А в глазах недосказанное «чтобы помнить её». Шумно выдыхаю, не позволяя себе отвести взгляд от взволнованной супруги, а она набрасывает капюшон поверх своевольных кудрей:

– Прости, не лучшее место для выяснения отношений. Но если уж начали, я могу тебя попросить?

– О чём? – напрягаюсь, теперь не зная чего ждать от своей собеседницы, и не сопротивляюсь, когда, наплевав на свидетелей, она нежно касается моей щеки тёплой ладошкой.

– Не ври мне. И не вздумай меня жалеть. Вовсе не обязательно прикрываться желанием поработать, чтобы вырваться из дома, Глеб. Скажи, как есть, что хочешь побыть один, ладно? Я и сама не прочь брать передышку – трудно видеть тебя и в то же время понимать, что это не совсем ты. Договорились?

– Ладно, – киваю и сглатываю горечь, застрявшую в горле от её слов. А она в сторону выхода кивает:

– Тогда домой? А Герду завтра заберём, когда поедем за вещами.

Не жалеть… Теперь это практически нереально: помогаю жене усесться на сиденье, хлопаю пассажирской дверью, чтобы через мгновение обогнуть автомобиль и устроиться рядом, даже каким-то чудом, на автомате, выруливаю с больничной парковки, а в голове всё это время лишь одна мысль – я чёртов монстр. Ведь правда… Сашу жалел; выплакавшую не один литр слёз маму; себя, чёрт возьми… А о том, каково приходится ей, никогда не думал. Ей, женщине, что каждую ночь проводит в постели с мужчиной, которого по праву считает своим, а лишний раз прикоснуться к нему боится. Потому что не муж он – так, пустая оболочка. Хренов призрак, что не пугает, а скорее навевает тоску по тем временам, в которые для нас двоих возврата нет. Так может и в этом права: что если я не хочу возвращаться?

– Третий подъезд, –  ведь даже забитый автомобилями двор вспоминать мой мозг не спешит, и если бы не Марина, уже отстегнувшая ремень безопасности и, слегка подавшись вперёд, указывающая сквозь лобовое стекло на нужную дверь, я бы долго блуждал в этих постройках. – И вот ещё, твои ключи.

Женщина роется в сумочке, находит искомое и, смущённо улыбнувшись, вручает мне тяжёлую связку, которую я тут же сжимаю в кулаке – метал холодный, почти ледяной, а чувство такое, что в моей ладони горящие угли. Не спрячь я их в карман, не разожми вовремя пальцы, и на коже непременно остался бы ожог.

– Шестой этаж, лифт исправно работает. Ничего, если я отлучусь? Заскочу в аптеку за углом и сразу к тебе.

Лишь к лучшему.

– Иди, не потеряюсь.

Дважды её просить не приходится. Она уходит, наверное, страшась увидеть мою раздосадованную физиономию, когда очередной экскурс в прошлое не принесёт никаких плодов, а я крепче сжимаю руль. Костяшки белеют, а я не замечаю вовсе. На безымянный палец правой руки таращусь. На нём ни следа от кольца, словно я его вообще не носил. Жена есть, свадебные фото в родительской гостиной имеются, а тонкого светлого ободка на смуглой коже не наблюдается… И разве это не странно?

Жаль, что его отсутствие не умаляет моей вины – если не соберусь, мой брак обречён. Их брак – миниатюрной блондинки и здоровяка, который всё время молчит, даже не пытаясь прорваться сквозь толстые стены моего подсознания. Ни тогда, когда я бреду по присыпанному песком тротуару, с трудом удерживаясь на ногах, ведь ботинки всё равно скользят, норовя сбить меня с ног. Ни когда я как черепаха поднимаюсь по лестнице, намеренно игнорируя лифт. А потом у двери долго гадаю, какой из пяти ключей подойдёт к замку, лишь со второй попытки вставляя в скважину нужный. Петли скрипят, в нос бьёт застоявшийся душный воздух, а к горлу подкатывает тошнота – чёрного цвета здесь нет и в помине.

Застываю на пороге, медленно обводя взором просторную прихожую и, неуклюже скинув обувь, нерешительно ступаю по светлому паркету к одной из дверей. Толкаю её, мысленно напомнив себе, что имею полное право заглянуть в каждый уголок незнакомого мне жилища, и вновь шумно выдыхаю – на стене в гостиной никаких картин нет. Да и диван не тот – сочно синий, угловой, утопающий в десятке декоративных подушек, одна из которых свалилась на пол, подмяв под себя Маринины домашние тапочки.

Бред какой-то. Сон. Слишком долгий и чересчур запутанный… И сколько бы я ни метался по этой огромной трёшке в попытке отыскать хоть что-то из своих видений, ни один предмет мне незнаком. Кухня здесь светлая, чёртов обеденный стол из дерева, а в центре его давно завядшие розы – я дарил?

– Да быть такого не может! – отправляю этот веник в урну и как безумный смеюсь, до боли сжимая виски. Мог бы, собственноручно расколол бы свою черепушку, чтобы воочию убедиться, что она не пуста. Потому что теперь я уверен – я окончательно тронулся, ведь поверить в то, что эта квартира моя, не могу. А что вещи в шкафу (дорогие костюмы, наглаженные женой рубашки, с десяток разномастных джемперов и футболок)  моего размера – не аргумент.

– Вы меня дурите? – потому и задаю этот вопрос, едва Марина переступает порог нашего семейного гнёздышка. Вздрагивает, напуганная интонацией моего голоса, и, не сводя глаз с моего лица, медленно расстёгивает шубу:

– О чём ты?

Спрашивает ещё? Смеюсь, заставляя её ещё больше смутиться, и, подперев стену плечом, вываливаю собственные наблюдения:

– Я здесь не жил. Ты можешь сколько угодно меня уверять, что дело в моей амнезии, но я здесь не жил, Марин. Возможно, когда-то давно… но это не мой дом, ясно?

Она бледнеет, роняя к ногам дорогой полушубок, и так знакомо касается рукой живота, что засмеяться хочется ещё громче. Только здравый смысл верх берёт: подхватываю её под локоток и помогаю устроиться на пуфе, безжалостно топча ногами дизайнерскую шкурку. Она хмурится, а мне плевать:

– Говори. Только прежде, подумай, ладно? Вашими байками о том, каким примерным мужем я был, я уже сыт по горло. А если всё же рискнёшь затянуть старую песню, тогда потрудись для начала объяснить, какого черта я – такой идеальный, заботливый и до безумия влюблённый – не носил обручальное кольцо?

А его не украли, нет. Прямо сейчас оно лежит на моей ладони – простое, без витиеватых узоров, камней и прочей ерунды. Гравировки и той нет.  Едва увидел его на туалетном столике, заставленном женским парфюмом, внутренности словно тугим узлом скрутило – не мерил, но знаю, что на мой палец оно сядет идеально.

– В спальне нашёл? – и Марина знает. Хрипит свой вопрос, но тут же прочистив горло, лишает меня возможности объяснить. – Ты всегда снимаешь его перед походом в душ. В тот вечер, когда ты пропал, ты просто забыл его на раковине в ванной. По-твоему, это странно?

Не знаю, но анализировать сейчас не в состоянии. Ведь если подумать, я и сам не подарок: в голове кавардак, жизнь чёртов гигантский пазл, и сколько ни бейся, детали между собой не сходятся. Пусть все и твердят, что я просто не так их складываю. Знаю, и всё тут, что дело вовсе не в том, под каким углом на всё это смотреть,  и ссылаться на шестое чувство теперь вовсе не кажется мне безумием. Безумие в другом:  мне проще поверить во всеобщий обман, нежели принять прошлое таким, каким рисует его родня. Потому и цепляюсь за очередную соломинку:

– И ключи забыл?

Сама же мне их дала пятнадцать минут назад…

– Запасные. В каждой семье есть парочка запасных комплектов. Что с тобой, вообще? Глеб, ты начинаешь меня пугать…

Я и себя пугаю… И сам сажусь прямо на блестящий чистотой паркет, упираюсь макушкой в стену и сквозь гул в ушах с трудом различаю её слова. Что есть силы сжимаю виски, в надежде унять нестерпимую боль, но голова всё равно гудит нещадно… Словно ещё немного и треснет прямо под моими пальцами. Быстрей бы. Силы мои на исходе.

Саша

На нём спортивки Ванькины. Коленки вытянулись, ведь носит он их ежедневно, а узкие бёдра они всё равно облегают туго. Маловаты, и любая другая на моём месте наверняка рассмеялась бы, увидев такого здоровяка едва ли не в лосинах… А я не дышу почти. Как заворожённая гляжу на мужчину, замершего посреди моей спальни, и лишь крепче впиваюсь пальцами в одеяло, не слишком-то старающееся  прикрыть моё нагое тело. Мне бы его подтянуть повыше, набросить на ступни, что выглядывают из-под уголка, набросить на обнажённые плечи… А мне плевать, ведь единственное, что сейчас важно – это он и слова, от которых бросает в жар: