Рождество приближалось, и нетерпение мое видеть Толстых, брата и в особенности Кузминского увеличивалось. Переписка моя с ним продолжалась. Кузминский писал мне из Волынской губернии, где он проводил и часть осени.
Помню, как одно из его писем вызвало во мне неприязненное и неприятное чувство. Он писал о красивом типе южного народа, и в особенности хохлушек. Они являлись по вечерам в контору, где нередко проводил он вечера, вникая в свою новую роль хозяина.
Другое его письмо усилило во мне это неприязненное чувство. Он писал мне, как познакомился с соседями – графом Бержинским и его женой. Он с восхищением писал о благоустройстве их имения, о заводских лошадях, элегантной польской упряжи и о самой графине Бержинской, красивой женщине, лет 32–33, с легкой походкой и большими глазами. Он писал, что она в деревне не выходит иначе, как в длинных перчатках, и, когда у них кто-либо обедает, она надевает платье с открытым воротом.
Все это мне не нравилось, но писать ему что-либо неприятное я не хотела да и не могла придраться к его простому описанию.
Как всегда в затруднительных случаях, я обратилась к матери.
– Мама, ведь Саша может влюбиться в Бержинскую? – с беспокойством спрашивала я. – Ведь он тогда и на Рождество не приедет к нам?
– Наверное приедет. Ты напрасно воображаешь себе Бог знает что. Она гораздо старше его и замужняя.
– Да, правда, – сказала я, успокоившись, – она уже довольно пожилая.
Девочке 16-ти лет женщина за 30 всегда кажется пожилой. Ей делают реверанс, она сидит всегда в гостиной со взрослыми, ей уступают место и прочее. Все это старит ее в глазах подростка.
Однажды разговорилась я с Лизой о том, как она смотрит на приезд Толстых. Она сказала мне:
– Я буду избегать Льва Николаевича, они не остановятся у нас. Соня ведь писала об этом. Мне неприятно видеть его, так же как и Соню.
«Удивительно, – думала я, – как можно избегать их, не любить их, особенно его, ведь это исключительный человек».
Вероятно, и Льву Николаевичу приходила мысль, как он встретится с Лизой, и это, очевидно, мучило его, так как Лиза совершенно неожиданно получила от него письмо. Он писал ей:
«Как я вам благодарен, милая Лиза, за присылку Лютера. Зачем же я вам пишу вам, а не тебе? Давай, хоть письменно, начнем, чтобы это было совершенно естественно при свиданьи. Разумеется, ежели ты согласна и позволяешь. – Еще лучше то, что ты обещаешь еще работать для моего журнальчика. Теперь не хочу писать об этом, чтоб не испортить бескорыстия просто дружеского чувства, которое диктует мне письмо. По правде сказать, журнальчик мой начинает тяготить меня, особенно необходимые условия его: студенты, корректуры et cet[20]. А так и тянет теперь к свободной работе de longue haleine[21] – роман или т. п. Живется мне очень, очень хорошо. Льщу себя надеждой, что так же и Соне. Как складывается ваша жизнь? Вы перед нашим отъездом были en train[22] нагружать на себя всевозможные труды и обязанности. Это славно и так идет вам. Дай вам (тебе, ежели ты согласна) успеха. Целую вашу руку. Измените же вашей привычке не писать писем.
Брат ваш Л. Толстой»
Лиза, получив это письмо, с грустной улыбкой, задумавшись, сидела над ним.
«Зачем Л. Н. пишет ей, что ему очень хорошо живется? – думала я, – да еще поминает о Соне, что он надеется, что и ей так же. Это не может быть приятно Лизе. Как это не понять?» Мне вообще не нравилось его письмо: я не находила в нем его обычной простоты. «Все ненатурально, все выдумано», – говорила я себе. Но, к счастью, о своей критике я ничего не написала ему.
В том же письме Лев Николаевич и Соня пишут мне шуточное, веселое письмо вдвоем:
Лев Никол.: «Татьяна, милый друг! пожалей меня, у меня жена глупая (глу – выговариваю я так, как ты выговариваешь)».
Соня: «Сам он глупый, Таня».
Л. Н.: «Эта новость, что мы оба глупые, очень тебя должна огорчать, но после горя бывает и утешенье, мы оба очень довольны, что мы глупые, и другими быть не хотим».
Соня: «А я хочу, чтобы он был умнее».
Л. Н.: «Вот озадачила-то.
Ты чувствуешь ли, как мы при этом, раскачиваясь, хохочем? Мне жалко, что вырезали из тебя шишку[23], пришли мне кусочек. Или уж ее свезли на Ваганьково и поставили крест с надписью:
Прохожий, расстегни манишку,
Чтобы удобнее вздыхать.
Взгляни на Таничкину шишку
И не садись здесь отдыхать.
Соня говорит, что это оскорбительно писать тебе в таком тоне. Это правда. Так слушай же, я скажу серьезно. Место твоего письма, где ты пишешь о том, что тебе в темноте представляются Васинька, Полинька[24], я и Соня без руло[25] в дорожном платье – прелестно.
Я так и увидал в этом твою чудную, милую натуру с смехом и с фоном поэтической серьезности. Такой другой Тани, правда, что не скоро потрафишь и такого другого ценителя, как Л. Толстой.
Целую руки мама и обнимаю папа и пандигашек (меньших детей) и Сашу».
Отец очень желал, чтобы Толстые, приехавши в Москву, остановились у нас, но, боясь неловкости при встрече двух сестер и Льва Николаевича с Лизой, он пишет Соне 5 октября 1862 года: «Насчет Лизы будь совершенно покойна: она также очень желает, чтобы вы жили у нас, и ты увидишь, как она радушно обоих вас обнимет. Она совершенно покойна и так обо всем умно рассудила, что я не могу довольно на нее нарадоваться. Будь уверена, что она от души радуется твоему счастью…
Сделай одолженье, мой ангел, напиши ей ласковое письмо; я вижу, что она этого ждет и желает. Забудь все неприятные встречи, которые бывали между вами, ты так добра, что и не должна этого помнить».
Когда папа писал это письмо, я вошла зачем-то в кабинет.
– Таня, подойди сюда, я прочту тебе, что я написал Соне о Лизе, и как я уговариваю их остановиться у нас, – сказал отец.
Отец прочел мне все письмо. Когда он дочел до места, где он пишет, что Лиза все забыла и радуется счастью Сони, я прервала его.
– Папа, Лиза совсем не радуется счастью Сони и не желает, чтобы они остановились у нас, – сказала я.
– Что ты говоришь, ты ошибаешься, она очень доброжелательно относится к Толстым, – сказал он.
– Она, может быть, старается доброжелательно относиться к Толстым, но ей это не удается. И это доброжелательство было бы очень странно в ней, – сказала я.
– Ничуть не странно, а вполне натурально. Лиза рассудительна и добра. А ты вот будешь болтать такой вздор и только повредишь их отношениям, – отвечал отец.
Я заметила, что рассердила отца, и замолчала. После этого письма через несколько дней Лиза по лучила от Сони очень ласковое письмо. Лиза приняла это письмо с некоторым недоверием и говорила мне – Она того не чувствует, что пишет, но умеет писать с прикрасами.
Лиза дала прочесть это письмо родителям. Отец был очень доволен.
Не получая долгое время от Лизы ответа на свое письмо, Соня пишет брату Саше о своей жизни в Ясной Поляне и между прочим упоминает о Лизе. Привожу несколько строк из ее письма от 19 октября 1862 г. «Я все мечтаю с Левочкой, не приедешь ли ты к нам летом. Конечно, еще далеко, а помечтать не мешает. Тебя Левочка очень любит, так же как и я…
Сегодня получила целых два пакета писем от своих и до сумасшествия обрадовалась. Все хохотала, прежде чем стала их читать. Все дома отлично, дай Бог, чтоб всегда так было. Лиза что-то помалкивает, а я ей написала и Левочка тоже. Что-то она поделывает? Я о ней часто думаю. Так она мне и представляется, какая была в последнее время. Ужасно мне ее жаль было. Нынче мы гуляли, и катались в линейке со всеми ребятами. Бегали, песни пели, такое было веселье-потеха. Меня они столько же дичатся, сколько и Левочки. Друзья большие, особенно с девочками. Я в школу хожу, то сочинение поправлю, то укажу деленье – задачку, то почитаю, слегка присматриваюсь к занятиям, чтоб самой мужу помогать.
