Самое интересное, что морковку в принципе можно нагнать и вволю похрустеть ею. А там, глядишь, погнаться за следующей. Цель должна быть достижимой, иначе лентяи — а их большинство — и не почешутся.

Но что случится, когда все или почти все обзаведутся титулами? Будут придуманы новые?

Я здорово разозлился. Лично для меня выбор был невелик: либо вечно торчи в психушке, либо мимикрируй. Первое невыносимо, второе противно. Мне тоже назвать себя осликом и, стаптывая копыта, погнаться за морковкой?

Нет, стоп. Я успокоился и попытался мыслить здраво. Мимикрия — это только мимикрия. Социум может уговорить меня жить, как все, но никто не заставит меня думать, как все. Мика прав.

Начав мимикрировать, я для начала пнул робота-медика: куда ты лезешь ко мне с уколами, дурная железяка! Пшел! Что, не понял? С тобой барон говорит!

Перенести укол мне все же пришлось: робот-медик вызвал роботов-санитаров, а их пинать бесполезно, только ногу зря отобьешь. Но я и им высказал: барон я, поняли? И требую к себе уважения! Коли деликатно, с-с-скотина!

Мика не реагировал. Наверное, все шло как надо.

В тот же день я начал третировать его, а наутро влепил затрещину: прекрати голосить, белобрысая дворянская шваль! Вокал не прервался, но я решил, что одной затрещины будет довольно. Как должно человеку моего ранга вести себя, если рукоприкладство не помогает? Вероятно, игнорировать убогого. Мне, барону, обращать внимание на какого-то психа? Много чести для него.

У меня хватило ума не кричать, чтобы меня выпустили, поскольку-де я все осознал и прошу прощения за былые заблуждения. Я не должен был казаться бароном — я должен был ощущать себя им. Задача не из самых сложных.

Вечером того же дня меня — только меня одного — подвергли внеочередной санобработке и перевели в отдельную палату. Я проследовал туда твердым шагом, высоко подняв голову. Знай наших! Мы, бароны, ребята гордые. С тем же видом, если понадобится, взойдем и на эшафот.

Я подозревал, что больше никогда не увижу Мику и не поблагодарю его за науку. Попрощаться нам так и не пришлось.

— Почему вы прежде отказывались от дарованного государем титула? — утром следующего дня допытывался у меня пожилой врач.

— По глупости и косности, — тяжко вздохнув, «сознался» я.

— А подробнее? — прищурился он.

— Усмотрел в титуловании некую театральность, даже скоморошество. Не мог поверить, что все это всерьез.

— Теперь поверили? — иронично осведомился эскулап.

— Безусловно!

— А почему упорствовали в отказе?

— По причине душевной болезни, возникшей, надо думать, еще на Луне вследствие долгого одиночества и пристрастия к спиртному.

— Считаете себя исцеленным?

— Медицина творит чудеса.

— Вы раскаиваетесь в своем поведении?

Вот он, подвох.

— Как можно раскаиваться в симптомах болезни? Я глубоко сожалею, но и только.

Ответы вылетали из меня без запинки — и, кажется, ответы удачные. Но меня продержали в клинике еще три дня. Теперь за мною ухаживал живой персонал, медбратья кланялись мне с порога, а я отвечал им милостивым кивком, если был доволен их выправкой и проворством, и кивком надменным в противном случае. Приходилось вживаться в роль. Но мне ли одному? Если на Земле существует Сопротивление, то сколько еще людей подобно мне играет роль?

И многие ли из них нашли роль столь привлекательной, что сначала бессознательно и понемногу, а потом осознанно и уже полностью растворились в своем персонаже?

Присутствовать на вечернем дворцовом приеме в роли внеземной диковины — то еще «удовольствие». Герцоги, маркизы и бароны бесцеремонно глазели на меня, как, наверное, таращились испанские гранды на индейца в перьях, привезенного Колумбом из Нового Света. Занятен! Нов! А их дочери, жены и любовницы глазели поверх вееров с опаской: а ну как этого лунатика-барона недолечили в психушке? Вдруг набросится и покусает?

Джоанна обворожительно улыбалась. Я только дивился: откуда у нее, простой дворяночки, взялась томная грация? Где научилась манерам? Почему не выглядит неотесанной провинциалкой в высшем свете?

Так и спросил ее — на ушко.

— Не будьте столь простодушны, барон, — был ответ. — Я догадывалась, что досадное происшествие с вами — всего лишь временное недоразумение.

Возможно, догадывалась. А возможно, ей намекнули. Конечно, она не теряла времени даром. Я постеснялся спросить ее, сколько ей стоили учителя.

Ну а если бы, выйдя на волю, я не пожелал ее видеть — тогда как?

Просто и понятно: не рискнешь, не уцепишь свой шанс — и не выиграешь. Лезть из кожи вон без гарантированной награды — только так и можно чего-то достичь. Джоанна лезла.

Все равно я был рад ее видеть.

В огромном зале, украшенном таким количеством позолоты, что глазам делалось больно, наполненном сотнями разряженных в пух и прах придворных, один я, наверное, выглядел неотесанным чурбаном. Но это-то от меня и требовалось. Я понял свою роль заранее по намекам церемониймейстера, не потратившего на меня много времени, и по причитаниям портного, скорбящего о невозможности в два счета одеть меня сообразно достоинству.

Император пожелал, чтобы я присутствовал на приеме, — этого было более чем достаточно для придворной своры. Какое мне дело до ухмылок герцогов, принцев и всяких прочих попугаев!

Прием наводил на мысль, что новое — это хорошо забытое старое. В глазах рябило от нарядов. Бриллианты разбрасывали по залу цветные лучи. Шелест дамских платьев сливаясь в ровный фон, ощутимо давил на уши. Играла тихая музыка, с трудом пробиваясь сквозь белый шум. Все цвета кожи, все антропологические типы были представлены здесь, ясно говоря: тут не какая-нибудь простая монархия, а единственная и неповторимая монархия всея Земли! Даже более: планет, спутников, поясов астероидов, облака Оорта и уж заодно всего Млечного Пути. На Магеллановы Облака и Туманность Андромеды империя не простиралась, похвально скромная…

И кому какое дело, что подданные империи обитают только на одной планете и разучились летать к звездам?

Лишь немногие гости осмелились приблизиться к нам и завести разговор, за что я был им благодарен: нет ничего приятного одиноко торчать посреди зала вроде монумента, выставленного на всеобщее обозрение. Мои нервы выдержали бы и не такое, но за Джоанну я опасался.

— У вас странный акцент, откуда он?

— Реликтовый, мадам. Я и сам реликт.

— Правда ли, что на Луне любой может прыгнуть выше головы?

— Я прыгнул еще дальше: с Луны прямо на Землю.

— Не сомневаюсь, что вы отличный прыгун.

Это уже колкость. Но отвечать надо смиренно.

— Куда мне! На Земле еле ноги таскаю.

— Однако прыгнули сразу в бароны.

— Жалею, что не был на Луне маркизом, — отвечал я со смехом. — Тогда скакнул бы сразу в герцоги.

— Говорят, вы лечились у психиатров?

— Боюсь, что попаду к ним снова, спятив от вашей красоты, мадам.

Джоанне досталось куда меньше внимания. Диковиной был я, а не она. Все было ясно с ней придворным интриганам: безвестная смазливая дворяночка вцепилась в новоявленного барона, чтобы женить его на себе и самой стать баронессой. Но знакомились и с ней, порой снисходя до комплиментов, — видимо, из вежливости и просто на всякий случай. Я начал понимать, что искусство придворной жизни состоит в том, чтобы всех знать, все помнить, ничего не упускать из виду и пользоваться моментом, когда он наступит. В теории легко — на практике куда сложнее. Требует перестройки мозгов на соответствующий лад.

Меня это не заботило: я не собирался вести такую жизнь. А если она нравится Джоанне, то тем хуже для нее.

Пока что я замечал лишь одно: ей нравится блистать. Ну, это еще ладно.

И опять я вспомнил Хелен. Лишь я один мог оценить ее красоту, а этого женщине мало. Ей нужен не только любимый мужчина, ей нужны еще и восторженные поклонники. Я-то не слишком восхищался ею: мне было просто не с кем сравнить. И что досталось ей в итоге? Даром прожитая жизнь, и сразу даже не скажешь, к счастью или к несчастью, что короткая…