Он засмеялся, и я засмеялся от души.

— Пусть тогда Туту сам и просматривает все эти донесения!

— Среди них может оказаться и что-то важное, Раннабу. Например, осуждение невинного. Или просьба снизить слишком высокий налог с областей, которые пострадали от неурожая.

— Это так, твоё величество, — согласился я.

— Так всегда поступал вечноживущий Эхнатон. Так всегда поступал мой дед, великий Аменхотеп III. И я делаю так, хотя это трудно. Зато никто не сможет сказать, что фараон Небхепрура Тутанхамон не вникает в дела своего государства.

— В твоём возрасте, божественный господин, — сказал я, — мало кто был бы способен справляться со своими обязанностями так, как это делаешь ты. У тебя находится время для всего, на всё есть твоё око и рука. Ты даже посещаешь мастерские ювелиров и художников, чего не делал до тебя ни один фараон...

Он улыбнулся и блаженно растянулся на своём ложе, украшенном золотыми головами львов.

— Пока ещё хватает сил, Раннабу, пока ещё хватает сил... А скажи, это правда, что Анхесенпаамон просила тебя приготовить для неё любовное зелье?

Я был в нерешительности, но он явно знал, о чём говорит, и я смущённо пробормотал:

— Да, твоё величество, но я отговорил её от этого намерения.

— Неужели сомневается в моей любви? Она сама рассказала мне об этом, обливаясь слезами, когда упрекнула меня в том, что я слишком часто покидаю её. Какой она мне показалась маленькой девочкой, несмышлёной и напуганной! Но, может быть, она всё-таки подмешала в моё вино любовное зелье, хотя и не твоё, Раннабу? У меня сегодня весь день кружится голова от любви, час назад меня сводила с ума Бенамут... Кстати, Раннабу, я желаю видеть твоё изображение, выполненное искусными руками Хесира. Ты понял меня? Завтра же отправишься в его мастерскую, заодно, быть может, возьмёшь с собой и Туту, который тоже выразил желание иметь свой портрет. Это царский приказ, Раннабу! — засмеялся он, заметив, что я собираюсь протестовать. — Не буду слушать никаких возражений, пустых слов о том, что боги не одарили тебя красотой и потому тебе не очень-то хочется видеть себя изображённым в камне. Мудрость — больший дар, чем красота...

— Твоё величество, — сказал я с деланной обидой, — тебе, одарённому красотой Хора, нетрудно рассуждать об этом. Пройдёт ещё десять, двадцать лет, и твоё лицо останется всё таким же прекрасным, только черты его станут резче. А я с детства был редкостно уродлив, и годы не прибавляют мне красоты.

— Зато они прибавляют тебе мудрость, Раннабу.

— Твоё величество зрит с лучезарной высоты своего величия и, конечно же, не может не заметить истины...

Мы снова рассмеялись, и я был доволен, что слышу его смех. Он редко был весёлым в последнее время, дела с хатти тревожили его, недавняя потеря младенца повергала в печаль.

— Как ты думаешь, Раннабу, кого родит мне Бенамут? — спросил фараон как будто небрежно, беря в руку маленький веер с ручкой из слоновой кости и лениво обмахиваясь им. — Она сказала мне, что беременна, и это радует меня куда больше, чем беременность митаннийской царевны...

— Бенамут должна родить тебе сына, — сказал я, — такие женщины рожают сыновей. Я уже слышал об этом от Тэйе, та не хотела говорить тебе...

— Почему же?

— Слишком мало времени прошло со дня смерти царственного младенца, она боялась опечалить тебя и царицу.

— И Бенамут не сказала прямо, я догадался об этом сам. А моя Анхесенпаамон ещё принесёт мне сына, когда я вернусь после победы над хатти, мы отправимся в святилище Имхотепа и великий целитель пошлёт нам долгожданный дар.

— Да будет так, твоё величество! — растроганно сказал я. — Моё сердце ликует, когда видит тебя в радости. Светлый Хор, солнце Кемет, всё будет по твоему слову. И я буду служить тебе, пока боги не призовут одного из нас...

— Я это знаю, Раннабу, — сказал он серьёзно, — я благодарю тебя за преданность, мой верный звездочёт. Ты, Мернепта, Эйе, Хоремхеб, Джхутимес — вы мои преданные слуги, вы мои верные друзья. И как мог Эйе подумать, что я не поверю ему, если он принесёт ко мне послание царя Хатти и откровенно расскажет о том, что Супиллулиума пытался его подкупить? Я не предаю друзей, Раннабу, не предаю верных слуг. И мне прискорбно, что...

Я насторожился.

— Эйе получил письмо от царя хатти?

— Да, вечером мне рассказал об этом Джхутимес. Это было благородно с его стороны, потому что он, обвинив, сразу оправдал своего врага, и я видел, как тяжело ему это далось. Эйе...

— Именно Эйе? — От волнения я позволил себе неслыханную дерзость — перебил фараона.

— Да, именно Эйе, но Джхутимес опасается, что во дворце есть кто-то ещё, кто служит хатти. Я устал от всего этого, Раннабу, мне всё равно, ибо даже если бы сам Эйе был подкуплен Супиллулиумой, он всё равно не смог бы выполнить свою задачу и помешать мне начать войну с хатти. Завтра на рассвете будут отправлены гонцы к союзным правителям, Хоремхеб будет ждать только моего приказа начать военные действия. Что ещё говорить? Всё уже решено. А Эйе... Эйе не стал бы вести такую коварную игру против меня, ведь он считает всех нас своими детьми, ведь он отец бога... Нет, нет, безумие! — Он сердито тряхнул головой. — Не будем больше говорить о каких-то неведомых предателях, Раннабу. Я хочу поспать хотя бы два часа, а когда появятся утренние звёзды, ты разбудишь меня... Оставайся здесь, я разрешаю тебе лицезреть священный сон фараона. Видишь, как я доверяю тебе? — рассмеялся Тутанхамон, но смех его звучал уже совсем слабо. Едва его голова коснулась роскошного изголовья, на котором бог Шу разлучал влюблённых Геба и Нут, а лев Вчера и лев Завтра вели мудрую безмолвную беседу с вечнотекущим временем, веки его сомкнулись, и он погрузился в сон. Я смотрел — на его полуоткрытых губах появилась лёгкая улыбка. Если бы я был толкователем снов, мне не нужно было бы расспрашивать поутру, что ему снилось, я мог видеть это по его лицу. От неожиданной нежности вдруг сжалось моё сердце, такое же, как у всех людей, не отмеченное моим страшным уродством. Сидя у ложа Тутанхамона, я смотрел на молодого властителя, я был подобен карлику Бэсу, охраняющему сон новорождённого младенца, и я улыбался непонятно почему, глядя на его спящее прекрасное лицо. Силы помыслов моих, силы моей души не хватало, чтобы угнаться за полётом этой царственной души, чтобы попытаться хотя бы понять, что даёт этому хрупкому красивому юноше силы править Кемет, что дало ему силы заставить бушующую реку вернуться в свои берега. Впервые за много лет я обратился к богу весны Телепину. «О Телепин, — молился я, — снизойди к этому юноше, подобному тебе красотой, укрепи его тело, дай силы его душе, отврати от него врагов, исполни его желания, которые так скромны по сравнению с тем, что он сделал!» Но молитва не успокоила меня, а напротив, вдруг возбудила в моей груди тревожное чувство. Звёзды? Не только звёзды. Мне показалось странным, что Эйе, который вполне мог рассчитывать на доверие фараона, не явился к нему с посланием царя хатти. Эйе слишком много лет стоял у подножия трона и хорошо знал, что власть любого чати, даже если он воистину око, слух и к тому же рука царя, всё же несравнима с властью фараона, одним словом повергающего толпы к своим ногам, повелевающего миром и войной, спокойствием и тревогой в сердцах подданных. Не захотелось ли ему, царедворцу, самому попробовать власти на вкус, а не только обонять сладостный аромат её фимиама? И то, что в дело вмешалась старая кормилица Тэйе, могло обмануть юного фараона, но не меня. Я хорошо знал, что жена никогда не пойдёт против мужа, а если уж любит его, испробует любое средство ради его спасения. Эйе легко, ведь он знал, что, несмотря на некоторое охлаждение, путь от сердца царицы к сердцу Тутанхамона короток. Что-то во всём этом казалось мне странным, и, должно быть, это и тревожило меня. Но даже Эйе не захотел предать фараона и сам попал в хитро расставленную кем-то ловушку, во дворце явно есть кто-то, кто следит за всеми действиями молодого царя, и глаза его — глаза хатти. Тутанхамон должен быть осторожен, очень осторожен. Он опьянён своей победой над царедворцами и над самим чати, почитает эту победу важнейшей из всех, он молод и доверчив и не знает, на что порой бывают способны правители Сати. Алмазная пыль, невидимая глазу, укус маленькой ядовитой змеи, не говоря уже о тайном колдовстве и магии — они все пускают в ход, если ощущают опасность, и если фараон не сознает этого, глаза карлика Раннабу открыты, слух его насторожен, руки его держат наготове узкий и острый кинжал. Нужно, чтобы Тутанхамон взял меня с собой, когда отправится к войску, обязательно нужно! В пути может быть засада, да и любой вред фараону нанести легче, когда вокруг него только воины и телохранители, искусные в своём деле, но не способные предугадать тайной хитрости врага. И я снова обратился к Телепину: «О великий Телепин, снизойди и стань защитой...» Так я сидел, слегка покачиваясь, так молился я до тех пор, пока не увидел на небе бледный призрак утренней звезды. И вспомнив, что обещал разбудить фараона, я осмелился потревожить священный сон живого бога, тихо позвал его: «Твоё величество...» Он не проснулся, и тогда я, подойдя совсем близко, позвал громче: «Твоё величество!» На меня хлынул блестящий поток света, которым сияли его прекрасные чёрные глаза, моё сердце тёплым солнечным лучом и благодатным ливнем согрела улыбка, вспыхнувшая на его устах. Он приподнялся со своего ложа, на его лице не было и тени сна.