Кто такая Марта спрашивать необязательно, ведь по тому, как шумно выдыхает Саша, уже разливающая по стаканам кипяток, нетрудно догадаться, что в приюте, по всей видимости, только что освободилась одна лежанка. Так что если и есть над чем поломать голову, так это над тем, какая именно: эта вот красная, мягкая, с высокими бортами, украшенными по канту пожелтевшими от грязи косточками, или одна из тех розовых, что выстроились вдоль стены? Или, чем чёрт не шутит, этот диван, что наверняка пользуется особой популярностью у бездомышей, сейчас во всю гадящих на так усердно вычищаемом девушками дворе?

– Зараза! Не дай Бог, к бродячей стае сунется, придётся опять выхаживать! Эй, – моя спасительница кивает на чашку, выставляя на стол целлофановый пакет с сахарным песком, и, опускаясь рядом с подругой, вымученно резюмирует:

– Перекусим и пройдёмся по округе. Ты с нами?

А куда я денусь? Дёргаю чайный пакетик за тонкую ниточку, наблюдая за тем, как он медленно окрашивает воду, и лишь киваю, без аппетита угощаясь незамысловатым десертом. Сам ведь хотел развеяться, чем волонтёрская деятельность не прогулка?

Незнакомец

Ладно, пора признать, рубить дрова мне нравилось больше, чем слоняться по улицам, во всю глотку выкрикивая собачью кличку. Тесные джинсы, к которым не прилагались никакие подштанники, ведь иначе их просто не натянуть, совсем не спасают от холода, а разрекламированные мной итальянские ботинки, спустя час уже и обувью не назовёшь. Годятся лишь на то, чтобы усыпить бдительность прохожих – я, может, и нарезаю круги по району, пугая детей своим хриплым криком, и куртка  мне, как ни крути, солидности не прибавляет, но хоть обут.

Полезное дело делаю, в котором до сих пор не вижу никакого смысла, ведь вышагивающая рядом девушка, явно не замечает приклеившихся к нам взглядом и доверительно щебечет:

– Третий раз убегает. Обычно мы её на цепь сажаем, чтоб не улизнула со двора, а в этот раз Таня не успела: только дверь открыла, как Марта прочь бросилась.

– С остальными псами не ладит? – спрашиваю, скорее чтобы поддержать разговор, и стараюсь не проглядеть подходящую под описания лайку: серо-рыжая, хорошо откормленная, с красным ошейником и жёлтой клипсой на ухе, оповещающей горожан, что добросердечные волонтёры озаботились её стерилизацией.

Верчу головой, не обходя вниманием и раскрасневшуюся на морозе напарницу, да лихо подхватываю её под локоток, когда её ноги, обутые в скользкие сапоги, недвусмысленно разъезжаются в стороны, не устояв на ледяном тротуаре.

– Спасибо, – шапку поправляет, с благодарностью глянув на меня из-под белых ресниц, и аккуратно освобождается от моих пальцев. – Нет, она свободолюбивая просто. А на Танином участке сильно не разгуляешься, вот и бегает. В последний раз вся потрёпанная вернулась – видать, к стае прибиться хотела, а те погнали. Стой, – хватает меня за предплечье, присматриваясь к мусорным бакам, но через мгновение, сама возобновляет прогулку. – Показалось.

Отлично. Стыдно, конечно, я ж вроде мужик, и вызвался опять же добровольно, но в минус тридцать  несколько часов разыскивать беглянку для меня перебор. Пальцев на ногах не чувствую, зубы уже отстукивать начинают…

– Так, может, и сейчас вернётся? – и голос надеждой сквозит.

– Замёрз? – а Сашин пониманием.

Она тормозит, улыбается виновато, и, протянув руку к моей голове, натягивает спортивную шапку пониже. До самых бровей.

– Всё потому, что вы мужики, вечно модничаете. Уши открыты, ворот вон, – дёргает бегунок наверх, – нараспашку. Кто ж так ходит?

Я.

Стараюсь не улыбаться, пока волонтёр заботливо поправляет шарф на моей шее, и не замечаю больше, насколько беспощадная выдалась в этом году зима.

– Так лучше? Ещё минут десять продержишься?

Да хоть час, ведь от созерцания её открытой улыбки, тело обдаёт волной жара.

И неважно даже, что это неправильно – пожирать глазами доверчивую самаритянку, своим неряшливым видом сегодня перещеголявшую даже меня: карман её куртки до сих пор оторван, штаны всё те же – небрежно заштопанные. Только разве это портит её? Ни капельки, потому и глазею, а кто осудит?

 Иду с ней нога в ногу, зову эту чёртову Марту, не оценившую по достоинству Сашину заботу, а стоит заприметить бесцельно слоняющуюся у гаражей лайку, наблюдаю, как умело она хватает её за ошейник и цепляет на поводок. А в голове одна мысль – почему раньше не видел? Таких очевидных вещей не замечал: что хорошо с ней рядом, уютно, легко, будто всю жизнь знакомы? Пусть почти ничего друг о друге не знаем, а значит наверстать пора.

– Нравится тебе это? – интересуюсь, когда мы оставляем позади кирпичные дома и быстро вышагиваем к баракам, половина из которых давно брошены, ведь пустые глазницы выбитых окон кричат о царящем в них запустении. Марту одёргиваю, молча негодуя на её невоспитанность, и внимательно разглядываю девичий профиль.

– Да, – глаза сияют ярче июльского солнца, а уголки губ еле заметно дрогнув, ползут вверх. – С ними, конечно, непросто, но я вроде привыкла. Закалилась, можно сказать. Видел бы ты, через что мне пришлось пройти с моим первенцем, вряд ли захотел бы к нам присоединиться. Из него вот такие, – демонстрируя пальцами расстояние сантиметров в десять, – аскариды лезли. Я чуть не поседела, пока привела его в порядок. А потом как-то само пошло: Таня взяла меня с собой на очередную вылазку, объяснила, что к чему и вуаля – я хоть в чём-то пригодилась. Жаль, что Пермякова в общественном питании ничего не смыслит.

И я, наверное. Чёрт, и как навёрстывать собрался? Одному богу известно, чем занимался в той жизни, когда мои извилины исправно трудились, но удержаться от озвучивания своих наблюдений уже не могу: приоткрываю калитку, пропуская её вперёд, и, почесав лоб, всё-таки произношу:

– Твоё кафе обречено, Саш. Ты уж прости, но пока ты сама не изменишь своё отношение к делу, тебе уже никто не поможет.

Ясно же как божий день! А девушка всё равно ошарашена: оборачивается, так и не ступив на участок, упирает кулачки в бока, и, зло зыркнув на меня своими медовыми глазищами, возмущённо цокает:

– С чего это?

Хорошо, что лопаты в руках нет. Ведь прав был: тогда, в пустом гаражном кооперативе пощадила, а сейчас с удовольствием свернула б мне шею. И плевать, что ей по статусу не положено – волонтёр же…

– Чего молчишь? – вон как подбоченилась, только стоящая между нами Марта и спасает. – Говори, раз уж начал.

– Ладно. В тебе коллектив не видит начальника…

– Я доброжелательна, ясно! И мои сотрудники меня за это ценят!

– А должны уважать и бояться, – улыбаюсь, находя Сашу забавной в этом праведном гневе, и настойчиво подталкиваю к калитке, которую до сих пор держу открытой. Чего доброго, и другие постояльцы  улизнут, а я до того замёрз, что пальцы на ногах скручивает от боли…

– Ерунда это! – только какое ей до меня дело? – Можно прекрасно работать в дружеской атмосфере!

– Ещё бы, не они же терпят убытки, – ухмыляюсь, едва ли не силой затащив её на участок, и, щёлкнув засовом, наконец, отпускаю надоедливую лайку. – Урежь им зарплату, и посмотрим, как долго они будут тебя ценить.

Съедят, предварительно обваляв в специях, к которым так неравнодушна посредственная повариха, неспособная приготовить даже оливье. И нарезка хромает, и на заправку не скупится.

– Так дела не делаются: либо вы подружки и весёлой компанией идёте вставать на биржу труда, либо оставляешь свою доброту за дверью и начинаешь управлять, Саш.

– Умный какой! А что я, по-твоему, до этого делала? В бирюльки играла?

– В уборщицу, – пожимаю плечами, беззлобно улыбнувшись, а совсем неготовая к моим нравоучениям Саша, возводит глаза к небесам, наверняка задаваясь вопросом, на кой чёрт пустила меня в свою гостиную. И не просто пустила, а ещё и прониклась моими проблемами, потратив уйму времени на поиски хоть каких-то концов, ведущих к моему прошлому. И вот моя благодарность?