Ну, не умела она ругаться. Даже когда в пятнадцать, мой брат умыкнул ключи от её Лады и, бахвалясь перед местными шалопаями, помял бампер о мусорный бак, и то на крик не расщедрилась. Разъярённого отца по плечу гладила, Ваньке платок в руку пихнула, чтобы утёр разбитый нос, и, тяжело вздохнув, одну лишь фразу вымолвила:

– Что поделать? Не убивать же его теперь! Главное, что цел остался!

Сейчас, до боли в пальцах вцепившись в протёртую баранку руля, гляжу на знакомый внедорожник, водитель которого устроился на капоте и с наслаждением травиться сигаретой, и впервые задумываюсь: а была ли она права? Когда вот так просто закрывала глаза на наши проказы? Когда призывала мириться, вместо того чтобы хорошенько оттаскать за уши виноватого? Вряд ли. Ведь если из Ваньки и вышел толк, я совершать ошибки не разучилась…

– Где тебя носит, Сань? – брат резво соскакивает на землю, откидывая в сторону дотлевающий фильтр, и, размашистым шагом сократив расстояние между нами до минимума, с тревогой вглядывается в моё побелевшее лицо. – Случилось чего?

Катастрофа. Во вселенских масштабах так, мелкая неурядица, а для меня и моего хмельного пассажира едва ли не конец света…

Пожимаю плечами, до сих пор не в состоянии вымолвить ни слова, и единственное, что могу, на ржавую Ладу кивнуть. Она жмётся к видавшей виды зелёной Ниве соседа сверху и смущённо  подсвечивает окутанный темнотой двор жёлтыми глазницами фар, мешая мужчине разглядеть причину моих переживаний. Потому он и хмурится, спиной пятясь к бабушкиному наследию, с каждым шагом всё хуже скрывая зародившиеся в его душе опасения: шапку с макушки стягивает, рассеянно, раз пять проходится пятернёй по волосам, а когда, наконец, устраивает локоть на крыше автомобиля, тут же наклоняясь к окну, громко, как может лишь он, присвистывает:

– И где ты его откопала? – не одной смешинки во взгляде, а уголки губ всё равно вверх ползут. В отличие от моих, что теперь, похоже, надолго забыли, как нужно улыбаться…

– В доме его родни. Вань, он коньяка перебрал… Отключился едва ли не сразу, как в машину сели. Не бросать же его?

– Действительно! – брат усмехается, а я взгляд туплю. Аккурат на носки своих парадно-выходных сапог: натуральная коричневая замша, мех внутри ещё новенький, не протёртый… И с чего я взяла, что ужин с Ковалевскими подходящий повод для выгула своей лучшей обувки? Ведь после таких посиделок желание только одно – отмыться поскорей. И с Незнакомцем что-то решить:

– Я его домашний адрес не знаю. Пыталась растолкать, а он только мычит в ответ. Пришлось с собой взять.

Не матери же его сдавать, ведь пусть это вполне логично, но вновь встречаться с Мариной я желанием не горю. Боюсь память услужливо мне подсунет под нос отвратительные картинки: чужие руки на её раздувшейся талии, тонкие губы, беспорядочно разгуливающие по её влажным щекам… Даже сейчас от одной мысли об этом в дрожь бросает:

– Выручай, раз уж приехал… Зачем, кстати?

Не воскресенье же… А если обойти ухоженного Ванькиного коня и заглянуть в багажник, наверняка без проблем отыщу в нём дорожную сумку.

– Тоскливо стало, Рождество как-никак. Решил, а смысл до выходных ждать? Вон, даже еды навынос взял… Хотя стоило догадаться, что ты ни одного вечера без приключений не можешь! Прогонишь теперь?

– А ты моего найдёныша до квартиры дотащишь? – перехожу на шантаж и вздыхаю с облегчением, когда пусть и нехотя, но Ванька всё-таки кивает. С тяжёлым вздохом открывает пассажирскую дверь, легко поборов сопротивление, подхватывает перебравшего гостя подмышки и, больше не задавая вопросов, к подъезду тащит. Легко так, словно весу в моём Незнакомце не больше двадцати килограммов.

 Не кряхтит даже тогда, когда карабкается с ним по лестнице, обтираясь своей курткой о разрисованные подростками стены. Только в прихожей, когда и Глеб приоткрывает глаза, с трудом пытаясь сфокусироваться на наших уставших лицах, с облегчением выдыхает, усадив свою «поклажу» на обувную лавку:

– И куда его?

– В зал. Я сейчас ему постельное застелю, дай только обувь снять…

– Может, ещё пижаму на него натянем? Не глупи, и так сойдёт, – с трудом дождавшись, когда дорогие итальянские ботинки упадут на прорезиненный коврик у моей двери, мужчина заставляет гостя подняться и словно мешок с картошкой бросает его на мой диван. – Покрывало сверху кинем и нормально… Чёрт, и в кого ты у нас такая малахольная?

– В бабушку, – выдаём синхронно и, обменявшись слабыми улыбками, в прихожую выходим.

Всё. Выдохнуть можно... а не получается никак. Ведь обманула я Ваньку – мне крепкий сон Незнакомца только на руку. Едва оказалась с ним один на один в пустом салоне, и страх запустил свои холодные пальцы прямиком в мою душу – чужая тайна нормально дышать не даёт. От одной мысли о предстоящем разговоре в панику впадаю… Даже сейчас, когда и говорить не нужно и брат, огромной стеной, за которой я могу чувствовать себя в безопасности, возвышается рядом. Смотрит на меня с явным осуждением, лениво молнию на куртке расстёгивает…

– Ну, теперь-то объяснишь? – бегунок послушно вниз скользит, а у меня от этого скрежета мурашки по рукам… – Саш, у него же жена есть. Беременная, на минуточку!

Или от этих слов я зябну? Пальто до сих пор не сняла, а холодно так, слово голая на декабрьском ветру оказалась. И обнимать себя за плечи бессмысленно, и убеждать себя в том, что я всё сделала правильно бесполезно – укор в Ванином голосе никаких шансов мне не оставляет. Прочищаю горло, почти не двигаясь, пока заботливый брат стягивает с моей шеи объёмный шарф, и, тяжело вздохнув, признаюсь:

– Нет у него жены. И брата, похоже, тоже нет…

Всё, во что я так упорно верила за нас двоих – всего лишь обман. Обман, который никак не укладывается в голове: картинки перед взором мелькают, а понимания ноль. Пусто. Потому что лишь одна мысль криком кричит – раньше всё было проще. Безболезненнее, что ли? Не для меня, терзаемой чувством вины, а для моего Незнакомца, что мирно сопит в паре метров от нас, и даже не подозревает, как круто изменится его жизнь уже завтра утром. А она изменится непременно… Как и он сам… Ему выбора не оставили – такая правда ещё никого счастливым не сделала.

– Вань, я тебя на свою кровать уложу, – отмираю, непослушными пальцами расстёгивая пуговицы, и, сбросив с плеч тяжёлое пальто, на скамейку сажусь.

– А сама как же?

– На раскладушке, – один чёрт уснуть мне сегодня уже не удастся. – Ты только за вещами своими сбегай. И пакет с едой не забудь, я сегодня ничего не готовила.

Не до этого было: весь день к страшной пытке готовилась, а пытать меня, похоже, никто и не собирался… Брат вновь привычно хмурит брови, покосившись на прикрытую дверь гостиной, а я губу закусываю:

– Иди, не съест он меня.

Безобидный. Скорее я ему сердце разобью, едва вывалю на него неприглядную правду: его прошлое, действительно, стоило позабыть. Закопать под толстым слоем песка и никогда не вооружаться лопатой.

– Иди, и ключи не забудь, – выпрямляюсь на ногах, сама протягивая мужчине металлическую связку, и прежде, чем он успевает переступить порог, в ванную ретируюсь. Не знаю, от него ли спасаюсь, или от внезапно вернувшегося ко мне квартиранта, но своё отражение в зеркале  разглядываю долго. Так долго, что искры из глаз летят: мои бледные щёки расплываются перед взором, волосы, слегка влажные от растаявшего снега, бесформенным пятном растекаются по плечам… Тянусь к расчёске, вознамерившись  хотя бы их привести в порядок, раз с остальным у меня до сих пор не клеится, но прежде, чем касаюсь пальцами гребня, от звука дверного звонка вздрагиваю. Пронзительного, словно сирена, предупреждающая об опасности, разрывающего тишину. Ведь ничего хорошего за дверью меня не ждёт – у Ваньки есть ключи.

Глупо это –  надеяться, что за наглухо запертой металлической дверью мне удастся отгородиться от всех проблем. В миллион раз глупее – верить, что стоит мне только зажмуриться, до боли впиться ногтями в собственные ладошки, и образ взволнованной женщины, безостановочно выжимающей кнопку дверного замка, тут же развеется в воздухе. Растворится, исчезнет и оставит после себя лишь следы от ботинок на не мытом полу в подъезде…