После обычных приветствий Сергей Николаевич спросил тетеньку, где Левочка.

– Он в Туле, будет к обеду, – ответила она.

Он спросил себе чаю, сел с нами и стал читать начатый мною роман. И мне опять стало спокойно и хорошо. Лев Николаевич опоздал к обеду, и мы обедали одни.

После обеда я взяла ключи от книжных шкафов и от «того дома» и встала, чтобы идти туда.

– Куда вы идете? – спросил меня Сергей Николаевич.

По выражению лица его и по голосу я снова признала в нем прежнего Сергея Николаевича.

– Иду выбрать себе книгу для чтения, – сказала я.

– Да разве там есть что-нибудь путное? – спросил он.

– Там русские журналы: «Современник», «Русский вестник». Левочка все дразнит меня и называет их: «твои подлые романы!», а мне интересно их читать.

Я ушла, но на дорожке, соединяющей два дома, он догнал меня.

– Я пойду с вами и тоже возьму что-нибудь для чтения на дорогу.

– Вы когда же едете? – спросила я, боясь показать свое волнение.

– На днях непременно надо ехать. Боюсь, дорога испортится (железной дороги тогда еще не было).

Мы отперли дом и входили наверх. Шаги гулко раздавались в пустом, нежилом доме.

Мы вошли в комнату с большим итальянским окном, у которого стояли высокие книжные шкафы, сделанные домашним столяром. К шкафу прилегал длинный школьный стол.

– Вот в этом шкафу мои любимые журналы. А вы какие книги хотите? – спросила я.

– Какие вы мне выберете, полагаюсь на вас, – ответил он.

– Я ничего не знаю, кроме «подлых романов».

Он не отвечал и о чем-то думал. Я перебирала принесенную связку ключей и тоже молчала. Он сидел возле стола и помогал мне выбрать ключ.

– Отчего вы не сказали мне, когда я в последний раз был в Ясной, что вы едете верхом? – вдруг спросил он.

– Не хотела.

– Почему?

– Вы были другим, я не привыкла вас видеть таким.

– И поэтому вы не хотели ехать со мной? – медленно проговорил он.

– Не хотела… Не могла.

Я продолжала перебирать ключи, чтобы показать, что я занята. Разговор с ним смутил меня.

– А знаете, почему я был другим? – спросил он.

– Почему?

– Ваше оживление, ваш веселый детский смех, когда вы, помните, пересекли мне дорогу на прешпекте, дали мне почувствовать всю разницу наших лет.

– Но что же в этом плохого? Вы еще в Пирогове, за чаем, говорили мне об этом, спрашивая, не скучно ли мне с вами, так как вы гораздо старше меня, а я тогда же вам ответила, что мне всегда хорошо и весело с вами, потому, что вы все понимаете.

– На днях я говорил о вас с Левочкой, – сказал он.

– Обо мне? – не умея скрыть своей радости, с удивлением спросила я.

– Да, о вас.

– Что же вы говорили?

– То же, что я говорил вам сейчас, и он понял меня.

Я молчала. Он сидел, задумавшись, и, как мне казалось, в нем происходила какая-то борьба. Я подставила стул к столу и, став на стол, стала выбирать книги. В комнате царила полная тишина, лишь большая осенняя муха, жужжа, билась, ползая по стеклу окна.

– Если она поползет вверх, – неожиданно для самой себя загадала я, – «это» будет. А вниз… – я не успела окончить своей мысли – муха поползла вверх.

– О чем вы так задумались? – спросил Сергей Николаевич.

– Так, ни о чем…

– Таня, вы упадете, не подходите к краю стола!

Эти простые слова, его голос вдруг почему-то сказали мне, что вот сейчас в моей жизни должно совершиться что-то важное, значительное, и робость, и счастье переполнили мою душу.

– Что же вам выбрать? – спросила я, чтобы что-нибудь сказать.

– Что хотите – все будет хорошо!

Я выбрала два журнала и себе кое-что.

– Надо идти домой, Соня и Левочка будут недовольны, что я так долго сижу здесь, – сказала я. – Левочка, наверное, уже приехал.

– Слезайте со стола, – сказал он тихо.

Я взяла выбранные книги, заперла шкаф и хотела слезать, но Сергей Николаевич сидел на стуле, с которого я вошла на стол.

– Как же я слезу, когда вы сидите? – смеясь, сказала я. – Пустите, я прыгну! – Я знала, что он не пустит меня.

– Нет, прыгать нельзя, высоко, вы ушибетесь. Сойдите по стулу, – тихо, но решительным голосом сказал он.

Его тон был так внушителен, что ослушаться его было невозможно. Я осторожно ступила на самый край стула, держа в руках тяжелые журналы. «Не надо этого», – мелькнуло у меня в голове, но было уже поздно. Потеряв равновесие, я зашаталась, выронила книги и упала к нему на руки.

– Боже мой! – закричала я, испугавшись своего падения. – Я ушибла вас?

Он не отвечал. Его лицо почти касалось моего. Он пристально глядел на меня, держа меня на руках. Я хотела встать, он удержал меня.

– Таня, – взволнованным голосом, какого я еще никогда не слыхала, сказал он, – когда я был у вас в Москве, вспомните этот вечер, вы заснули в зале на диванчике. Я глядел на вас и говорил брату, хотя тогда еще шутя:

– Подожди жениться, мы будем венчаться в один день на двух родных сестрах; теперь я вас прошу – хотите быть моей женой?

Ни Соня, ни Лев Николаевич не удивились предложению Сергея Николаевича. Решили ждать год, но это ужаснуло и поразило меня.

– Как целый год? Почему? – спросила я. Мне год казался вечностью, и я заплакала.

– Вы так молоды, – говорил мне Сергей Николаевич, целуя руки, – вам еще 17-ти лет нет, с моей стороны было бы преступлением жениться, не давая вам обдумать и испытать своего чувства.

– Меня испытывать не надо, – серьезно и твердым голосом сказала я.

– Я должен устроить свои дела, это тоже возьмет много времени, – продолжал он.

Мои счастливые первые минуты омрачились тем, что надо ждать год. Как я узнала после, Лев Николаевич и сестра были за это решение. Я не сознавала тогда, какое осложнение влечет за собой его шестнадцатилетняя семейная жизнь с тремя-четырьмя детьми, из которых я знала лишь одного. Я помнила и сознавала лишь то, что мне предстояла разлука на несколько месяцев.

На другой день, перед отъездом его, мы пошли в сад. Мы говорили о нашей будущей жизни, о том, как после свадьбы поедем за границу, как будем жить в Пирогове, и что он в последний раз едет без меня на охоту в Курскую губернию.

Странно, он ни слова не сказал мне о своей семье и о своих делах.

Последние дни своего пребывания он выказал мне столько любви, нежности, что я поверила в возможность разлуки, но это было для меня мучительно.

Наступил день отъезда. Я не плакала. Лицо лихорадочно горело, руки похолодели. Что-то безнадежное, роковое почувствовала я, когда он прощался со мной.

– Зачем вы уезжаете? – были мои последние слова.

Первые дни я очень тосковала, но все же сознание будущего счастья и жизни в Ясной с Соней и Львом Николаевичем возымели свое благотворное действие. Да и я была слишком бодра, чтобы падать духом и попускать себя.

Через несколько дней неожиданно приехал П. Ф. Самарин, известный в округе за умного, образованного и состоятельного владельца богатого имения. Самарин приехал оповестить Толстых о приезде в Тулу наследника Николая Александровича с его свитой.

– Дворянство будет давать бал наследнику, – говорил Самарин, – и мы бы желали, чтобы и ваша семья приняла бы в нем участие.

Тем временем входила в столовую сестра и, узнав о приглашении, искренно и просто выразила сожаление о невозможности ехать на бал из-за нездоровья. Я заметила удивление Льва Николаевича сожалению Сони. После визита Самарина он выспрашивал ее, почему ей так хотелось на бал? Он забыл, что ей 19 лет.

Лев Николаевич ничего не решил насчет себя. Бал был назначен на 15 октября.

За чаем зашел интересный разговор с Самариным о грабеже, о реформе и законах. Самарин высказывал негодование на существующую распущенность в деревнях и нелепые наши законы. Лев Николаевич винил помещиков в дикости и распущенности народа, но отвергал всякие крайние законные меры. Он горячился и неприятно и резко спорил. Самарин спокойно и кратко высказывал свое мнение. Наконец, спор дошел до крайнего – до смертной казни. Самарин сказал: