Я вздыхаю, бегло пересказываю случившееся, минуя подробности о том, о чём знать никому не нужно, и лишь дойдя до конца, дыхание перевожу. Надоело, а выбора нет – сколько ещё раз повторить придётся?

– Вот так история! Ну и вляпались вы… Мы же с ребятами, – указывает большим пальцем себе за спину, – чего только не навыдумывали. Одни решили, что ты роман закрутил и укатил куда-то с любовницей, а те, кто детективов перечитали, на Славку клеймо повесели. Мол, того он тебя, – проводит ладонью по горлу и? нахмурившись, уточняет, – грохнул.

Логично, наверное, но я не могу не спросить:

– А я мог? С любовницей?

Вдруг она у меня не одна? Деньги, хороший автомобиль, с лицом вроде в порядке всё – что если мне не впервой предавать? Маринку, беременную и свято верующую в то, что с мужем ей повезло? 

– Да ты что, Глеб? Ты же жену на руках носишь. Со школы сох по ней, а уж когда поженились и вовсе… Ты её тоже, что ли, забыл?

– И ребёнка. Чёрт, – растираю лоб, пытаясь хоть так прогнать глубокую складку, выдающую с головой моё состояние, а когда кожу начинает саднить, за кружку принимаюсь. Кручу в руках, не решаясь пробовать остывший кофе, и вновь звякаю им о блюдце. – Ладно, разберусь со временем. Привыкну, пара недель у меня в запасе есть.

А за это время можно многое успеть: потеряться, выкинуть из головы двадцать восемь лет жизни, повернуться на девушке с медовыми глазами, что мог бы нарисовать по памяти, если бы бог не обделил талантом, а в самый неожиданный момент обнаружить, что если и рисовать, то другие – голубые, настороженные, печальные … А значит, и к семье привыкну. Любил же. Все об этом твердят, а что сердце верить отказывается, вполне можно списать на последствия травм. Отбили голову, не пощадили тело и, вполне возможно, нарушили что-то в работе этого странного с точки зрения чувств органа – заходится, как шальное, едва вспоминаю вкус Сашиных губ; почти не бьётся, когда не стараюсь запомнить вкус губ Марины.

– Ты уж поторопись, ей же рожать вот-вот, – тем более что выбора у меня нет. Киваю товарищу, скользнувшему взором по украсившим широкое запястье часам, и устало откидываюсь на спинку дивана. Полчаса до открытия, знает, что на кухню вернуться пора, но любопытство не позволяет:

– Значит, не в курсе, что случилось? – я головой мотаю, а Артур затылок почёсывает, обмозговывая услышанное. – Так может Славка руку приложил? Отец твой на него грешит…

– А я уверен, что он не мог. Брат же.

Родной. Да и щуплый, низкорослый… В деле я себя не помню, но чтобы не устоял под ударом семидесятиграммового мужика, ни за что не поверю. Бред. И мысли об этом – бредовые.

– Нет, не мог, – повторяю вновь, чтобы у повара не осталось сомнений в Славкиной невиновности, и, всё-таки откусив маффин, на другое переключаюсь. Папки с меню мне покоя не дают… Ещё не заглядывал, а наперёд знаю, что составлено оно с умом. Артуром – начинал он с заведующего производством, два года назад по велению сердца к плите встал. И это, чёрт возьми, дурость – вспомнить, как одноклассник воспылал страстью к готовке, но до сих пор не отрыть ничего из глубин подсознания о собственном браке! Мне бы расстроиться, а я улыбаюсь как шальной, хватаясь за эту соломинку:

– Артур, может, поможешь мне в одном деле?

– В каком? – и друг недалеко ушёл. Подбирается, предчувствуя очередную авантюру, а я, прикончив десерт, не оставляю себе путей к отступлению:

– В важном.

Саша

Не бывает так – запретила себе вспоминать и мысли послушно, стройным гуськом, покинули твою голову, оставив после себя приятную долгожданную пустоту. Я пробовала: когда проигнорировала его поздравление, так и не решившись стереть короткое послание с телефона; когда следующим утром долго сверлила глазами экран, трижды оставив звонок матери Глеба без ответа. И даже вечером попыталась: сгребла его постельное бельё в кучу, остервенело затолкала его в барабан стиральной машины, и, уже наученная горьким опытом с Васнецовым, увеличила дозу кондиционера вдвое. Словно, сотрись его запах с простыней, и мне полегчает… Каков результат? Ванная пропахла альпийской свежестью, а незнакомец до сих пор здесь – заблудился в моих извилинах и без спроса напоминает о себе в самый неподходящий момент. Даже сейчас, когда я смотрю на Ваню, неспешно размешивающего сахар в чае, а вижу другого… Плохо одетого, слегка заросшего и непозволительно родного.

К чёрту! Так и до больничной койки недалеко – аппетит пропал, сон ни к чёрту, теперь и разговор поддержать не могу. Впрочем, и брат говорить не торопится: уминает Сенькин бисквит и изредка подносит чашку к губам.

– Балуешь ты меня: год только начался, а мы уже дважды виделись. Чего тебе с утра пораньше дома не сидится?

– В холодильнике шаром покати, кроме пельменей и поесть нечего… Куда мне ещё ехать? Не к родителям же, – Ваня улыбается, поедая пирожное так спешно, словно год ничего не ел, а я, впервые на мамину сторону встаю:

– Девушку себе найди. Будут тебе и завтраки, и обеды, и ужины. Ещё и порядок в квартире наведёт, а то живёшь, как беженец – вместо кровати матрас, а вещи в баулах. Когда ремонт начнёшь?

Полгода, как квартиру приобрёл, а всё не торопится. Стены ободранные, на полу прохудившийся линолеум, мебели кот наплакал, и та от прежних жильцов осталась, а из богатств лишь огромная плазма, да сверкающая сантехника. Разве так можно жить?

– После праздников, уже и ребят нанял. Нужно только временное жильёподыскать. У тебя, кстати, на примете никого нет? Может, сдаёт кто?

– Сдаёт, – подбираюсь, пододвигая стул ближе к столу, и, ткнув себя указательным пальцем в грудь, едва не молю. – Давай ко мне? И кормить буду, и даже за пульт от телевизора, как в детстве, драться не придётся.

Я на стены лезу одна. Вроде и не было ничего – всего четырнадцать дней против целой жизни в одиночках – а тишина на голову давит. Да так сильно, что я теперь легко составлю конкуренцию соседу снизу: телеканал «РОССИЯ» не жалую, а вот все музыкальные новинки выучила уже наизусть.

– Вань, – я ему чай подливаю, а он жевать перестаёт, до того удивлён. – Ну, правда. Зачем тратиться? У меня же две комнаты! И потом, ты же сам говорил, что мы общаться стали реже. Чем не повод ситуацию исправить? Мне одной, без… – запинаюсь, вовремя прикусив язык, и, спрятав раскрасневшиеся щёки за распущенными волосами, нервно пальцы заламываю. Что сказать, да и надо ли? Ведь пусть мы уже не так близки, чтобы Ваня был в курсе всех моих переживаний, сейчас он в самое яблочко попадает:

– Ясно всё. Привязалась к нему, значит?

Молчу. А брат вздыхает, наверняка списывая моё состояние на бабушкино воспитание – в его глазах я добрая, отзывчивая, и каждого пристроенного подопечного по сей день контролирую. Порой наверняка даже нервирую этим контролем новоиспечённых хозяев, да только по-другому не могу. А если уж с животными расстаюсь со слезами, что о человеке говорить?

– Как он хоть? Оклемался?

– Наверное, – в руки себя беру и в глаза брату заглядываю. – Мы связь не поддерживаем. Всё-таки он не один день пропадал, им многое нужно наверстать. В себя прийти, уж тем более ему... Вань, раз уж раскусил, выручай меня. Я скоро на луну выть начну – поговорить не с кем, домой ноги не несут. Хоть самой к родителям перебирайся!

Потому и пропадаю сутками в идущем ко дну кафе: ломаю голову над чёртовым меню, так до сих пор и не решив, от каких позиций избавиться в первую очередь; подсчитываю, сколько средств уйдёт на переделку зала, наперёд зная, что какую бы сумму ни насчитала, в данный момент ни рубля не наскребу; пытаюсь заслужить авторитет в глазах сотрудников, да только безуспешно пока. Ну не умею я быть жёсткой!

– Ладно, – и не требуется, ведь брат улыбается, лениво потягивается, невольно привлекая к себе заинтересованный взгляд заскучавшей у стойки Юльки, и, хлопнув себя по набитому, но всё такому же плоскому животу, сдаётся. – На выходных жди. Вылечу тебя: пара дней со мной и будешь мечтать об одиночестве. Только чтоб кормила, как в санатории.