«Какова? – думала я. – Она ведь всегда хорошо сочинения писала». И я очень заинтересовалась ее повестью.

По вечерам я приходила к ней, и она всегда с удовольствием читала мне вслух написанное.

– А про меня написала? – спрашивала я.

– Написала, – отвечала она.

Подробности повести я хорошо не помню, но сюжет и герои остались у меня в памяти.

В повести два героя: Дублицкии и Смирнов. Дублицкии – средних лет, непривлекательной наружности, энергичен, умен, с переменчивыми взглядами на жизнь. Смирнов – молодой, лет 23, с высокими идеалами, положительного, спокойного характера, доверчивый и делающий карьеру.

Героиня повести – Елена, молодая девушка, красивая, с большими черными глазами. У нее старшая сестра Зинаида, несимпатичная, холодная блондинка, и меньшая – 15 лет. Наташа, тоненькая и резвая девочка.

Дублицкии ездил в дом без всяких мыслей о любви.

Смирнов влюблен в Елену, и она увлечена им. Он делает ей предложение; она колеблется дать согласие; родители против этого брака, по молодости его лет. Смирнов уезжает по службе. Описание его сердечных мук. Тут много вводных лиц. Описание увлечения Зинаиды Дублицкии, разные проказы Наташи, любовь ее к кузену и т. д.

Дублицкии продолжает посещать семью Елены. Она в недоумении и не может разобраться в своем чувстве, не хочет признаться себе самой, что начинает любить его. Ее мучает мысль о сестре и о Смирнове. Она борется с своим чувством, но борьба ей не по силам. Дублицкии как бы увлекается ею, а не сестрой, и тем, конечно, привлекает ее еще больше.

Она сознает, что его переменчивые взгляды на жизнь утомляют ее. Его наблюдательный ум стесняет ее. Она мысленно часто сравнивает его с Смирновым и говорит себе: «Смирнов просто, чистосердечно любит меня, ничего не требуя от меня».

Приезжает Смирнов. При виде его душевных страданий и вместе с тем, чувствуя увлечение к Дублицкому, она задумывает идти в монастырь.

Тут подробностей я не помню, но кончается повесть тем, что Елена как будто устраивает брак Зинаиды с Дублицкии и много позднее уже выходит замуж за Смирнова.

Эта повесть интересна тем, что сестра Соня описывала в ней состояние души своей в это время и вообще семью нашу. Жалко, что сестра сожгла свою повесть, потому что в ней ярко выступал как бы зародыш семьи Ростовых: матери, Веры и Наташи.

Наступил июль 1862 г. До нас дошли слухи, что в Ясной Поляне неблагополучно, что туда нагрянули полиция, жандармы, и был произведен обыск. Нас всех это известие очень огорчило. Мы не могли понять, что случилось. Причиной обыска был тайный донос на Льва Николаевича.

Как известно, он в то время издавал журнал «Ясная Поляна», и одновременно с журналом появились в Петербурге противогосударственные прокламации. Разыскивали печатавшую их типографию.

Рассказ об этом был помещен Евгением Марковым в одном из журналов. Не буду повторять его подробности.

В то время жили в Ясной Поляне: старушка, тетушка Льва Николаевича Татьяна Александровна Ергольская, ее приживалка Наталия Петровна Охотницкая, гостила у них графиня Мария Николаевна Толстая и жили студенты при школе.

Об этом обыске дали знать домашние Льву Николаевичу, и, не окончив своего срока лечения, он приехал в Ясную Поляну, а потом скоро в Москву и к нам в Покровское.

Никогда я не видала его таким расстроенным и взволнованным, каким он был, когда подробно рассказывал нам все это дело. Помню и возмущение родителей, и наше огорчение с Соней. Передам его рассказ вкратце, насколько помню.

– Жандармы и полицейские чиновники ввалились в дом около полуночи, – говорил Лев Николаевич, – тетенька и Машенька ложились спать. Чиновники потребовали ключи от шкапов и комодов, вина и еды. Они перерыли все, что могли, конечно, не находя ничего, к чему бы можно было придраться. Они были уверены, как говорила мне Машенька, что журнал «Ясная Поляна» либерального направления, печатается в подпольной типографии, тогда как на его книжках напечатано ясно: «Типография Каткова». – Отец весело засмеялся при этом явном тупоумии.

– Мало того, – продолжал Лев Николаевич, – один из чиновников открыл мой письменный стол, сломав замок, так как ключ от стола я брал всегда с собой, куда бы ни ехал. Они читали вслух мои самые сокровенные дневники и письма. Машенька присутствовала при этом.

Когда Лев Николаевич говорил про свои дневники, он побледнел и до того волновался, что мне самой хотелось плакать, глядя на него.

– Я приехал в Москву, – продолжал он, – чтобы лично передать государю письмо, где я пишу о происшедшем.

– Государь наверное обратит внимание на это гнусное дело, – сказал отец, возмущенный рассказом.

– Ведь они не хотели понять, что этим обыском они позорят мое имя, подрывают доверие в деревнях… В России жить нельзя! Надо бежать отсюда за границу, – горячился Лев Николаевич.

– Нет, не надо! – перебил его отец, – надо пережить это здесь, это все образуется, не то будут говорить: «значит виноват, коли скрывается». Всякий рад злословить насчет ближнего. Вы дадите врагам своим пищу для этого.

Долго еще продолжался разговор об этом деле, но отец, желая рассеять Льва Николаевича, предложил ему пройтись. Мы пошли все вместе по так называемой «английской дорожке», где встретили Нила Александровича. Попов нанял дачку в Иванькове, за две версты от Покровского. Вернувшись к чаю, Лев Николаевич был уже спокойнее. Позднее он и Пако пошли в Москву пешком.

Так неожиданно для нас сложился первый приезд Льва Николаевича в Покровское. Несмотря на свое тревожное состояние духа, он все же не забыл привезти нам обещанную траву ковыль, белую, пушистую, как перья.

Соня после его отъезда была очень расстроена. И жалость, и участие, и, может быть, чувства еще более сильные волновали ее.

Лиза говорила, что все обойдется, что она наверное знает, что все забудется и сгладится.

Позднее уже мы узнали, что государь через своего адъютанта прислал Льву Николаевичу извинение и сожаление о случившемся.

Лев Николаевич часто стал ходить и ездить к нам в Покровское и снова затевать разные прогулки.

Помню, как однажды, после сильного дождя, Лев Николаевич уговорил нас идти пешком в деревню Тушино за 4 версты.

Несмотря на предостережение матери о возможности дождя, мы согласились идти.

Попов, который обедал у нас, Пако с Петей, мы, три сестры, и Лев Николаевич шли, весело болтая.

Нил Александрович был в ударе и своим остроумием смешил нас. Затем разговор перешел на серьезную тему.

Лев Николаевич показывал Попову всю неосновательность дурно поставленных школ и говорил:

– Если я поживу еще на свете, непременно напишу азбуку и задачник новой системы.

Мне остался в памяти этот разговор, и когда в 70-х годах вышла азбука и задачник, я вспомнила нашу прогулку в Тушино.

Мы не заметили, как надвинулась туча, и снова полил сильный дождь. Почти бегом дошли мы до первой избы, где мы и расположились.

Хозяин, старик с бородой, приветливо отнесся к нам. Лев Николаевич всегда находил, что говорить со всеми, и стал беседовать с стариком.

Вошла и молодая баба с ребенком на руках; она подошла к нам и стала жаловаться на болезнь своего мальчика. Лев Николаевич сидел около нас, сестер.

– Как есть весь закорявел, – говорила баба, – чешется, и день и ночь покоя нет, изомлел весь, не знаю, что и делать с ним.

С этими словами баба подняла рубашонку до самой головы и показала нам обнаженное, больное тельце мальчика, кричавшего во весь голос. С сожалением признали мы всю свою беспомощность, так как не знали, чем лечить экзему.

Лев Николаевич молча наблюдал за тем, что происходило. Попов отошел в сторону.

– А давно он болен у тебя? – спросила Лиза.

– Да, уже с неделю-две будет, – отвечала баба.

– Вот что, – вмешалась я, глядя с сожалением на мальчика, – приходи к нам, папа вылечит его.

– Он тебе и лекарство даст, – говорила Соня. – Мы живем в Покровском.