Потом меня мазали светящейся краской, заводили в темное помещение, обитое черным бархатом, рисовали на полу огненные знаки и несли лютую ахинею о небесных сферах и скрытых от непосвященной публики символах, таящихся в ночных светилах. Это мне-то, выросшему на Луне, они толковали о небесных светилах! В отличие от землян, прикрытых атмосферой, я с детства видел настоящие звезды.

Было еще окуривание какой-то гадостью, вызывающей кружение головы, и всякие мистические штуки. Пришлось запоминать тайные знаки, помогающие членам Братства опознать друг друга. Даже вспоминать не хочется, до чего все это выглядело глупо. Притом всякий раз крало у меня целый день, который я мог бы занять чем-нибудь полезным.

— До какого градуса я должен подняться, прежде чем Братство начнет доверять мне? — без обиняков спросил я при следующем визите герцогини Таврической.

— Мы доверяем вам, — последовал чересчур быстрый ответ.

— Доверяем, но?..

— Вы правы. Есть разные уровни доверия. Но кое-что мы можем показать вам уже сейчас. Я распоряжусь.

— Премного благодарен, ваша светлость. — Я изобразил ироничный поклон и чуть было не шаркнул ножкой. — Кое-что, конечно, лучше, чем ничего. Я ценю это.

По-моему, герцогиню забавляло мое нетерпение.

— Вы чересчур торопитесь, — сказала она. — Чтобы подняться, скажем, до тридцатого градуса — а это очень высокий градус, — неофиту требуется не менее десяти лет. Не спешите. Усердие вознаграждается, придет и ваше время.

Вероятно, тут крылся намек: мой предел — тридцатый градус, а никак не сорок четвертый. Ну конечно. Меня предполагали на роль куклы на троне, а зачем марионетке знать, с какой целью кукловод потянул за ту или иную нитку?

И тут же последовал вопрос:

— Вы подумали над моим предложением?

— Простите, ваша светлость, еще думаю.

Старушка не выглядела недовольной.

— Я не тороплю вас. Но и не затягивайте.

Я неискренне ответил, что постараюсь. Герцогиня отбыла, напоследок подтвердив свое намерение показать мне «кое-что». И не соврала: ее санкция и седьмой градус посвящения открыли мне многие пути. Не знаю, сколько «братьев» было рассеяно по всему миру, но во владениях герцогини их концентрация впечатляла. Достаточно было, встретив случайного человека, как бы невзначай почесать костяшками пальцев левое ухо с целью привлечения внимания, после чего сложить пальцы особым образом, чтобы в одном случае из трех получить ответ. Если «температура» случайного незнакомца оказывалась ниже моей, я мог просить его о содействии, и не было случая, чтобы кто-нибудь мне отказал. «Надо, брат», произнесенное должным тоном, действовало магически. В мое распоряжение предоставляли транспортные средства и личное время. Предоставили бы и деньги, испытывай я в них нужду.

Люди — вот кто интересовал меня больше всего. Только сейчас я понял, как мало знаю людей. Вымирающее население Лунной базы, земной медперсонал, чуточку высшего света, немного столичной публики, смуглые островитяне, колонисты — вот практически и все. Мне не сиделось на месте, я мотался по всему герцогству, впитывая и запоминая. Баронство — побоку. Я не пользовался преимуществами, даваемыми титулом. При мне был фиктивный «документ» — записка от герцогини Таврической, предписывающая ее вассалам оказывать мне всяческое содействие. Она сослужила хорошую службу — мне показывали все, что я желал увидеть. Вряд ли эта бумажка сработала бы, попадись я в лапы имперским властям, но этого не произошло.

Счастливая случайность? Как знать.

Люди, люди… Сотни людей, их лица, голоса, повадки… Почти все — простые дворяне. Среди них попадались интересные экземпляры, но гораздо чаще встречались те, кто заведомо не претендовал ни на деловую хватку, ни на интеллект. Пожалуй, тот, кто создал нынешний вариант феодализма, просчитался или слукавил: если его настоящей целью было расшевелить ум и энергию людей, подвесив перед каждым из них приманку-титул, то он добился толку лишь от немногих. Социальные лифты существовали, но уходили наверх полупустыми.

Я не встретил ни голодающих, ни оборванных. Зато я видел казнь — редкое зрелище. Преступника, осужденного имперским судом за изнасилование и убийство шестилетней девочки и подозревавшегося в совершении еще одного подобного преступления, завели в узкий стеклянный цилиндр, установленный на площади в городке с рыбьим названием Судак, загерметизировали вход и продули емкость чистым азотом. Минуты через три осужденный, с ироничным интересом поглядывающий из стакана на зрителей, смежил веки и осел на пол, а еще минут через десять стакан открыли, и врач констатировал смерть. Публика была разочарована. Стоящая рядом со мной женщина громко заявила, что негодяй легко отделался: его следовало бы тоже изнасиловать, желательно рашпилем, а потом размозжить преступную голову о стену, чтобы почувствовал, гад, каково было жертве. Мол, око за око. Собравшиеся одобрительно зашумели. Спорить я не стал, но подумал: а если подозрения насчет второго преступления справедливы, тогда как быть? Дважды изнасиловать и дважды раскроить череп?

Кстати, насчет второго преступления — почему одни лишь подозрения? Где был Инфос, почему не зафиксировал? Он не всесилен или просто сачковал? Ничего не понятно…

Словно отвечая на мои мысли, один мужчина пробормотал:

— Откуда нам знать, того ли казнили?

На усомнившегося накинулись с бранью. Могли бы и побить, но малый был не промах: сделал мне знак, принятый у вольных штукатуров, и с ловкостью угря скользнул в толпу, где и затерялся. Ну ясно: соглядатай герцогини, приставленный ко мне оберегать и присматривать… Тогда зачем он раскрыл себя? Не ради ли намека: Инфос при желании сфабрикует какие угодно «доказательства» против любого, кто рыпнется? Так я и сам это понимаю.

Присутствовал я и на суде над беглым дворянином, скромно усевшись на задней скамье, чтобы не отсвечивать. Вся процедура уложилась в четверть часа. Насколько я понял, подсудимый сбежал от своего безземельного барона, не способного ни найти своему единственному дворянину работу, ни толком накормить его. Барон тем не менее требовал примерно наказать беглеца и вернуть ему — черт его знает, зачем. Наверное, только для того, чтобы пыжиться: я, мол, не какой-нибудь граф Анак-Кракатау, я хоть и безземелен, но владею двуногой дворянской живностью! Барону не подфартило: суд присудил ему денежному компенсацию, а дворянина приписал к феоду, где он был задержан, то есть к владениям герцогини Таврической. Что до примерного наказания, то, судя по изможденному виду подсудимого, он уже натерпелся всякого, и судья напомнил раздосадованному барону: дворян бить запрещено.

Не знаю, что стало с подсудимым дальше. Если он бунтарь по природе, то, возможно, ему нашлось место в Братстве. А если не бунтарь, то хотя бы будет сыт.

Предприятия герцогини ничем меня не поразили: много дворян, занятых в сельском хозяйстве, много людей и роботов на обработке продукции, веселые перекрикивания сборщиц плодов, их тупые загорелые лица, словом, жизнь как жизнь. Голодающих не было видно, озлобленных тоже. Одна смазливая девица, сообразив, как видно, что я не простой дворянин, вовсю принялась вертеть передо мной попкой и отступилась под насмешливыми взглядами товарок. Кажется, тут никто не замышлял никаких переворотов.

Иное дело винное производство, скрытое в толще горы. Ряды чудовищных дубовых бочек уходили бы за горизонт, если бы в штольнях существовало понятие горизонта. В блестящих трубах интригующе побулькивало. Это был завод, а Институт виноделия высовывался на поверхность небольшим зданием, пряча главное опять-таки под горой. Здесь чаще, чем где бы то ни было, попадались люди с умными глазами. И чего они только не делали под видом улучшения сортов вин!

Я не сильно удивился, догадавшись, что под видом раскрытия секретов ферментации винограда в одной из здешних лабораторий изучают стойкость монад Инфоса к разнообразным внешним воздействиям. Куда там Сэму Говорову! Умная голова — это хорошо, но несколько умных голов плюс хорошая аппаратура не в пример лучше.