— И, думаю, неслучайно. Тебе ведь нечего больше делать в Бьоре, правда, магистр?

— Как минимум одно важное дело еще осталось, — не согласился Иштван. — Я должен в конце концов увидеть пьесу Аннель, а то так и буду мучиться бессонницей, представляя, что она там насочиняла. Но если бы я не сорвал вчера ее показ, Якоб ужасно расстроился бы из-за того, что не смог участвовать.

— Давай после пьесы заберем мальчика в столицу, — предложила Мия. — Мы же не отдадим его тетке, которой он не нужен! Старшие трубадуры тоже скоро уедут в Академию, а Марцелю после инициации очень понадобятся поддержка и советы опытного вербальщика с железным самоконтролем. И в столице ты можешь стать… Нет, не допросителем, Эгон зря надеется. В наш отдел ты ведь не захочешь пойти, так?

Иштван кивнул и уткнулся в лбом в ее шею за украшенным малахитовой сережкой ухом, там, где щекотно топорщился непослушный русый завиток.

— Ты сможешь снова стать саггестером, — сказала Мия уверенно. — И помогать таким как я. А устанешь, я сама на тебя ошейник надену. Или попросим Эгона сделать многоразовый. Хотя ты и так уже совсем нестрашный, только все еще очень черный… А еще… Аннель показала мне вчера стихи, что ты ей подарил. Они без подписи, но…

— Да, — взволнованный Иштван поднял голову, — раньше я владел словом, блокатор эту способность отнял. И это было гораздо хуже, чем перестать чувствовать магический фон. Это как потеря части души… Может быть, она действительно еще восстановится, и я сумею написать о том, как любовь возвращает надежду!

Бессильных фраз отбросив шелуху,

Произношу я истинное слово.

Спокон веков в ходу и на слуху,

Оно не тайна, и оно не ново.

Но в слове том заключены для нас

И жизнь, и смерть, и рай, и муки ада.

Страшнейшее проклятие подчас,

Оно же и желанная награда.

Вот жизнь искрится и сияет вновь,

Наполнена надеждою одною.

Сильней не знаю слова, чем «Любовь»,

Сказал: «Люблю», и крылья за спиною!

В том и секрет вербального искусства,

Что силу слову добавляют чувства.

Й.