Это стабильность, как ни крути. Пресная и отравленная тягостным ожиданием, но в моём случае ей можно только порадоваться. Когда за спиной чернота, густая и вязкая без единого луча света, стабильность на вес золота. Но даже она имеет свойство давать брешь.

– Сегодня ночью не жди. Заночую на даче, а утром сразу на работу, – Саша взбивает ладонями тяжёлые кудри рассыпавшихся по плечам волос и, на мгновение зацепившись взглядом за растянувшегося на полу Мартина, хитро щурит глаза. – Будет слишком нагло с моей стороны взвалить на тебя заботу о моих монстрах?

Спрашивает ещё? С нами возится, как с родными, а попросить что-то взамен стесняется: опускает в пол густо, но в то же время совсем не вульгарно подкрашенные ресницы, и закусывает губу, стирая с неё зубами прозрачный блеск.

– Справлюсь. Лотки помою, ужином накормлю, без завтрака не оставлю. Только уши Маркизе чистить  не буду, боюсь травмировать.

У меня же опыта никакого и лапища как у медведя  – либо шею сверну, переусердствовав в борьбе с непокорным животным, либо так глубоко запихаю марлевый тампон, что он через другое ухо выйдет.

– Не беда, ушного клеща я почти победила. Главное, чтобы с голоду не умерли. И ты поешь, я тебе мяса с кафе принесла. А завтра обещаю шашлык. Ты такого никогда не пробовал – по папиному рецепту. В общем, не скучайте, обои не рвите, – с укоризной в медовом взгляде обращается к Зефирке, – и про лекарства не забывай, – а это уже ко мне.

И если с едой и таблетками ничего трудного, не скучать будет сложно. Да и не только мне, потому провожаем мы девушку огромной компанией: я привалившийся к косяку, Герда, усевшаяся у меня в ногах, и четыре представителя семейства кошачьих, считающие своим долгом по очереди обтереться о её длинные замшевые сапоги. А стоит хозяйке скрыться за дверью и про меня вспоминают, удивлённо вылупив жёлтые глазища.

– Что? Отдохнуть пошла. Замучили мы её, – Зефирку на руки, а остальные пусть сами по своим местам расходятся.

Тошно уже. Как узник. Спасают лишь прогулки с Гердой, так что пустая копилка воспоминаний медленно, но верно, пополняется. К тем, где парк небольшой, а скамейки яркие, как радуга после слегка накрапывающего дождя, добавляются утренние пробежки по Сашиному району. Пёс впереди, а  я, заметно отставая, плетусь сзади – восстанавливаюсь не так быстро, как мне бы того хотелось.

Сажусь перед ноутбуком, вновь раздираемый желанием разбить его о свою голову, и целый час раз за разом перечитываю тонны пустых отписок под Сашиным постом. «Бедняжка!», «Как же она настрадалась!», «Прибить бы таких хозяев или самих на мороз!» и не одного стоящего. Даже намёка, на то, что нас хоть кто-нибудь знает!

Может, и вправду затворники? Хотя Герда  на одинокого волка непохожа: и с кошками ладит, и с Сашей, и даже с тем самым лабрадором, выгуливающим по вечерам бдительного пенсионера. Антона Петровича, математика, сорок лет проработавшего в местном лицее. И нет, в этом лицее я не учился, у Петровича память фотографическая.

 – Чёрт, перекурить пора, – а то мозг кипит.

Встаю, отряхивая со спортивок белую шерсть и ставшим уже привычным маршрутом плетусь в подъезд – кухня, сигареты на холодильнике, в прихожей достать новую упаковку спичек из ящика, накинуть куртку, ведь в подъезде немудрено околеть, и запихать ноги в ботинки. А коснувшись ручки начисто позабыть о желании организма получить очередную порцию отравы, ведь в дверь кто-то настойчиво ломиться. Выжимает кнопку звонка, а пока я решаю, имею ли права светится перед Сашиными гостями, ещё и рычит мужским басом:

– У тебя свет на кухне горит. Открывай, Саш.

Саша

Так повелось ещё со времён Ванькиного студенчества – его дни рождения мы празднуем только здесь. На участке в десять соток, приобретённом отцом, наверное, лет пятнадцать назад. За копейки, которые всё равно пришлось собирать «всем миром»: какую-то часть умыкнули из средств, отложенных на долгожданный отпуск, какую-то внесла бабушка, а недостающие переслал дед по маминой линии, в ту пору закрутивший роман с горячей южанкой и осевший на берегу Чёрного моря. Сейчас и не верится, что когда-то ни этого двухэтажного дома, ни бани, ни укрытых снежным покрывалом грядок, ни двух теплиц, где мама всё лето выращивает огурцы, и в помине не было. Заросшая бурьяном земля и опасливо накренившаяся сарайка – вот и весь повод для брошенного к родне клича о помощи.

Выбираюсь из такси, заказанного по наитию, чтобы свести к нулю необходимость травиться Васнецовским парфюмом, и нервно передёргиваю плечами, только сейчас осознав, что всю дорогу до дачи и не дышала вовсе. О встрече думала – о том, как увижу Мишу, кивну вместо приветствия, словно чужой мне совсем, а потом до конца вечера буду заламывать пальцы, надеясь словить на себе его взгляд.

Да глупо, я знаю, но сердцу вроде как не прикажешь. Я вчера пробовала: и когда с Танькой сгребала в кучу «следы» прогулок наших подопечных; и когда дважды писала брату, умоляя поторопиться с ремонтом моей машины, и вечером, когда сидела напротив своего Незнакомца, без энтузиазма поглощая нажаренную им картошку. Вкусную, к слову, но запуганно постукивающее в груди сердце не слушалось, и аппетит так и не приходил.

– Чего одна-то? Ванюша сказал, тебя Миша привезёт! – мама в наспех наброшенной шубе семенит к калитке, перехватывает один из привезённых мною пакетов, и лучезарно улыбнувшись, кивает в сторону бани. – Топят вовсю. Отец сам хотел, а именинник упёрся рогом, говорит шашлык из гостей сегодня готовить не планирует. Саш, майонез не забыла?

– Забудешь с вами, ты мне трижды напомнила. И огурцы, и торт, – демонстрирую огромную картонную коробку с эмблемой своего кафе, – всё при мне.

Кроме Тото, который особенно любил такие вот выезды, но никто его отсутствия не замечает. Взвинченные, уж это миниатюрная женщина, точно:

– Вот и славно, а то волнуюсь сегодня с самого утра. Прямо сама не своя!

– Чего волноваться, мам? Всё как обычно: попарятся, перепьют, сметут всё со столов и разъедутся.

Сценарий же тоже один. Он, как и место празднества, с течением времени остаётся неизменным.

– А мне всё равно боязно, сны такие дурацкие снились… Жаль, перенести нельзя, – Людмила Брагина толкает бедром входную дверь, пропуская внутрь меня и морозный воздух, и лихо сбросив с ног валенки, пихает обтянутые вязаными носками ступни в стоптанные тапки. – Картошку почистить поможешь? Раз приехала так рано. А я рыбу из духовки достану и хоть бигуди с головы сниму. Как кикимора, ей-богу!  Вот почему я не люблю эти домашние посиделки, суетись тут у плиты целый день.

А мне нравится. И небольшая комната, в которой сейчас прямо по центру красуются совмещённые между собой столы, и оленьи рога, прибитые над дверью, и нелепая растяжка «с юбилеем!», украсившая старые занавески. Как нравятся эти потрёпанные покрывала с изображениями прогуливающихся по лесу лосей, устилающие продавленный диван. Ни шика, ни блеска, а всё равно лучше, чем в ресторане. Пусть там и не заставляют чистить картошку, отваривать её в огромной кастрюле, а потом долго, проклиная всё – от завитых распущенных волос, до постоянно сползающих вниз закатанных рукавов платья – мять, давая маме возможность навести марафет.

Я вроде как повар, привыкшая, так что готовки не боюсь.

Боюсь скрипа шин подъезжающих автомобилей, и звука мужских голосов, перемежённых с женской трелью. Потому что неминуемо это – минутой раньше, минутой позже, но Васнецов явится. Хлопнет дверью, потопчется на пороге, сбрасывая с подошвы налипший снег, и прямо так, не входя, бросит:

– Сбежала? – с осуждением, словно слиняла я как минимум из загса, повторив подвиг своего непутёвого брата. – На звонки не отвечаешь, я тебя двадцать минут прождал.

Чёрт, зря Ванька, вообще, к нему обратился! И я зря не стала писать смс. Глядишь, может, и повода для разговора не возникло бы? А так не отвертишься.