Мысленно я призвал своего бога-покровителя, и мне показалось, что он отвечает мне. Кто лучше бога Тота мог оценить мудрость молодого правителя, внимающего разумным советам своих слуг, миролюбивого и доброго, не желающего оскорблять неповинных своим недоверием? Я вспомнил его детскую игру с пальчиками — «господин, сын, второй сын...», — и грустно и вместе с тем приятно стало моему сердцу, сознающему, как быстро и неумолимо летит время, не желающее ни ускорить, ни замедлить свой бег. И Тутанхамон, словно подслушав мои мысли, сказал:

— Помнишь, учитель, как ты открывал мне первые тайны звёзд, а мне всё казалось, что если есть на небе нога быка, то должен быть и хвост, и голова, и даже гирлянда цветов, как на шее Аписа[143]? А ты был добр и терпелив и объяснял мне расположение звёзд, не прибегая к помощи палки, которая всегда была у тебя в руке, но никогда не опускалась на мою спину. Может быть, именно тогда я понял, что терпеливое и разумное слово может сделать больше, чем палка. И когда в левой моей руке оказался жезл, а в правой — плеть, я предпочёл действовать с помощью жезла. Вот Эйе советовал мне прогнать прочь немху, расправиться с ними. Я не стал его слушать и получил множество преданных слуг, и все они — от Туту до самого последнего в ряду военачальников — служат мне. А ведь совсем недавно я узнал от Джхутимеса, что Эйе пустился на хитрости и тайные дела, чтобы добиться своей цели. Мне было неприятно услышать это, но я ничего не сказал Эйе, ибо он предан мне и оказал множество услуг. Он имел право таить обиду на немху, ибо он человек наградного золота по праву крови и превыше всего ценит права этой крови. Как мог я его обидеть? Мне жаль только, что погибла Кийа, хотя я не любил её и не мог любить. Но мстить женщине — недостойное дело. Джхутимес винит в этом Эйе, но я не верю ему, хотя могу понять, что с ним происходит. Он очень любил эту женщину, которая была недостойна его любви...

— Поистине ты мудр и благороден, божественный господин, — искренне сказал Раннабу.

Тутанхамон улыбнулся, взор его вновь обратился к Раннабу. Он смотрел сверху вниз на маленького человечка с большой головой, но во взгляде его не было снисходительности, только уважение. Я тоже выразил своё одобрение Раннабу кивком головы и улыбкой.

— Признаюсь, труднее всего было мне простить Хоремхеба, — сказал Тутанхамон, — меня очень огорчила болезнь Хесира. Хорошо, что он теперь поправляется... Скажите мне прямо, не скрывайте правды: его болезнь пройдёт бесследно, он сможет работать так, как раньше?

— Сможет, божественный господин, — сказал Раннабу, — когда пройдёт слабость, вызванная долгим лежанием, он снова возьмётся за резец. Он и сейчас мечтает о том, как будет изготовлять формы для отливки статуй из золота, как потом украсит статуи смарагдами и лазуритом. Руки этого мастера воистину зорче глаз, они замечают в людях то, чего не видят ни они сами, ни окружающие их зрячие. Хесира счастлив твоей милостью, счастлив судьбой своей дочери, и всё, что случилось, считает благоволением богов, которые всегда берут с осыпаемых их милостями высокую плату.

— Высокую плату, — задумчиво повторил Тутанхамон, — ты заметил верно, Раннабу: высокую плату.

По лестнице поднялся старший жрец с тростниковым факелом в руке, почтительно поклонился фараону, сказал, что прибыл гонец от царя Ашшуруббалита с чрезвычайно важным посланием для его величества. Мы спустились во двор храма и вышли за его ворота, сопровождаемые особенно уважаемыми служителями бога. У царской колесницы ждал уже гонец, измученный человек с бледным лицом, конь которого лежал тут же, весь покрытый пеной, он был загнан и издыхал, но всё ещё изо всех сил старался подняться, оглашая воздух слабым жалобным ржанием. Гонец пал ниц перед его величеством и протянул мне табличку, покрытую письменами ретенну, которую я почтительно передал фараону. Тутанхамон быстро пробежал глазами написанное на знакомом ему языке и сказал, обращаясь ко мне и Раннабу:

— Мой брат Ашшуруббалит предупреждает меня о том, что хатти вторглись в область Ханаана и сомкнули кольцо вокруг Угарита. Если мы не поможем Душратте, он погиб...

Мы с Раннабу переглянулись, без слов понимая друг друга. Кольцо опасности сжималось вокруг его величества по мере того, как смыкалось вокруг Угарита кольцо воинов хатти. И он тоже понял это, потому что губы его сжались, а глаза стали печальными, но, клянусь таинствами храмов, в них не погасла твёрдость. В полном молчании мы прибыли во дворец и проводили фараона в его покои. Тайна принадлежала только нам, ибо никто, кроме жрецов храма Пта, не был свидетелем прибытия гонца из Ретенну, но тревога вновь охватила нас, когда мы покинули опочивальню его величества. И Раннабу сказал:

— Теперь глаза наши должны стать зорче рук Хесира, досточтимый Мернепта. Кстати, завтра хорошо бы посетить его, посмотреть, как жрец Ментухотеп соблюдает наши указания. В мастерской Хесира бывают разные люди, и он предан фараону, поэтому надлежит и его посвятить в наши дела. Он очень умён, этот скульптор Хесира....

Недуг долго томил меня, страшные головные боли, от которых, казалось, пылал чудовищным огнём мозг, долго не давали мне сомкнуть глаз ни днём, ни ночью, долго водили меня страшными лабиринтами темноты и ужаса, рождая в сердце образы чудовищ Аменти. Порой казалось, что головокружение вот-вот швырнёт меня на острые вершины скал, порой я летел в глубокую пропасть, встречавшую меня резким свистом ветра и тяжёлым хлопаньем крыльев страшных летучих мышей. И когда неведомая волна вновь выбрасывала меня на поверхность земли и услаждала истомившееся тело слабым дуновением прохладного северного ветра, я опять мог вздохнуть полной грудью и набраться сил для того, чтобы противостоять новым мучениям. Так продолжалось несколько недель, показавшихся мне бесконечными, потом потянулись дни мучительной слабости, не позволявшей поднять рук, которые рвались уже к привычным инструментам, тосковали по гладкой поверхности чёрного камня, по шероховатой поверхности розового песчаника, по холодной влажности послушной глины. Пальцы ещё плохо слушались меня, и я едва мог донести до рта кусок лепёшки, а чаша дрожала так, что молоко и вино выплёскивалось из неё, и кто-нибудь из тех, кто был у моего ложа, сам подносил чашу к моим губам, поддерживал мою голову. Чаще всего это были нежные и верные руки моей Бенамут, которая ухаживала за мной с самоотверженностью и терпением, унаследованными ею от её матери, моей любимой жены Мерит. Но когда, по словам учёного жреца Мернепта и придворного звездочёта Раннабу, опасность уже миновала и я мог подниматься со своего ложа, я настоял на том, чтобы исполнилось то, чего она так страстно желала, что было воздухом её и солнцем в течение долгих десяти лет. В те дни настал конец и дням скорби по Кенна, и Бенамут могла уже не носить одежд, приспущенных с левого плеча. С робостью и смущением поведала она мне о том, что произошло в мастерской в день посещения её фараоном и потом со слезами упала на мою грудь, прося у меня прощения за своё счастье. И я погладил её по голове и сказал ей ласковые слова, уверяя её, что счастье её стало наградой за долгую верную любовь к повелителю её помыслов и сердца, к владыке страны Кемет... И я готов был едва ли не благодарить Хоремхеба за причинённые мне страдания, которые так неожиданно одарили мою Бенамут заслуженным ею, но невероятным счастьем.

И вот настал день, когда я вернулся в мою мастерскую, где изготовленные мною изображения встретили меня безмолвным, но радостным приветствием, которое я ощутил всем телом, а не только дрожащими от волнения кончиками пальцев... Вот снова взялся я за комок влажной глины, вот снова мои пальцы ощутили твёрдость резца, вот снова вспомнились уроки великого мастера Джхутимеса, с которым свела меня в Ахетатоне счастливая и поистине благосклонная ко мне судьба. Воссоздав в памяти лицо моей Бенамут, взялся я за работу, подобной которой не было ещё в моей жизни. Лицо счастливой Бенамут, влюблённой Бенамут, Бенамут любящей и любимой — не ради ли этого жил Хесира, не ради ли этого оттачивал своё мастерство, изображая десятки людей, жрецов и сановников, военачальников и членов царской семьи? И я торопился, чтобы успеть закончить работу ко дню её прихода, к тому дню, когда она, сияющая счастьем, посетит свой родной дом...