— Теперь ты спой, Меру, спой то, что подсказывает тебе твоё сердце.

Старый арфист почтительно склонил голову, губы его сжались как бы в раздумье, потом он кивнул головой и запел. У него был слишком высокий для мужчины, но приятный голос, который не нарушал, а будто вплывал в благоухающую тишину покоя, где грусть и нежность сплетались, образуя чудесный узор любви. «Процветает он, этот добрый властитель, — пел Меру, — прекрасный конец настиг его. Одни поколения проходят, а другие продолжают существовать со времён предков. Боги, бывшие некогда, покоятся в своих пирамидах, благородные, славные люди тоже погребены в своих пирамидах. Они строили дома — не сохранилось даже места, где они стояли. Смотри, что случилось с ними! Я слышал слова Имхотепа и Джедефхора, слова, которые все повторяют, а что с их гробницами? Стены обрушились, не сохранилось даже места, где они стояли, словно никогда их не было. Никто ещё не приходил оттуда, чтобы рассказать, что там, чтобы поведать, чего им нужно и наши сердца успокоить, пока мы сами не достигли места, куда они удалились. А потому утешь своё сердце, пусть твоё сердце забудет о приготовлениях к твоему просветлению. Следуй желаниям сердца, пока ты существуешь, надуши свою голову миррой, облачись в лучшие ткани, умасти себя чудеснейшими благовониями из жертв богов, умножай своё богатство, не давай обессилеть сердцу, следуй своим желаниям и себе на благо. Совершай свои дела на земле по велению своего сердца, пока к тебе не придёт тот день оплакивания.

Утомлённое сердце не слышит ни криков, ни воплей, причитания никого не спасают от могилы. А потому празднуй прекрасный день, не изнуряй себя! Видишь, никто не взял с собой своего достояния, видишь: никто из ушедших не вернулся обратно...»[148]

Замерли, растаяли в воздухе покоя последние печальные звуки арфы, и наступила тишина. Боясь вздохнуть, я робко подняла голову и взглянула на моего господина, который, обнимая меня одной рукой, задумчиво смотрел куда-то вдаль печальными, застывшими в недвижности этой печали глазами. Движением руки он отпустил Меру, арфист удалился, неслышно ступая, не тревожа тишины. Тутанхамон провёл рукой по глазам, будто стряхивая усталость или отгоняя навязчивый образ, и повернулся ко мне уже другим — оживлённым, повеселевшим.

— Меру сделал своё дело, я поверил его песне и намерен следовать его советам. Так немного времени осталось у нас! В моих покоях, должно быть, уже дожидается Раннабу, которому я поручил испросить у звёзд волю богов по поводу войны с хатти. Боюсь, что больше двух часов поспать мне не удастся. Но я успею отдохнуть и выспаться в моих золотых носилках, пока воины будут нести меня к границам Ханаана. В детстве я мог вместе с Мернепта проводить целые ночи на крыше храма, наблюдая за звёздами, потом подолгу переписывать длинные скучные тексты и стрелять из лука, а теперь не могу... Почему, Бенамут?

— День фараона слишком тяжёл, мой божественный господин.

— Это я понял ещё двенадцатилетним мальчиком. Теперь привык, а пройдёт ещё лет десять — и мне будет казаться, что иначе жить просто невозможно. Когда рано восходишь на престол, к тридцати годам, должно быть, чувствуешь себя усталым.

— Ещё целых двенадцать лет ждать этой усталости, божественный господин.

— Верно! Где наш золотой лев хатти? Почему не смотрит на нас? Он до сих пор печален, ничем не удалось его развеселить? Теперь, конечно, ему радоваться нечему. Но он попал в плен ещё до войны... — Его величество щёлкнул по носу золотого льва, который стоял всегда возле нашего ложа, всегда смотрел на нас печальными золотыми глазами. — Ты, может быть, хочешь меня укусить? Может быть, хочешь помешать мне пойти на войну? Не бойся, не обижу ни священных львов, ни искусных мастеров. Так будешь ты кусаться или нет? Вот и хорошо, что не будешь. И царь, по приказу которого ты, должно быть, изготовлен, тоже не будет. Уже не успеет! Ты дала ему имя, Бенамут?

— У него три имени: Лев-Мечта, Лев-Печаль, Лев-Любовь. Первое — ибо, глядя на него, я мечтала о том, кто мне подарил его. Второе — ибо гляжу на него и печалюсь в разлуке с моим божественным господином. А третье — ибо с самой первой ночи глядит на нас своими золотыми глазами...

Мой возлюбленный господин рассмеялся и, взяв чашу с вином, отпил половину и отдал мне другую. Потом развязал пояс на моих бёдрах, отбросил в сторону моё лёгкое прозрачное одеяние, увлёк меня на ложе... Долго мы предавались любви, опьяняющей и радостной, как буйное цветение времени перет. И когда не было уже сил ласкать друг друга, когда мы опьянели от любви, он прошептал мне, лежащей бессильно и блаженно в его объятиях:

— Бенамут, я вернусь к тебе очень скоро, раньше, чем родится наш ребёнок. Ты ведь беременна? Возлюбленная услада моего сердца, я думал об этом, я этого хотел. Только поэтому пощажу тебя, не заласкаю до смерти, хотя нет сил оторваться от тебя! Где ты рождена, возлюбленная? Кем создана? Может быть, искусный скульптор Хесира высек тебя из волшебного камня, принесённого на землю богами, и богиня Хатхор вдохнула в тебя жизнь? Ты родишь сына, похожего на меня, я знаю это, Раннабу давно предсказал по звёздам, что...

Фараон вернулся поздно, слишком поздно, я сразу увидел, что он устал и счастлив. Я давно уже поджидал его в его покоях, сидел, разложив на полу свои папирусы, на которых были записаны изречения звёзд. Что-то смущало меня, что-то мешало мне назвать войну удачной или неудачной — звёзды склонялись к тому, что её не будет. Но как могло её не быть, если Тутанхамон принял твёрдое решение, если всё было готово к войне и сам он намеревался принять участие в военных действиях? Я надеялся, что фараон предпочтёт отослать меня, но он, совершив очистительные обряды, вознеся моления богам и освободившись с помощью слуг от своего наряда, лёг на своё ложе и приказал мне изложить ему всё, что касалось расположения звёзд. Я начал очень издалека, сделав это не без тайного умысла — я надеялся, что благодатный сон сомкнёт веки фараона и он просто не дослушает меня до конца. Мой коварный умысел оправдался, хотя и не совсем — фараон слушал меня рассеянно, думая о чём-то своём, и когда я сказал, что звёзды сомневаются в том, будет ли война, он не обратил на это внимания. Видя, что он очень устал, я собрал свои папирусы, почтительно поклонился и хотел уже испросить разрешения уйти, как вдруг Тутанхамон сказал мне:

— Раннабу, а что могут рассказать утренние звёзды?

— Утренние звёзды обычно коварны, твоё величество, — сказал я, — они как красавицы, блистающие, но жестокие.

— Но по ним тоже можно читать?

— Можно, твоё величество.

— Ты мне никогда не рассказывал об утренних звёздах. Расскажи мне сегодня, Раннабу, расскажи о жестоких красавицах. Мы отправимся с тобой на берег Хапи смотреть на утренние звёзды, там и начну день фараона. А потом... — Он вздохнул устало, но совсем не грустно. — Потом, Раннабу, отправлюсь в храм Пта, принесу жертву великому богу, побеседую с людьми, сведущими во всех делах Кемет, потом отправлю гонцов к Ашшурубалиту, Душратте и ханаанским правителям. Хоремхеб уже покинул Мен-Нофер, я приказал ему отбыть из столицы тайно. Хатти просчитались, как ни были они коварны. Ты доволен моими действиями?

— Твоё величество, ты поступаешь мудро.

— Мне не хочется сейчас говорить о делах, откровенно говоря, хочется только спать... Если бы я знал, что так долго пробуду у Бенамут, ни за что не стал бы назначать Туту эту встречу рано поутру. В самом деле, что мне до того, каков урожай огурцов и чеснока в семнадцатом степате земли Нехебт? Правители областей пишут смешные вещи, должно быть, от усердия. Правитель третьего степата земли Буто прислал длинное донесение касательно того, что рыжая корова верховного жреца храма Тота даёт в день столько-то кувшинов превосходного молока, а собственная корова правителя на столько-то меньше, поэтому нельзя ли этому степату выплатить некоторую часть налогов молоком от коровы верховного жреца? Вот что пишут фараону бездельники, боящиеся, как бы их не упрекнули в их главнейшем недостатке, вот до чего доводит служебное рвение! А правитель седьмой области земли Нехебт, который взялся пересчитать всех гусей в своих владениях?