Тут заговорили все вдруг, нужно ли выходить или нет, и трудно ли это или легко, и что делать, если не выйдешь. И так заспорили и кричали, что старый кучер Архип заглянул в переднее окно кареты посмотреть, не случилось ли что с барышнями? Одна лишь Маша, благодаря своему возрасту, оставалась к этому вопросу совершенно равнодушна.

Нужно было видеть удивление мужа, когда на наш звонок Никандра отворил дверь, и муж, ожидая меня, вышел в переднюю и встретил всю нашу молодую компанию. Сначала он ничего не понял, пока мы не растолковали ему, как сильно заболела Соня.

Вечером с сожалением он покидал нас. Мы еще сидели за чайным етолом, когда пришел повар Андриан принять заказ на обед.

Всякая мелочь, всякая глупость веселила нас и вызывала в нас школьный смех и проказы.

Девочки притихли и с любопытством глядели, как я «играю в хозяйку», как выражалась Софеш, не оставляя со мной своей прежней манеры поддразнивания и смеха, что я так любила в ней.

– Я «е знаю, что из провизии дома есть? – оказала я повару.

– К фриштыку можно сделать-с холубцы до сметаны? – выговаривая по-малороссийски, говорил повар.

– Хорошо, а потом что?

– Я написал: омлет, если прикажете-с.

– Хорошо. А к обеду?

Софеш за самоваром все делала мне гримасы, представляя и меня и повара, так что я насилу удерживалась от смеха, чтобы не уронить свое достоинство.

– К обеду можно-с бефстроганов и борщ. Из Ясной коренья и капусту прислали-с, – докладывал Андриан, – да меру яблок. Вера убрала их.

– Девочки! а пирожное что вы хотите, – спросила я.

– Шоколадный кисель! нет, блинчики с вареньем! вафли! – кричали все врозь.

– Нет, это все мне не нравится, – оказала я. – Сделайте вафли с каймаком! – обратилась я к Андриану.

Повар, получив деньги и записку, поклонившись, вышел.

– Знаете, что сестра Лиза уже невеста? Я недавно получила от нее письмо, – сказала я.

– Вот как? Это очень хорошо, когда же свадьба? Ты поедешь? – посыпались вопросы.

– Да, поеду непременно, но это еще держится в секрете и не объявлено. Павленко должен был ехать в Малороссию, где стоит его полк, а Лизе шьют приданое. День свадьбы еще не назначен. Мама пишет: „Гавриил Емельянович сделал Лизе предложение. Он, по-видимому, полюбил ее. А нам он все расхваливает ее практический ум. Он в восторге от ее суждений и практических советов“.

На другой день, после веселого кофе в столовой, мы сговорились идти смотреть нашу будущую квартиру.

– Дом с мезонином мы будем занимать одни всецельно, – говорила я. – Теперь там живут две семьи:

Дьяковы, но не родня вам, – обратилась я к Маше, – они сродни Гартунг и живут вместе. Гартунг – военный полковник, служит в коннозаводстве, а она дочь поэта Пушкина. Вероятно, я познакомлюсь с ней. Обе семьи, кажется, уезжают в конце зимы.

Когда мы пришли на Старо-Дворянскую, где находился наш будущий дом, мы просили пустить нас посмотреть комнаты. Нас пустили, но из хозяев мы никого не видели: их не было дома. В доме было 10–11 комнат, и при доме небольшой садик. Нам всем он понравился, и я сожалела, что мы не скоро можем переехать.

Потом мы пошли делать разные покупки, порученные нам в Ясной Поляне. Был конец сентября, и мы уже встречали элегантные экипажи и прилично одетых дам на Киевской, глав» ой улице Тулы.

– И подумать только, что я со всеми ими перезнакомлюсь и, может быть, сойдусь в скором времени, – сказала я.

– И тебе не страшно? – спросила меня Маша.

– Страшно? Нет, но немного дико. А Левочка все говорит: живите уединенно. Зачем вам общество?

– А я, пожалуй, согласна с ним, – сказала Лиза. – Самое приятное, это самый близкий интимный кружок.

– Не знаю, – подумав, ответила я. – Да и где взять его?

– А вы счастливые: вы будете жить все вместе эту зиму, – сказала я.

– Да, это уж решено. Дмитрий Алексеевич нанял большую квартиру у Сухотиных, и Марья Николаевна согласилась жить с нами вместе, и учиться девочки будут вместе, – говорила Софеш.

– А я к вам приеду, когда поеду на свадьбу Лизы.

– Непременно, – закричали они, – у нас будет хорошо! Придя домой, мы играли с Варей в четыре руки, потом разбирали несколько романсов и, наконец, после обеда – мы стали детьми и затеяли жмурки, «волки и овцы» (это беготня вокруг дома) и пряталки. Все это затеялось будто бы, чтобы повеселить Машу и Лизу – меньших из нас, но должна сказать, что и мы, старшие, бегали и играли с большим азартом.

Помню комичный случай с Варенькой, где она вполне вырисовывается.

Мы должны были прятаться. После долгих колебаний, Варенька залезла в буфетный шкаф, на нижнюю полку. Софеш должна была искать. Всех нашли, кроме Вари.

– Таня, ты здесь? – окликнула меня Варя.

– Сиди, сиди, не разговаривай, – оказала я. Никандра прошел в буфет брать чашки.

– Никандра… – слышу я снова голос Вареньки. Ей, вероятно, надоело сидеть в шкафу. Никандра, не видя никого, все ж с удивлением отвечал:

– Чего изволите?

– Как тебя зовут? – шепотом проговорила Варенька.

Тут я не вытерпела и своим смехом выдала Вареньку.

Когда мы смеялись над ней, она даже сразу не поняла нас, что же смешного в ее вопросе?

– Ах, да! – протянула она, когда поняла нас. – Это у-ди-ви-те-ль-но, как это я спросила. У него такое имя мудреное. – И она стала от души смеяться над своей рассеянностью.

На третий день приехала за девочками карета, и Лев Николаевич верхом.

Радость наша была большая. Значит, и Соне лучше? – закидали мы его вопросами.

– Конечно, но лежать ей велено долго, – говорил он. – Мы завтра вас домой берем, а я – до вечера. Ехал полем и как раз русака спугнул, – говорил он.

– Ах, – простонала я, – и чего я лишена.

– А когда Саша приедет? – спросил он.

– Должно быть, завтра к вечеру.

Обед был веселый. Лев Николаевич был в духе.

– Все у тебя, Таня, с иголочки, новенькое, все блестит, все чисто. Мне бы страшно было иметь такую чистоту.

– Отчего? – спросили мы.

– А ну, как запачкается что? разобьется? И ан-ковский пирог, пустивший у тебя корни, пропал! Вот Варенька поймет меня!

Мы засмеялись.

– А что означает анковский пирог? – спросила Софеша.

– Это очень сложно, – сказал Лев Николаевич.

– Нет, ничего, я вам растолкую, – сказала я. – Профессор Николай Богданович Анке имеет жену, очень хорошую хозяйку. У них был чудный пирог, сладкий, из рассыпчатого теста.

– Который горло засыпал, – сказал Лев Николаевич.

– Мама взяла его рецепт, и у нас его с уважением заказывали. А Левочка прозвал вообще все хозяйственное, заботу о комфорте, о хорошем столе и удобстве жизни – «анковский пирог». Поняли, Софеша?

– Поняла, конечно. Но мы же все любим это?

– Нет, далеко не все, – сказал Лев Николаевич. – И к тому же одни придают этому большое значение, как Таня, а другие – меньшее, я – никакого.

– Да, вот это правда, – сказала Лиза.

– Да, а я придаю большое! – сказала я, – и смело сознаюсь в этом.

После обеда мы пошли сидеть в кабинет мужа, и там понемногу начались, как всегда, интересные разговоры. Кто-то из нас сказал:

– Когда я вечером забуду помолиться Богу, я вижу дурной сон.

– Я это понимаю, – сказала Маша, – со мной это бывало.

– Молитва в простых, необразованных меня часто трогает, – говорил Лев Николаевич. – Я знал одну бабу красивую и распутную. Муж ее привязал за косу к хвосту лошади и так приволок домой.

– Ох, Боже мой! – простонала Варенька.

– Однажды, проходя вечером деревней, я увидел в окно избы огонь. Я взглянул и увидел ту же самую бабу. Она стояла на коленях и молилась, шептала что-то. Я стоял несколько минут, и она все время молилась и шептала что-то. И вера ее тронула меня. А брат Сережа рассказывал, что, бывши юношей в Казани, он был неравнодушен к очень молоденькой девушке Молоствовой и вечером, проходя однажды мимо их дома, случайно увидел, как она после бала молилась Богу.