– Мне нравится, что ты есть. И я не хотел тебя расстраивать. Я просто ещё не оклемался, Марин. Не привык к тому, что несу за вас ответственность.

– Хотелось бы в это верить, – она, кажется, успокаивается, ведь всхлипов я больше не слышу, а я выдыхаю, довольный хотя бы тем, что сумел не сорваться. – Вечером нас твои ждут у себя. Твоего отца сегодня выписывают. Заедь за мной в шесть. Тебе же хватит этого времени, чтобы окончательно протрезветь?

Вряд ли, только ей я в этом не признаюсь. Сбрасываю звонок, какое-то время бесцельно таращась в ни чем не завешанное окно, а когда стрелка наручных часов заканчивает очередной круг, поднимаюсь. Пора.

Мы с Артуром за одной партой сидели. Плечом к плечу дрались с мальчишками из параллельного класса. Наверное, теперь, когда ни один из нас даже издали непохож на тех подростков, что вместе впервые налакались бутылочного пива, глупо считать этот факт стопроцентным алиби, но мне почему-то хочется. Верить хочется, что этот высокий полный мужчина не бросил бы меня умирать, как какаю-то дворнягу – побитого, замёрзшего, одинокого. В двухстах километрах от дома.

Паркуюсь у небольшого кафе, какое-то время сверля глазами знакомую спину через усердно намытое барменшей окно, и, горько усмехнувшись, отстёгиваю ремень безопасности – верить хочется, а получается с трудом. Впрочем, как и у Саши, что стоит в паре метров от моего лучшего друга и явно пропускает мимо ушей очередную лекцию: руками обняла себя за плечи, взглядом уткнулась в пол, лицо белое, а значит, как и моя, её ночь выдалась бессонной. Из-за меня и это не может не злить.

Выбираюсь наружу, мазнув взором по стоящему неподалёку грузовому такси, и, резко распахнув дверь, обрываю Артура на полуслове:

– Что у вас здесь творится?

Привычных совдеповских столов, накрытых дурацкой клеёнкой, нет, стулья составлены к стене, а пол устилает строительный полиэтилен. Можно было бы сделать вид, что меня бурная деятельность Волкова не удивляет, но когда хозяйка, выдернутая из собственных мыслей моим внезапным появлением, с таким облегчением выдыхает, не заметить двух рабочих уже невозможно.

– Слава богу! Глеб, усмири, пожалуйста, своего повара! Пока он не разобрал моё кафе по кирпичикам! – девушка, куда смелее чем прежде, подходит ко мне почти вплотную, и, обернувшись спиной к присутствующим, испуганно округляет глаза.

Боится. То ли потенциального кандидата на роль моего убийцы, то ли уж слишком разошедшегося благодетеля. Касаюсь её плеча, одними глазами призывая к спокойствию, и, кивнув Волкову на неприметную дверь, уверенно следую в кабинет.

Он молчит, послушно вышагивая следом, а я морщусь от скрипа дверных петель, заглушивших тяжёлые шаги. Мгновение – и кроме нас никого. Из звуков лишь тарахтящий как трактор Сашин компьютер, да моё гулко бьющееся в груди сердце. Подсказать что-то пытается или до сих пор борется с разумом, не желая лишаться товарища детства? Чёрт знает…

– Ну, ладно, переусердствовал, да? Просто другого выхода я для неё не вижу: переделываем эту столовку в кулинарию и дружно молимся, чтобы её заклинательница воздушных бисквитов ничего не напортачила. Ты, вообще, представляешь, как тяжело будет найти хорошего повара? – я молчу, а Артур, философски качнув головой, садится в кресло директора. – То-то же. Может уйти не один месяц, Глеб. Или и того больше. Так что пусть налегают на пироги. Оставим в меню несколько салатов, заменим шашлык на котлеты и станем торговать навынос. Люди любят домашнюю выпечку и в большинстве своём просто терпеть не могут возиться с тестом… Ты, вообще, как здесь оказался?

Только очнулся? Подбирается, подаваясь вперёд, устраивает локти на разбросанных по столу документах, и, пристально зыркнув на мою мятую рубашку,  присвистывает:

– Твою мать… Да ты дома не ночевал!

Есть смысл отпираться? Морда у меня помятая, щетина двухдневная, одежда вчерашняя. На мне до сих пор тот чёртов костюм, который я напялил, желая произвести должное впечатление на вечно что-то жующего юриста. Напялил, а обернулось всё иначе – под впечатлением остался я и уверенностью от меня даже не пахло.

– Не ночевал, – потому и признаюсь без всяких увиливаний. Да и смысла отпираться нет – в случае чего, прикрывать меня придётся ему. –  Если Марина спросит, скажи, что мы вчера перебрали.

Она же может спросить? Знакомы они давно, в доме у нас он бывал нередко. Чёрт, да он, если верить семейному фотоальбому, на нашей свадьбе свидетелем был! Много кем был – братом, товарищем, деловым партнёром, а через пару минут, возможно, этими снимками можно будет печку топить.

Лениво прокручиваю набитый ручками органайзер, и, не давая ему возможности задать напрашивающийся вопрос, какого чёрта меня принесло в этот город, в наступление перехожу:

– Сегодня отца выписывают, мать стол накрывает. Не хочешь со мной прокатиться?

Он парень совестливый, всегда таким был, а значит, и отказаться не должен. Не должен, если Саша права и мы давно решили проблему с продажей моей доли. Повздорили, возможно, разругались в пух и прах, а как остыли, оба на мировую пошли… Почему нет? Я много вспомнить ещё не успел. Только, похоже, в этом случае и вспоминать нечего… Ведь Волков заметно напрягается, напрасно цепляя на лицо улыбку, и уже вовсю головой мотает:

– Не могу. Сам видишь, я на себя смелость взял немного выйти за рамки. Саша, конечно, упрямая, но теперь не отвертится уже: стены перекрасят, стойку демонтируют, через несколько дней завезут оборудование. А значит, контролировать нужно. Ты разве не этого хотел?

Вряд ли. Не думал, что Волков зайдёт так далеко… А теперь паршиво оттого, что он так старается: трудится так, словно пытается мне долг вернуть. За ворованное прошлое, за жизнь, которую едва не оборвал…

– Да ладно тебе, я думал, для тебя это важно. Девчонке помочь...

– Важно, – перебиваю, вырубая допотопный компьютер, от рёва которого виски начинают пульсировать, но так и не успев насладиться долгожданной тишиной, прямо в лоб спрашиваю. – Для меня важно, Артур. А вот почему это так важно для тебя?

Мог ещё три дня назад уехать. Вернуться к любимой работе, продолжать делать вид, что мы с ним на короткой ноге. Что ещё сильнее сплотившее нас общее дело, сейчас не развело нас по разные стороны баррикад – я на коне, а он зол как чёрт, ведь других перспектив для себя не видит. Ничего не видит, кроме одной-единственной цели…

– Отблагодарить хочу! Да ты чего? Ты же друг мой! – выдаёт вполне искренне и по плечу меня хлопает. – Чёрт, да у нас всегда так было: если берёмся друг другу помочь, выкладываемся на полную. Почему сейчас должно быть иначе?

– Потому что ты меня чуть не убил – крутиться на языке, но ни звука из горла не вылетает. Лишь глупая улыбка, способная обмануть кого угодно, кроме меня самого, растягивает губы, так и не касаясь глаз:

– Как знаешь. Хотя мои были бы рады тебя увидеть. Тем более в Рождество – ты ведь все праздники с нами проводишь. Не хочу, чтобы мать решила, что я изо своей амнезии от всего мира отгородился. Не передумаешь?

– Не могу, – он, сам того не замечая,  краснеет, дёргая верхнюю пуговицу своей рубашки, а я на спинку стула откидываюсь, сжимая в кулаке подхваченный со стола карандаш. Он щёлкает, переламываясь надвое, а Волков, будто не замечая перемен в моём настроении, беззаботно на дверь кивает:

– Лучше волонтёру свою возьми. Твой отец наверняка мечтает поблагодарить её лично. Да и ей не мешало бы развеяться, а то, чего доброго, нервный срыв заработает. Атмосфера тут та ещё.

Друг встаёт, хлопая себя по карманам, в поиске зажигалки, а я чёртов карандаш в урну бросаю.

Саша

Не знаю, о чём они говорят, захватив нашу коморку на добрые полчаса, но, положа руку на сердце, подслушивать желанием я не горю. В отличие от Юльки, что, не слишком-то стесняясь нашего с Сенькой присутствия, приросла ухом к двери в попытке разведать чужие тайны, и уже раз пятнадцать махнула рукой, призывая нас к тишине. Глупая. Знала бы, какие мысли скрываются в голове Глеба Ковалевского, наверняка бы бросила эту затею…