне на спину и привлекает к себе. Прижимаясь к нему, я чувству себя хоть и защищенно, но, в то же время, как-то… неправильно. Именно из-за одежды. Сейчас он гораздо свободнее, чем я. И зачем на мне все эти тряпки?

— Так всегда бывает, когда выложишься на максимум. Кажется, что это был твой рекорд, а дальше будешь только пытаться повторить и перебить его. Но это проходит, серьезно. Со следующим крутым результатом. Ты только не останавливайся, как я.

Он говорит, как говорил бы о спорте, и я понимаю, что здесь у нас действительно много общего.

— Всё хорошо, — его губы мягкие и успокаивающие, руки — аккуратно и нежно поддерживают меня. Не знаю, как ему удаётся так угадывать, но Артур делает то, что нужно — подводит назад к свернутому пледу, усаживает на него и отвлекает еще одной фразой. — Ты просто сильно устала здесь. Поедешь со мной, отдохнёшь на пару дней. А потом вернёмся и будем собираться уже насовсем.

— Поеду? Куда это? — тут же вскидываюсь я, отматывая в голове наш с ним разговор, половина слов из которого прошла мимо.

— На хутор, к деду, — не моргнув глазом, говорит Артур и я не могу сдержать вскрик удивления.

— На какой ещё хутор? Артур, о чем, вообще, речь? Почему я узнаю об этом только сейчас? Когда ты решил? И кто это все придумал? Зачем? Ты что… Тебе без этого мало проблем? Мы и так сегодня чуть не засыпались, и вели себя как болваны-чурбаны! Нет, не думаю, что кто-то прямо подумает о нас с тобой, скорее, просто могут возникнуть подозрения… И после этого ты предлагаешь мне ехать с тобой на хутор! С тобой, Артур, вдвоём!

— Не вдвоём, а втроём, — говорит он, снимая с меня ремень с камерой, после чего пакует и прячет ее в чехол. И я не могу понять — чего во мне больше в эту секунду — умиления или злости. Он заботится о моей технике вместо меня — и, в то же время, играет, как кошка с мышкой, дразня и постоянно не договаривая.

— Втроём с кем?! — не сдерживаясь, выкрикиваю я. Терпеть не могу, когда меня вот так интригуют.

— С Вэлом, — отвечает он, как ни в чем ни бывало.

Этот ответ меня так обескураживает, что какое-то время я просто молчу, приоткрыв рот, стараясь уложить в голове новый, выходящий за рамки нормального факт — Вэлиал Донцов, мой друг, блогер и модный дизайнер добровольно поедет в селение, в котором и интернет-то не везде есть. В места, в сравнении с которыми наш городок может показаться оплотом прогрессивности, и в которых старые традиции так сильны, что я сама… Сама не хочу туда ехать.

— Артур… — больше даже не пытаюсь возражать я. Мне бы просто понять, что происходит. — Ты вообще… В своём уме? Ты, может, это… На солнце сегодня перегрелся?

— Все, Полин, остановись. Тихо, тихо… — Артур наклоняется ко мне так близко, что его глаза превращаются в одно большое размытое пятно, в глубине которых сверкают странные огоньки — то ли отсветы лампы, то ли звезд, а может, отблески моего сумасшествия. В том, то сегодня вдвоём мы дружно чокнулись там, на пляже и только сейчас это поняли, я больше не сомневаюсь.

Артур собрался ехать на хутор! Со мной! И с Вэлом!

Да меня же сожгут, привязав к сосне косами, как ту самую Галю из песни, которая польстилась на фривольное путешествие с козаками.

О боже. Козаки. Нагайки. Плётки и пытки.

Серпы и косы, которыми до сих пор, наверное, мучают и режут тех, кто провинился. Потому что «нечо», как говорил Гордей Архипович мне и Наташке всякий раз, как мы влипали с ней в очередную неприятность.

«Нечо, девчата, на грех нарываться, грех вас и сам знайдёт».

Буйную пляску моих взбешённых мыслей прерывает громкий смех Артура. Ясно-понятно. Как всегда, от волнения, все то, что проскочило у меня в голове, тут же выболтал мой язык.

— Подожди, — сквозь смех он пытается поцеловать меня, но веселье берет верх над возбуждением, и, останавливаясь, он снова смеётся — заразительно, от души. — Какие плётки и пытки, Полин? Ты о чем, вообще?

— У твоего деда, — вцепившись пальцами в его запястья говорю то, о чем помню с детства, — всегда была плётка. Тебя еще не было, а она была. И мы все ее боялись. Я не хочу, Артур. Я не поеду. Я не хочу, чтобы меня порезали серпом и привязали к сосне косами.

— Так, стоп, — видя, что моя паника не идёт на убыль, Артур становится серьёзным. — Давай по порядку, — он успокаивающе привлекает меня к себе и, прижимая голову к его груди, я слышу, как бьется его сердце. Прикрываю глаза — меня действительно умиротворяет этот звук.