В итоге, мы успеваем перекинуться только парой-тройкой фраз, пока находимся в пути. Артур едет очень быстро — он так гнал только, когда мы возвращались с ним из нашей первой поездки за город. И мне снова ни капли страшно. Беспечность? Снова задаю себе этот вопрос и даю один и тот же ответ — нет, доверие.

Спустя восемь часов наш странный пляж больше не напоминает шумный и переполненный людьми каменный муравейник, окутанный ароматом подгоревшего масла, шашлыков и алкоголя. Здесь абсолютно никого нет — не каждый решится в одиночку прийти сюда так поздно, а компании или парочки не считают это место привлекательным для купания в ночи. Тут слишком темно — ни одного фонаря, а если спускаться вниз, к воде, на острых камнях можно поскользнуться и свернуть себе ногу, если не шею.

Так странно — там, где совсем недавно мы были зажаты десятками взглядов и не могли пошевелиться, теперь мы не стеснены ничем. Артур последний раз отвечает на звонок, пока я бросаю на землю свернутый плед, который взяла с собой из дому, распаковываю лампу-диод, работающую от батареи и достаю из чехла камеру, чтобы настроить ночной режим.

— Всё? — спрашиваю его, когда, поговорив, он садится рядом и сморит так, как смотрел здесь же днем — пронизывающе, до косточек.

— Всё, — говорит он и, протягивая руку, ловит мою ладонь совсем не так, как это было недавно, в окружении толпы народа. Теперь нам не надо контролировать себя, и схлынувшее оцепенение отдаёт каким-то пьяным головокружением.

— Скажи, это было очень плохо? Мы с тобой совсем облажались сегодня? — подчиняясь его жесту, подаюсь вперед, сажусь ему на колени и свободной рукой обнимаю за шею.

— Не знаю, Полин… — негромко говорит Артур, и по его голосу я не могу понять, беспокоит ли его это на самом деле. — Я просто завис. Надо было что-то сделать… А я не знал, что.

— Ну и ладно. И ничего страшного. Пофиг, да? — знакомое чувство, когда он рядом, начинает плавно отключать все сигналы опасности в моей голове, да и голову в целом. — Нам же тут два-три дня осталось, не больше. И надо успеть только самое главное.

Смотрю на него, не отрываясь, и вижу, как кольцевой свет от лампы отражается в его глазах, делая их какими-то неземными. Какой же он красивый. Всё, чего я хочу — всё в одном человеке. Разве так бывает?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мои пальцы скользят по его щекам и подбородку, спускаются вниз, к шее, к груди и животу, нащупывают край футболки. Наклоняюсь к нему вплотную, но останавливаясь за секунду до поцелуя, начинаю раздевать его, не зная, чего больше в моих движениях — открытого эротизма, или желания художника создать картину, которую я уже вижу, но которой еще нет. И которую я хочу создать прямо сейчас, с помощью камеры и игры света и тени.

Артур сам — уже совершенная картина. Шедевр, который не нуждается в обработке. Поэтому будет только крупный план. Он, его мимика, глаза, тело — фрагментами, которые сложатся в единую мозаику. А эти каменистые склоны, которые в рассеянном холодном свете выглядят как инопланетные пейзажи, своим минимализмом не будут отвлекать от главного — от него.

— Я хочу, чтобы ты разделся, полностью. Помнишь, как мы договаривались? Я буду снимать тебя обнаженным. Ты слишком красивый для любой одежды.

Конечно же, он помнит все — и следом за футболкой я стягиваю с него джинсы, параллельно останавливая его руки, которые пробираются мне под платье, поднимая его высоко на бёдрах.

— Нет, не сейчас, — накрываю своей ладонью его ладонь, чувствуя, как его пальцы впиваются мне в кожу. — Сейчас я работаю. А ты расслабляешься и получаешь удовольствие.

— Легко сказать — расслабляешься, — улыбается он, но тут же замечает, что я не реагирую — я никогда не реагирую, когда поймала волну, мне не смешно, не грустно, не больно и не радостно. Все чувства выключены, есть только желание как можно точнее воссоздать то, что уже возникло в моей голове.

— Что надо делать? — только и говорит он, отпуская меня, но не опуская взгляд.

— Ничего, — я абсолютно искренне так считаю. У меня нет четкого плана, одна только общая идея и знание того, что должно выйти в итоге. А как мы придём к этому — неважно. Это же и есть самое интересное. Съёмка — это всегда непредсказуемый диалог по обе стороны камеры, так что пусть все идёт своим путём.

— Просто будь собой, и всё само получится.

Артур кивает, стараясь скрыть за спокойствием лёгкую нервозность — мы с ним как никогда неравноправны. Он раздет — на мне вся моя одежда, я привстаю с земли, поднимая камеру, к которой он хоть и привык, но сейчас оказывается под прицелом без возможности защититься.

Только я же не собираюсь нападать.

— Эй, — приглушая голос, кладу палец на кнопку спуска затвора, слегка прижимая для фокусировки. Эта съёмка не должна быть громкой, ей не пойдут резкие вспышки. Она будет вкрадчивой и интимной, точно как эта ночь.

— Тут больше никого нет. Не надо оглядываться, не надо напрягаться. Ты можешь быть кем-угодно, делать что захочешь. Тут только я — но я никогда тебе ничего не запрещала. И не буду.

Есть что-то особенное в том, чтобы почувствовать себя свободным там, где недавно на тебе были невидимые кандалы. Возможность дышать полной грудью сильнее чувствуется на контрасте, после того, как был зажат в тиски.

Поэтому мы и приехали сюда.

Вижу, что он понимает меня, и в его взгляде на секунду проскальзывает искра то ли азарта, то ли мальчишеской беспечности, тут же жму на кнопку — щелк! — и ловлю это короткое мгновение, едва оно успело закончиться.

Артур продолжает смотреть на меня сквозь объектив, принимая правила игры, будто говоря — хорошо, я тебе доверяю, я открыт перед тобой. Буду делать то, что захочу или то, что ты предложишь. Все это цепляет меня неожиданно сильно, я громко вздыхаю, стараясь сосредоточиться. Съёмка для меня — всегда акт творческой экзальтации, но так, как с ним, я не волновалась еще никогда.

— Что с тобой было сегодня? — задаю ему первый приходящий на ум вопрос — не потому, что мне нужен ответ, а чтобы спровоцировать реакцию. — Был у своих? Поговорили?

— Ага, поговорили, — Артур садится на земле в привычную позу — слегка расслабленную, при этом неуловимо собранную. Отлично. Его обнажённость больше не смущает его, он о ней забыл. Что касается меня — меня это никогда не смущало.

Отхожу на пару шагов, ловлю для начала общий план — тень меняет его лицо и тело, теперь оно чётче, рельефнее, и делаю ещё несколько снимков.

— У нас был очень интересный разговор. Ещё никогда не видел, чтоб мне так открыто врали.

— Что? — слушая не его слова, а его эмоции, меняю положение и снимаю вполоборота, сбоку.

Темнота вокруг что-то скрадывает, что-то наоборот выделяет ярко и откровенно, как будто любуется им так же, как и я. Поймав отличную точку съёмки, застываю на месте и делаю один снимок за другим, так быстро, как будто боюсь выдохнуть, пошевелиться, хоть немного сбить свет и что-то упустить: плавный изгиб спины, плечи, выразительность которых прочеркивает мягкое ночное освещение, руки, свободно лежащие на полусогнутых коленях, крепкие жилистые ладони с гибкими длинными пальцами и удлинёнными лунками ногтей — такое удивительное сочетание силы и утончённости, — линия бедра, ступни, икры, втянутый живот.

Чувствую себя фетишистом, разбирающим на мелочи предмет своего обожания и мне нравится это чувство.

— Я сказал им, что уезжаю, Полин.

Не зря я так спешила, Артур немного меняет позу, теперь в ней читается большая напряжённость — и сейчас мне нужно его лицо, самый крупный план. Приближаюсь к нему, все так же не вслушиваясь в смысл произносимого, отслеживая только его реакции.

— А они что?

— Ничего. Согласились. И это мне не нравится. Я сказал, что у меня дела в области, есть возможность раскрутиться там. И что буду полностью занят новой точкой. Прямо дал понять, что в городе меня не будет долго и часто.