Тутанхатон сидел, опустив голову, глубоко задумавшись, и веер, как крыло мёртвой птицы, неподвижно лежал у него на коленях. Мне пришлось действовать решительно и слишком поспешно, но прямота и горячность молодого фараона вынудили меня к этому. Новая знать? Эйе не допустит, чтобы каменоломни Хенну пустовали, когда будут возвращены к своим семьям и имуществам знатные люди Кемет. Нам никогда не ужиться рядом с немху, мы не станем делить с ними хлеб и золото Великого Дома! Нужно простить Тутанхатону эти необдуманные слова, он уже и так сказал достаточно. Нужно не торопиться, выждать... Эйе всегда умел молчать. Эйе всегда был терпелив. Неужели теперь сердце его забьётся быстрее из-за того только, что так горячо бьётся оно у молодого фараона?

— Твоё величество, разреши мне думать, что настал радостный день Кемет, день возвращения её древних богов. Твоя мудрость велика, твоё сердце благословенно. Вот я склоняюсь перед тобой, вот целую прах у ног твоих. Я думал, что глаза мои уже не увидят этого дня...

Он растроганно поблагодарил меня, его глаза влажно блестели в наплывающем сумраке ночи. У берега Хапи давно уже дожидались фараона ярко освещённые нарядные барки, но фараон, который отныне должен был принять утраченное имя живого бога Кемет, забыл о них. Если мне удастся убедить его вернуться в Опет, сам Осирис воздаст мне почести в загробном царстве. Это будет нелегко, но когда легко было Эйе, привыкшему не только к противодействию, но и гневу владык?

— Твоё величество, решения твои мудры, исполнение их, согласно твоей воле, должно следовать немедленно. И всё же не торопись, будь осторожен. Поступи так, как поступил твой предшественник, вечноживущий фараон Хефер-нефру-атон. Возвратись в Опет, верни дворцу великих фараонов былую роскошь, прикажи отворить двери храмов великого Амона-Ра. Не завтра, не через три дня. Будь твёрд на твоём пути, не допускай к себе лживых советчиков. Пусть царицы Нефр-эт и Меритатон остаются, если захотят, в городе царственного Солнца. Прикажи богу Ра вновь взирать на страну Кемет во всех обличьях, угодных ему. Прикажи готовить переезд царского двора в старую столицу, прикажи сердцам, верным тебе, биться радостно. Твоё величество Небхепрура Тутанхатон, да будешь ты жив, цел и здоров, прикажи действовать от твоего имени медленно и осторожно, но решительно. В Опете сама близость великого Амона-Ра внушит тебе мысли, которые направят тебя по верному пути...

— Я перееду в Мен-Нофер, — сказал Тутанхатон. И, предупреждая мои возражения, остановил меня жестом руки, в которой вновь царственно блеснул веер. — Так я повелеваю, Эйе. Прими это так, как если бы в моих руках был священный скипетр джед[127], запечатывающий молчанием даже уста высших сановников.

От изумления я утратил дар речи, и даже если бы воображаемый скипетр джед в руке фараона не запретил мне говорить, я и то не мог бы произнести ни слова. Переехать в Мен-Нофер, город бога Пта, хотя и величественного, хотя и могущественного, но всё же не Амона-Ра? При дворе было много людей родом из Мен-Нофера. Когда-то этот город, соперничая с Опетом, поддержал безумные начинания молодого Эхнатона. Хотя в нём оставалось ещё немало людей золотой крови, много было в нём и немху, проклятых, казавшихся неистребимыми немху, которые были хуже нечестивых жителей Сати. Тутанхатон шутит или просто испытывает своего чати, он не может думать об этом серьёзно! Я не мог разомкнуть уста без разрешения фараона и только улыбался, убеждая самого себя в том, что это всего лишь шутка.

— А теперь оставь меня, Эйе, — сказал Тутанхатон, легко поднимаясь с кресла и беспечным, мальчишеским жестом отбрасывая в сторону веер. — Ты, должно быть, устал за сегодняшний день? А я отправлюсь туда, где давно должен быть, митаннийские послы и моя Анхесенпаатон заждались меня на берегу Хапи. Прикажи явиться хранителям моих одежд и ещё скажи, чтобы принесли фруктов в мёду, я опять голоден. Ты не собираешься принимать участие в празднестве? Жаль! Но ты нуждаешься в отдыхе, и я не задерживаю тебя.

— Твоё величество, позволь мне сказать ещё одно слово...

— О переезде в Мен-Нофер? Ни одного слова! Я так решил, и так будет. Опет для меня слишком стар, покрыт песками и пылью... Неужели непонятно? Ты меня удивляешь! Я дождусь хранителей моих одежд? — Он заметил моё огорчение и, положив мне руку на плечо, сказал: — Мне жаль, Эйе, что ты расстроен. Но поверь, я решил это давно, и менять своё решение было бы недостойно фараона. Разве не так? Больше мы не будем говорить об этом. Где сейчас Мернепта, должно быть, в своих покоях?

— Да, твоё величество. Ты хочешь, чтобы и он принял участие в празднестве на реке?

Тутанхатон весело рассмеялся.

— А почему бы и нет! Но он был нездоров и нуждается в покое, и потому Хатуммешу и другим митаннийцам придётся обойтись без мудрых слов и разумных советов. А завтра я сделаю подарок моему учителю Мернепта...

...И его величество, божественный Небхепрура Тутанхатон, возлюбленный сын моего Ба и сладостное дыхание северного ветра для уст моих, сделал мне подарок, которого не могли превзойти ни щедрость всей царской сокровищницы, ни мудрость всех любящих сердец. После того, как отбыли ко двору своего царя послы Митанни и его величество снова приступил к учёным занятиям, он пожелал, чтобы я проверил правильность написания им сложных знаков митаннийской письменности, ибо хотел порадовать этим приветствием свою будущую жену, внучку царя Душратты, послав ей это приветствие на её родном языке. Вспомнив вдруг, что в Зале Приёмов его дожидается хранитель сокровищницы Маи, он попросил меня заняться его текстом и вышел, оставив меня наедине с куском папируса. Взяв его в руки, я случайно обратил внимание на письменный прибор фараона, оставленный им как будто нарочно так, чтобы броситься мне в глаза. На золотой палетке[128] чётко виднелась надпись: «Тутанхатон, возлюбленный сын бога Тота».

Она сидела передо мной, вся струящаяся, благоухающая в своих лёгких одеждах, не скрывающих красоты её смугло-розового тела. Сидела печальная и манящая, томительная и жаркая, близкая и далёкая бесконечно, бездонно, бесстрастно... Кийа, моя Кийа, вошедшая в моё сердце, как золотая барка бога Ра в прозрачное царство Шу, пришедшая издалека, спустившаяся ко мне со своей сияющей высоты — она сидела передо мной и слушала меня, и печаль её глаз не принадлежала мне. Царский двор готовился покинуть Ахетатон, Эйе велел собираться и ей, не прощённой царским двором, безвестной и позабытой друзьями, но не врагами... Пребывание в Ахетатоне было печальным, она лишь издали смотрела на свой чудесный маленький дворец, разукрашенную игрушку среди зелени и воды, принадлежащую теперь царице Анхесенпаатон. Она горько улыбалась: «Мой дворец, моя сень Ра — великой царской жене?» Она ждала прощения, лелеяла мечту вернуться к подобающей ей жизни, вернуть себе имя, не запятнанное преступлениями перед Кемет. Оба мы ожидали помощи от царицы Нефр-эт, помощи не было. Напротив — сегодня человек, посланный Эйе, передал, что Кийа должна опасаться более, чем когда-либо, что его величество повелел изгонять её отовсюду, где бы она ни была. И странно было, что Эйе приказал ей тайно перебираться в Мен-Нофер, быть так близко к царскому двору, откуда исходила опасность. Но она была спокойна, она как будто ожидала этого. И это удивляло меня, любящего её, верившего, что знает её...

Я подал ей чашу с вином, и она выпила до дна, одним глотком, как пьют мужчины, стремящиеся получить наслаждение не от вкуса вина, а от быстро наступающего хмеля. Удивлённый, смотрел я на неё, а она протянула мне пустую чашу — «ещё!» Я покорился, она снова выпила вино. Желала ли она сначала насладиться вином, чтобы потом получить ещё большее наслаждение от страсти? Я коснулся её колен, она оттолкнула мою руку. Воин, царевич, в чьих жилах текла божественная кровь, я робел перед этой женщиной, страстной и жаркой, как пустыня.