— Ах, учитель Йонаш, — печально произнесла мадам Сабоне, выпрямляясь в своем кресле, — вы только посмотрите, что со мной произошло! — она приподняла лежавшие на обтянутых больничным халатом коленях крепко сжатые в кулаки руки. — Уже десять дней не могу разогнуть пальцы. Врачи сказали паралич кистей, но почему случился, и как лечить не знают. Никаких симптомов прежде, ничего не беспокоило, и вдруг разом и на обеих руках… — она горестно вздохнула и попыталась улыбнуться: — Вот уж верно говорят, все болезни от нервов.

— В тот момент, когда это произошло, вы нервничали, мадам Сабоне? — уточнил Иштван.

Мадам замялась.

— Хозяин… его сиятельство граф Шекай накричал на меня, — призналась она. — Несправедливо, потому что я ведь только хотела услужить — почистила его красивый орден, он немного потемнел. А его сиятельство так разгневался, — она всхлипнула, вспоминая. — Просто вышел из себя. Кричал, как будто я воровка: «Вы никогда больше не будете трогать то, что вам не принадлежит!»

По щеке женщины скользнула слезинка. Мадам Сабоне машинально вскинула руку и смахнула слезу, кулачок ее при этом слегка разжался.

— Вот видите, — воскликнула мадам, — иногда пальцы как будто начинают шевелиться, а потом опять немеют, и ничего с ними не сделать. А мне так важно быть здоровой, ведь на мне вся подготовка к празднованию дня рождения Аннели! Была на мне, — поправилась женщина грустно. — Теперь его сиятельство, наверное, нанял кого-то другого?

— Не знаю, мадам Сабоне, — признался Иштван. — Граф переехал в загородный дом, а меня уволил. Не надо, не плачьте больше! Вот возьмите, пожалуйста, платок! — он вынул из кармана и положил на колени женщины носовой платочек, улыбнулся. — Он теперь ваш, но надеюсь, вы не станете слишком часто его использовать! Глядите-ка, вам почти удалось его поднять. Уверен, мадам Сабоне, вы скоро поправитесь. А сейчас я хочу просить вашей помощи. Мы с моими учениками из гимназии в нашем литературном кружке готовим Аннели сюрприз к дню рождения, но, как вы понимаете, у нас одни мальчики. Подскажите кого-нибудь из ее ближайших подруг для участия в нашем поздравлении.

— Ох, — покачала головой мадам, — по-моему, у бедной девочки нет никаких близких подруг. Она со всеми знакомыми девочками держалась всегда ровно и отстраненно.

Старший инспектор Вессне ждала Иштвана на лавочке у выхода из больничного парка, где он ее и оставил, чтобы не смущать мадам Сабоне присутствием незнакомой ей персоны.

— Две новости, — объявил он, подходя.

— Плохая и хорошая? — предположила магичка, поднимаясь.

— Одна другой хуже, — поправил Иштван. — Во-первых, подруг у Аннели нет. Во-вторых, эпидемия проклятий есть.

— Тоже мне, удивили! — хмыкнула магичка.

Без всякой фальши и кокетства

Ты весело впадаешь в детство.

Я до такого не дорос,

Ты — мой объект недетских грез!

Й.

— Значит вы, господин Йонаш, уверены, что индуктор проклятия мадам домоправительницы — граф Шекай, — повторила инспектор Вессне, когда они забрались в карету. — Но он вовсе не маг, и он никак не может быть причастен к падению маляра, потому что во время обвала у ратуши увольнял вас в Кленовом логе. Мы столкнулись с эпидемией индукторов?

— Я скорее поверю в эпидемию совпадений, — возразил Иштван. — Попиленный мэрией бюджет, гнилые доски, и все такое.

Инспектор скептически подняла аккуратные брови, но спорить не стала.

— А этой бедной мадам Сабоне возможно помочь? — спросила она через некоторое время. — Или она теперь действительно никогда не сможет прикоснуться к не принадлежащей ей вещи?

— Ей надо поверить, что паралич проходит. А для этого вокруг должны быть ее собственные вещи. Придется просить мадам Эпине зайти в дом графа узнать, где сейчас гардероб мадам Сабоне и прочее, и отвезти в лечебницу для начала хотя бы одежду, — объяснил Иштван и спохватился: — А вообще откуда мне знать?

— Широкий кругозор? — усмехнулась магичка.

Втягиваться в обсуждение собственного кругозора Иштван не пожелал, и дальше ехали молча, размышляя каждый о своем.

После ужина магичка удалилась к себе составлять отчет для начальства, а Иштван к себе — маяться угрызениями совести по поводу отсутствия каких либо идей, а тем более активных действий, по поиску беглой принцессы.

Впрочем сегодня мысли его быстро переключились с Аннель на инцидент с мадам Сабоне. Проклятие на ней имелось, он убедился в этом лично, и никаких сомнений, что индуктором выступил именно граф. Но у вздорного и заносчивого аристократа при всех его неприятных чертах характера не могло быть ни малейших шансов индуцировать что-то — он не являлся магом, не владел силой слов, не обладал соответствующими знаниями. И тем не менее силовой канал между ним и жертвой возник спонтанно в момент его сильного гнева. Если бы открытие канала гневом было его стабильной особенностью, то половина обслуги графа, и уж сам Иштван наверняка, уже ходили бы проклятыми. Значит, открытию канала способствовала уязвимость перципиента. Скорее всего, несчастная мадам Сабоне тайно влюблена в своего хозяина и потому так зависима от него.

Но вздорный маляр уязвимым перципиентом точно не был, как и увлеченный энтузиаст — смотритель ратуши Нантор Денеш, с которым Иштван любил поболтать за кружкой пива о средневековой архитектуре, никоим образом не был потенциальным индуктором. И догадки, которые замаячили за подтаявшей утешительной верой в простые совпадения, очень Иштвану не нравились. Все же придется встретиться с Денешом, понял он. Но это завтра, а на ближайшее время у него имелся план иной.

Когда стемнело, и в доме все окончательно затихло, Иштван, стараясь ступать так, чтобы не привлечь внимания даже любопытной и вездесущей Зефирки, спустился вниз. Здесь он выждал немного, замерев и прислушиваясь, чтобы убедиться, что действительно никого не разбудил и не потревожил, прокрался на кухню и, убаюкивая совесть заверениями, что завтра признается мадам Эпине в ночной краже на почве внезапного голода, прихватил в чулане кусок ветчины и вышел в сад.

Он сразу прошел в дальнюю его часть, пробрался сквозь кусты к ограде и уселся на нее так, чтобы ветки разросшейся черемухи немного скрывали его, а сам Иштван мог видеть переулок в оба конца.

Где искать в городе вчерашнего странного пса, он все равно не знал, так почему бы не начать с той точки, где они встретились. Было у него смутное ощущение, что пес забежал в этот проулок не просто так, а, следовательно, может вернуться.

Ночь, как и вчера, была лунной, и пустынный переулок, на который выходили заборы задних дворов и садиков, над которыми нависали цветущие кусты, выглядел живописно. В Иштване дрогнуло и завибрировало случайно задетой струной то, что раньше заставляло застывать и вслушиваться в одному ему доступное звучание складывающихся в аккуратное плетение слов, неслучайных и ненапрасных, наполненных силой и энергией, делающихся еще мощнее от использования в правильных местах и идеальных сочетаниях.

Последние годы он редко откликался на этот внутренний зов, когда-то бывший неодолимой потребностью, намеренно глушил его суетливой мелочностью обыденных дел и забот, терпел, притворяясь, что не знает ее причины, опустошающую тоску, остающуюся, когда струна стихала. Потому что знал, если и отзовется, результат будет острым разочарованием — все, что он мог сочинить теперь, было лишь бессильным суррогатом, аккуратные плетения и идеальные энергичные сочетания слов остались в прошлом и иногда тревожили его в снах.

Сегодня, благодаря праздности ожидания на заборе под черемухой или всей необычности событий последних дней, струна вдохновения звучала громче и требовательнее. Легко игнорировать ее не получалось, к тому же, сколько бы Иштван ни обманывал себя, что смирился, упрямая искорка надежды все еще безрассудно вспыхивала иногда, опаляя предвкушением невозможного чуда. Он зажмурился и потряс головой, отгоняя наваждение. А когда снова открыл глаза, перед ним у ограды сидел вчерашний пес.