Но все же он привлекал меня к себе похвалами, вниманием к словам и действиям моим, осторожно-нежным обращением. Я помню несколько замечаний его в этом роде, они льстили моему самолюбию и привязывали меня к нему.

Была у нас в гостях одна молодая девушка, дочь Марии Ивановны Абрамович.

На мне было вышитое, белое, легкое платье, как-то особенно сшитое. Она просила это платье на фасон и адрес портнихи.

Сергей Николаевич, слыша все это, говорил мне:

– Она просит вас дать ей адрес портнихи. А я говорю, надо взять адрес у Господа Бога, где вас творили, а не портнихи, платье тут ни при чем.

– Вы прочли роман Фейэ, о котором я говорил вам? – спросил он меня.

– Прочла и с большим интересом.

– И вы узнали себя? – спросил он.

– Характер мой, да? Так вы меня такой видите? – спросила я.

Он засмеялся:

– Да, такой.

– Она лучше меня, она блестяща! – сказала я совершенно искренно, вспоминая описание бала.

– Она старше вас, но вы будете такой. Вы счастливее ее: вас все любят, балуют, какой-то особенный магнит притягивает к вам. Даже люди охотно служат вам, даже ворчливая Дуняша охотно исполняет ваше приказание и катает вас на спине, как намедни у тетеньки, – сказал он, смеясь.

– Но почему в романе, тот, кого любила la petite comtesse[80], не любил ее и отказался жениться на ней, когда она этого хотела? – спросила я. – Он ведь был свободен.

– Он поздно постиг ее, уже когда она была при смерти. Такие характеры редки. Этот роман взят из жизни. Вот Левочка теперь вас описывает, – насмешливо улыбаясь, сказал он. – Увидим, сумеет ли?

– Как? Неужели? Не может быть! – воскликнула я. – Ради Бога, скажите ему, чтобы он историю с Анатолем не описывал, – чуть не со слезами молила я его. – Ну, пожалуйста, скажите. И как папа будет сердиться… Вы знаете, Левочка все выспрашивал меня про Петербург. Я, хотя и не говорила ему всего, но ведь он насквозь все видит. Я думала, что он из участия меня расспрашивает. Это не хорошо с его стороны.

Сергей Николаевич успокаивал меня:

– Левочка ничего не напишет, что бы могло вредить вам, я в этом уверен. Да дурное и не пристанет к вам.

Такого рода разговоры, конечно, только усиливали мое чувство к нему.

Однажды я спросила моего друга:

– Варя, скажи мне, что заметны наши отношения… чувства? Я не знаю, как назвать это.

– Да как тебе сказать, – отвечала Варенька. – К вашим отношениям придраться нельзя никак. Новее же что-то в вас заметно. У тебя все на лице написано. А дядя Сережа стал часто ездить и все на тебя смотрит, про тебя говорит. Левочка намедни заговорил про него и сказал: «И когда-то он на охоту в Курскую губернию уедет?» – а потом прибавил: «Ему надо уехать, у него туман в голове».

Разговор с Варей меня расстроил. Стало быть, у него туман, а у меня?

Незаметно подходила осень. Настало и так называемое бабье лето от 1-го до 8-го сентября. Варя, Лиза и я выходили в поле с крестьянскими девушками копать картофель. Нас посылал Лев Николаевич ради развлечения, но мы больше болтали, чем работали. Конечно, не работа привлекала меня, а компания Душки, молодой бабы Арины Хролковой с чудным голосом и талантом плясать, и других девок. По субботам я с сестрой рассчитывала поденных; я знала их всех по именам. Солнце грело, как летом. Паутина, как дымчатая ткань, тянулась по всему полю и приставала к. рукам, волосам и платью. Такой невероятно густой паутины я еще не видала.

– Пойдемте купаться, – сказала я, – мы живо вернемся, в поле так жарко!

Варенька, Лиза и несколько девушек последовали за мной.

После купанья мы побежали домой по «прешпекту», когда послышался топот лошадей, и на плотине показалась тройка с коляской, которую я тотчас же узнала. Я бежала вперед, и все мои спутницы за мной. С визгом и хохотом мы пересекли дорогу, так что кучеру пришлось сдержать лошадей, чтобы не наехать на нас. Сергей Николаевич, улыбаясь, приподнял шляпу и проехал мимо нас.

– Варя, я не пойду на картофель, я не могу, – сказала я.

– Да и мы с Лизой не пойдем, раз приехал дядя Сережа.

Они побежали к нему, а я к тетеньке в комнату.

Я вышла лишь к обеду. За обедом Лев Николаевич говорил с братом об охоте, и Сергей Николаевич сказал, что он через несколько дней едет в Курскую губернию, в свое имение и пробудет там до декабря. Мы не глядели друг на друга, когда он говорил это.

К обеду приехала Мария Николаевна.

Вечер и день прошли бесцветно. Сергей Николаевич сидел все больше с братом. Они ходили вместе гулять, долго сидели вдвоем в кабинете и о чем-то секретно говорили, как мне тогда казалось.

Весь этот и следующий дни я старалась провести с девочками, быть, как всегда, веселой и отнюдь не показывать ему, что меня удивляет и огорчает его внезапное отчуждение. После обеда я уехала верхом с Воейковым. Я это сделала нарочно, чтобы не сказать ему, что я еду. По словам Вари я узнала, что. он, действительно, был удивлен и все спрашивал:

– Да зачем она уехала? Куда? Почему не сказала? Когда я вернулась, он спросил меня:

– Зачем вы ездили и куда? Кто вас на лошадь сажал?

– Индюшкин! – смеясь ответила я и отошла в сторону.

На третий день экипажи были поданы. Мария Николаевна с детьми и Сергей Николаевич уезжали в Пирогово. Мы вышли на крыльцо провожать их.

– Сережа, а ты уже совсем собрался в Курское имение? – спросил Лев Николаевич.

– Не знаю, но думаю, что да. Лошади тронули. Я пошла в сад.

– Таня, куда ты? – окликнул меня Лев Николаевич, заметив, вероятно, мое тревожное настроение.

– Хочу одна быть, – отвечала я.

– Займись чем-нибудь, – прокричал он мне вслед.

Я, не отвечая ему, ушла в самое укромное место сада, прозванное нами «диким». Опустившись на скамью, я горько заплакала, но не оттого, что он уехал, а от чувства оскорбления, которое я безотчетно испытывала. Что-то сдержанное, непривычное проглядывало в нем в его последнее посещение.

«Ни улыбки, ни внимательного взгляда, ни обычных бережливо-нежных слов, – говорила я себе, – и все это перед разлукой… Зачем же все это было?»

И во мне поднималось чувство оскорбленной гордости.

– Но что же я хочу от него? Какое право он имеет на меня и я на него? И что было между нами? Ровно ничего. Он старше меня на 20 лет, относится ко мне, как к ребенку, вот и все. Нет, нет, надо все забыть… Я счастлива, я в Ясной, Соня и Левочка со мной; ничего мне больше не надо.

Я пошла наверх, открыла рояль и села петь сольфеджио[81].

– Вот умница! – вдруг услышала я позади себя голос Льва Николаевича.

Он сел за рояль и проаккомпанировал мне «Молитву» Гердижиани и несколько вещей Глинки и возвратил мне мое настроение.

Окончив аккомпанировать, он блестяще сыграл «Кавалерийскую рысь». Он очень любил эту вещь, она действительно имела свойство взвинчивать души, чувства и нервы.

Он встал, пристально поглядел на меня и, улыбаясь, сказал:

– И все это – вздор. Тебе надо петь и заниматься пением. Пой, развивай свой голос, – говорил он, – веди здоровую жизнь и не увлекайся романтизмом. У тебя все впереди.

Я ушла к Соне и остальную часть дня провела с ней. Мы сидели в детской и беседовали с кормилицей. Она рассказывала, что Микишка – мальчик ее, молочный брат нашего Сережи, «не дай Бог, какой хворый», что она против воли родителей вышла замуж за безземельного солдата в что оттого ее и в кормилицы отпустили.

Прошло дня три-четыре. Я сидела у тетеньки и читала ей вслух роман по рекомендации Льва Николаевича – «Полинька Сакс» А. Дружинина, когда отворилась дверь и вошел Сергей Николаевич. И удивление и радость заставили меня сильно покраснеть.

– Mon cher Serge! – встретила его тетенька. – En voila une bonne surprise! Je suis tres contente de vous voir avant votre depart![82]