Чудища все еще сохранили человеческие черты, хотя уже успели лишиться большей части одежды. Дальний, по уровню — тройка, так вообще в своих метаморфозах остался с половиной головы. И ничего, бегает, как ни в чем не бывало. Измененные крутились возле свалки из нескольких покореженных машин. Возможно, увидели какого–то зверька и теперь пытались его поймать. Или просто почуяли, что там есть что–то живое и решили изловить.

Стоп, почуяли? Почему я об этом не подумал раньше? Ведь многие из виденных мною измененных чем дальше, тем больше смахивали на животных. А значит некоторые из них могли обзавестись нюхом, не хуже собачьего, и способны учуять меня с большого расстояния, или пройтись по свежему следу…

Черт! Надо делать ноги, покуда не заметили. Хотя это тоже риск. От меня до следующего укрытия пролегала середина улицы. Не менее двадцати шагов пустого пространства, где меня при малейшем невезении, легко заметят. Но возвращаться назад — тоже не вариант, а лезть на насыпь — вообще равносильно самоубийству.

Я понял, что надо действовать, пока страх не успел поглотить всю мою решимость. Максимально прижавшись к земле, на четвереньках переполз открытый участок, не сводя взгляда с беснующихся уродцев. Но им было не до меня, чему я несказанно порадовался, оказавшись за поваленным на бок фургоном. Не давая себе перевести дух и успокоить колотящееся сердце, двинулся дальше. Надо было максимально увеличить расстояние между собой и потенциальной угрозой. Хотя, кого я обманываю, сейчас, кажется, весь город для меня одна сплошная угроза. Шаг влево, шаг вправо, и всё. Хрум–хрум. Оставалось полагаться только на осторожность и целый вагон удачи. А лучше два.

До своего дома добрался, когда уже начало смеркаться. И это не радовало вдвойне. Во–первых, ночь — излюбленная пора для самых опасных хищников. А значит самое время начинать искать укрытие. Во–вторых, моего дома нихрена не было. Ну как, он был, только теперь походил скорее на египетскую пирамиду, от верхушки до основания превратившись в битый камень и осыпавшись аккуратной горкой.

От вида родного дома в груди болезненно кольнуло. Когда со зданием такое случилось: до того, как Люда его покинула, или после? При других обстоятельствах, я бы поплакался о куче всего важного, нужного и полезного, похороненного теперь под камнем. Но черт с ними, со шмотками. Что с женой? Говорят, что близкие люди чувствуют, когда с другим что–то случается. Ничего подобного я не ощущал. Значит ли это, что Люда жива? Или же я просто никудышний муж?

Время поджимало, поэтому пришлось двинутся дальше по улице, на которой я прожил последние несколько лет. Теперь она была совершенно неузнаваема. К примеру, если бы не знал наверняка, то ни за что бы не поверил, что прохожу мимо популярного торгово–развлекательного центра. Некогда грандиозное и переливающееся мириадами огней строение, теперь походило на каменный пень, в котором понаделали крупных сквозных дырок. Не знаю, на чем держались уцелевшие верхние этажи уполовиненного здания, но лезь туда я бы не рискнул. Казалось, что конструкция вот–вот рухнет при малейшем движении ветра.

Судя по всему, похожая ситуация обстояла с большинством зданий в мегаполисе. Неужели на то, чтобы раздолбать город в хлам потребовалось всего четыре дня? Сколько же народу тут воевало? Да и странно как–то. Обычно, даже в самые лютые военные конфликты, городские бои не создавали таких разрушений. Пускай в пылу битвы дома не жалеют, но и не уничтожают все подряд. Лиши всех жителей крова — и им некуда будет деться. Тогда они уж точно обернуться против тебя, даже если до этого просто пытались в страхе скрыться. Возможно, был рассчет загнать всех в низинный город? Но, черт побери, добиться подобных разрушений можно разве что планомерными ковровыми бомбардировками. По крайней мере мне так казалось.

Темнота наползала все быстрее, и я начал жалеть, что оставил спецовский шлем позади. Глядишь, нашел бы чем зарядить. Очень не хватало комплекса ночного видения. В вирте без него в ночных боях делать нечего. А здесь как хочешь, так и выкручивайся.

Очень скоро остановился возле очередного жилого дома, у которого уцелело этажей этак пятнадцать. Зайдя в здание, понял, что внутри уже вообще ни зги не видно. Пришлось доставать и крепить на лоб фонарик, который я всегда таскал в рюкзаке со своим оборудованием. И это под давящим ощущением того, что сейчас из темноты кто–то выпрыгнет и сожрет меня. Не мудрено, что из рук все так и норовило выпасть. Но никто не выпрыгнул, и концентрированный луч фонаря осветил пустое захламленное фойе.

Всего несколько шагов по каменной крошке, и я чуть было не заорал с перепугу на всю улицу, вовремя прикусив губу. То, что я издали принял за кучу тряпья, на поверку оказалось трупом животного. Собаки. И фонарь выхватил из темноты это тело всего в паре метров от меня. Радуясь, что от испуга я не накидал в штаны кирпичей, подошел поближе, держа бездыханное тело на прицеле фазового пистолета. Пнул сапогом для пущей уверенности. Ничего. Только тогда я склонился над телом. Спустя секунду снова одернул себя, едва не присвистнув. А было от чего. Передо мной предстала красочная картина развития фауны, выжившей после Импульса. Псина сдохла совсем недавно, и точно не была измененным животным. Общие черты выродков я уже начал примечать. Тут был другой случай. Мутация. И, судя по отсутствию признаков жизни и следов насильственной смерти, не самая удачная.

Мышечная ткань была избыточно раздута, из множества язв сочилась жидкость, похожая на гной. Даже подсохнув, эта субстанция просто неимоверно воняла. Я подозревал, что передо мной скорее всего доберман. На лощёной мускулистой спине все еще имелись кляксы черной короткой шерсти. В остальном же, что кожа, что шерстяной покров приобрели серые тона, местами с бурыми нездоровыми пятнами. Одно ухо раздвоилось до середины, словно собака пыталась отрастить себе дополнительную пару. Нос стал больше, немного потянулся вдоль морды, увеличивая площадь чувствительных рецепторов. Нюхач, значит. Бездна, и это всего за полтора месяца!

По поводу пасти собаки можно было устроить отдельное обсуждение. Кинолог из меня аховый, но готов поспорить, что ни у одного добермана не бывает такого количества клыков. Создавалось впечатление, что в этой распахнутой пасти с вываленным языком минимум половина зубов заострилась, теперь больше напоминая крокодильи. Такие зубки рассчитаны, чтобы рвать жертву на части, а не для нормального пережевывания. И что–то подсказывало мне, что отчасти это вынужденная адаптация под самый распространенный вид пищи, доступный теперь на улицах города. Измененных сначала надо порвать на куски, а только потом спокойно уже есть. Брр…

Оставив находку позади, я поднялся на четвертый этаж. Взбираться по ступеням в гробовой тишине, при этом пытаясь двигаться бесшумно, получалось так себе. Зато каждый созданный мною шорох, казался подобны грому в этой многоэтажной коробке. Выйдя в узкий коридор, быстро оценил пространство слева и справа. Никого. Пол устилал тонкий ковролин, словно в трехзвездочных отелях. Это добавляло бесшумности моим шагам, но и возможного противника могло сделать таким же тихим. Поэтому приходилось все время посматривать за спину. Я отчетливо понимал, что сильно рискую, влезая в место, которое может кишеть измененными, но ночевать на улице казалось еще большим кретинизмом.

Мой план был просто, как два кредита. Добраться до крайних слева квартир, под которыми до третьего этажа доходят завалы. Это бы обеспечило мне какой–никакой план отхода на случай крайней необходимости. Все прочие апартаменты, особенно закрытые, я игнорировал. В открытые мельком заглядывал, но не углублялся. Я надеялся отсидеться втихую, забаррикадировавшись в одной из двух подходящих мне квартир. Первая оказалась запертой. Пришлось пожать плечами, и двинуть ко второй. Все–равно пытаться взломать защитную систему двери — дело довольно рискованное. Без подходящего оборудования, я рисковал нашуметь не только внутри, но и снаружи здания. А это нельзя было допустить ни при каких обстоятельствах.