— Сегодня меня огорчили донесения правителей южных степатов, — сказал Тутанхатон. — Они жалуются на то, что народ стал непокорен, что народ недоволен отсутствием празднеств. Жертвоприношения великому Атону уже никого не удовлетворяют...
Осторожность побуждала меня к молчанию, молодость побуждала его к прямоте. Мы сидели друг напротив друга, разделённые лёгким колыханием веера.
— Народ не может жить без своих богов. Я давно думал об этом, теперь я это вижу ясно. Народу нужны боги, похожие на него, боги с глазами, в которые можно заглянуть, боги с руками, которые могут держать систр или жезл. Зримое солнце слишком ослепительно, на него нельзя смотреть слишком долго. Матери не могут молиться солнцу, они должны видеть сосцы богини, питавшие детей молоком. Я это понял, Эйе, понял, увидев, как один ребёнок пытался изобразить солнце в виде человека, только в шлеме из золотых лучей. Разве мудрость не была дана Хору-младенцу? Воин должен видеть в руке богини меч, писец — палочку для письма. Богиня Хатхор — прекрасная женщина, её тело зовёт к наслаждению...
У меня вырвался изумлённый возглас, мне трудно было поверить, что слова эти исходят из уст фараона-мальчика. И какого — рождённого во дворце Эхнатона, под благословляющими лучами царственного Солнца! Кто мог внушить ему эти мысли? Кто, кроме великого Амона-Ра, царя богов?
— Я думал, много думал, Эйе. Недавно я увидел у моего учителя Мернепта статуэтку бога Тота, такую красивую, что я долго не мог отвести от неё глаз. Тот — мудрый бог, все писцы Кемет молятся Тоту, даже если они не произносят его имени вслух. Мне было больно, что мой учитель прячет от меня своего бога. Но в то же время я понял, как должен был страдать Мернепта, вынужденный таиться даже от меня. И разве так только в царском дворце? Я подумал, Эйе: нужно вернуть народу его богов. Мне приснился сон...
Он закусил губу и промолчал. Осторожно, стараясь не вызвать недоверия, я спросил:
— Кто был тот бог, что явился тебе во сне, твоё величество?
— Я не знаю. Но это был бог, воистину бог, а не великий фараон Солнце. Он ничего не сказал мне, но я понял его волю. И на другой день во время утренних молений я почувствовал то же самое.
— Сонные видения порой бывают обманчивы, твоё величество.
— Но разве может Сетх явиться в обличье Осириса?
— Могла ведь прекрасная Хатхор принять облик львицы Сохмет, твоё величество.
Веер с лёгким стуком коснулся подлокотника кресла, пальцы фараона дрожали — волнение, буря таились в его груди.
— Но ведь и Сетху воздвигают храмы и приносят жертвы, Эйе! Мернепта говорил мне: не будь в мире зла, добро перестало бы существовать. Если существуют день и ночь, свет и тьма, должно существовать и зло. Если бы Осирис не умирал каждый год, его воскресение не было бы такой радостью... Но дело даже не в этом, Эйе. Я чувствую... я чувствую сам, что мне нужен какой-то иной бог. Я не видел другого бога, кроме великого Атона, и я опасаюсь его гнева, но мне казалось всегда, что даже здесь, в Ахетатоне, повсюду витают тени других богов. Кто они, как их имена? Я не знаю... Бог Ра принял обличье царственного Солнца, но он был и Хором-ребёнком, и старцем Атумом[126]. У великого бога должно быть много лиц, ибо в разных степатах Кемет люди верят по-разному. И они хотят возвращения старых богов... Эйе, я думал: жалость и сострадание вызывают больше любви, чем преклонение перед славой и могуществом. Те, кто жалеет поверженных богов, проникаются к ним состраданием, а значит, и любовью. А великая любовь рождает великую веру...
С удивлением смотрел я на юного фараона, сидевшего передо мной, смотрел на его тонкие мальчишеские руки, держащие веер, смотрел в его глубокие, сейчас задумчивые и грустные глаза. Нет, он не мог говорить так! Нет, он не мог думать так! И всё же его голос раздавался в тишине благоуханных царских покоев, его руки сопровождали его речь лёгким постукиванием веера по подлокотнику золотого кресла. Он превосходил Эхнатона смелостью, он превосходил его мудростью, которая могла быть дарована только свыше, только божественной рукой вложена в его уста. Да и был ли это он, мальчик, при рождении которого я сам читал молитвы? Поистине, мир перевернулся. Поистине, теперь я не удивился бы, увидев Хапи текущим в небесах.
— Ты родился, когда ещё были живы старые боги, Эйе. Ты знаешь их, ты можешь рассказать мне о них?
— Это лучше сделает твой воспитатель Мернепта, твоё величество. Я же могу рассказать тебе о служителях богов...
— О жрецах?
— Да, о них, твоё величество. Тебе угодно будет меня выслушать?
— Говори!
Теперь я прямо смотрел в лицо Тутанхатона, напряжённое и взволнованное, полное ожидания. Был ли это час, которого ждал я столько лет? Моё Ба возвестило мне приближение великого. Уста мои разомкнулись...
— Твоё величество, вечноживущего Эхнатона страшили не боги. Именем богов во все времена свершались великие дела и великие преступления. Вечноживущий Эхнатон страшился могущества богов, в противном случае ему не нужно было бы бороться с ними, но ещё больше страшился он жрецов, которые издавна обладали мудростью и... богатством. Жрецы всегда умели держать в узде неджесов, они руководили жизнью людей, указывая им счастливые и несчастливые дни, изрекая пророчества и толкуя сновидения. На этом со времён владычества богов на земле зиждилось могущество Кемет. Ты сам мог видеть, что произошло, когда древние устои были подорваны...
— Я видел! Потеря большей части ханаанских владений, наглость хатти, хабиру, шасу...
— Это так, твоё величество. Жрецы владели тайнами многих наук, они были самыми искусными врачевателями, они передавали из уст в уста таинственные древние заклинания, способные сдвинуть с места великие пирамиды и превратить в жидкое золото воды великого Хапи. Многие фараоны становились верховными жрецами и сами постигали великую мудрость. Дочери верховных жрецов выходили замуж за царских сыновей, сыновья жрецов женились на царских дочерях и нередко сами становились фараонами. В каждом степате был свой бог, но, помимо него, ещё множество других богов...
— Это я знаю, Эйе.
— Богов было много, и много было служителей храмов, оберегавших Кемет от несчастий, от засухи и болезней, от разорительных войн и возмущений рабов. Ты сам мог видеть, что случилось, когда... Народ верил в жрецов, как в носителей божественной мудрости и воли. Были люди, которые прикрывались именами богов и храмов, чтобы творить свои дела, не всегда угодные Великому Дому. Вот против них и восстал вечноживущий Эхнатон, но он ошибочно принял следствие за причину и обрушил свой гнев на богов и храмы. Вот почему, твоё величество, Кемет впала в пучину великих бедствий. Боги оскорблены зрелищем разрушенных святилищ, народ оплакивает их, а те, кто раньше не имел куска полотна, чтобы прикрыть свою наготу, наслаждаются сокровищами, по праву принадлежащими богам и их служителям. Все они, возвеличенные вечноживущим Эхнатоном, никогда не почитали богов, никогда не знали божественной мудрости. Кто был Туту? Рядовой жрец, не слишком влиятельный, не слишком мудрый, к тому же не сын Кемет. Вознесённый на сияющие высоты, он именем всемогущего Эхнатона и царственного Солнца творил многие злые дела во всех степатах Кемет.
— Но, Эйе, не все такие, как Туту? Есть среди них и достойные, верные люди, преданные слуги Великого Дома...
— Ты говоришь истину, твоё величество. Например, военачальники Мехи, Нахт-Атон, Небутенеф, которых ты спас своей царской милостью от несправедливого гнева полководца Хоремхеба, вполне достойные люди и не запятнали своих рук никаким бесчестием. Но, чтобы восстановить справедливость в стране Кемет, ими придётся пожертвовать, твоё величество.
— Я не вижу в этом необходимости.
— Восстанавливая в правах тех, кто подвергся сокрушительному гневу вечноживущего Эхнатона, ты неизбежно покажешь, что те, кто заступил на их место, возвысились несправедливо.
