Ну, бред же! С чего бы Пермяковой наше общее дело бросать? Интересуюсь у мамы, а она приборами звякает, локти на столе устраивает и, глянув на меня как на чумную, к отцу обращается:

– С луны они у нас, что ли, свалились? С того, Александра, что не до этого ей будет. Семейная жизнь, знаешь ли, труд! Думаешь, мужчине понравится, если его супруга будет вечно с улицы псов домой тащить?

– Этому – да. И потом, об их свадьбе пока думать рано, но если всё же что-то и выгорит, помимо Тани ещё добровольцы имеются.

Незнакомца своего… ЧУЖОГО, совсем не принадлежащего мне незнакомца почти уговорила, так, может, и ещё кого привлечь смогу? Не по свалкам бегать, в поисках страждущих, так хоть в бараке помогать – там лишние руки не помешают. Крепкие, мужские… Как у Ваньки моего, что держат бокал с коньяком уже минут двадцать, да так и не подносят его к губам. Заболел, что ли? Порываюсь подняться и, присоединившись к брату, ближайшие несколько часов таращится в экран ноутбука, транслирующего новогодний концерт, да только папин смешок к месту меня пригвождает. И Ванин взгляд, красноречиво говорящий о том, что к разговору он всё же прислушивался.

– Лучше б ты мужичка какого на улице подобрала. Глядишь, и мать бы успокоилась, – отец веселится, а я краснею, тут же склоняясь ниже над тарелкой с остывшей едой. Ковыряю её вилкой, окончательно утратив интерес ко всем этим яствам, и вновь горю: от стыда, от тоски, от того, как порою, сами того не ведая, люди легко вскрывают нарыв на чужой душе. Пальцы дрожат, и если сейчас в руки себя не возьму, вопросов от Ваньки не избежать. Говорил же, я как открытая книга…

– Ага, сейчас! Ещё с улицы нам не хватало! – хорошо мама на помощь приходит. Журит своего супруга за бредовые идеи, ещё и брату подзатыльник отвешивает, стоит ему бросить своё « А она может».

Пройтись надо. До кухни, где пусть и прибрали давно, но от воспоминаний о случившемся неуютно. Или до комнаты на втором этаже, где нам с Ванькой придётся ночь коротать – он на матрасе, я на старой скрипучей койке. Встаю, тратя последние силы на беспечную улыбку, но прежде, чем достигаю лестницы, слышу трель своего смартфона. Короткую, а значит не звонок это.

« С Новым годом, Саша» – три слова с незнакомого номера, от прочтения которых так знакомо ускоряется пульс.

Незнакомец

Не ответит Саша. Знаю, что ждать бессмысленно, а всё равно украдкой поглядываю на мобильный: всю ночь, пока шумные родственники отмечают праздник, тщетно пытаясь вовлечь меня в свои разговоры, и утром, когда первые солнечные лучи пробираются в нашу с Мариной спальню. Крадутся по полу, путаясь в высоком ворсе ковра, взбираются на кровать, растекаясь по голубым простыням, любопытства ради, скачут по Маринкиным запястьям, куда смелее перебегая по руке вверх к самым ключицам. Касаются её щеки и вот уже торопливо уносятся прочь, напуганные всколыхнувшейся занавеской.

Тихо здесь. Я не двигаюсь, а женщина рядом мирно сопит, подложив под бок подушку, вряд ли чувствуя, что прямо сейчас я таращусь на её живот, прикрытый тонким верблюжьим одеялом.  Огромный и до сих пор ввергающий меня в шок – вторую ночь сплю неспокойно, всерьёз опасаясь случайно задеть его локтем. Оттого и встал спозаранку, когда дом замер, а на улице и вовсе люди словно повымерли.

Стараясь не разбудить супругу, свешиваю ноги на пол и, сдёрнув со стула своё барахло, на цыпочках к двери крадусь. Как вор, но думать о том, почему так боюсь ненароком потревожить чужой сон, не хочу – за эти дни мне думать в принципе надоело. Итог всё равно один – жена есть, а Саша Брагина в мою жизнь просто не вписывается.  В жизнь, вышедшую за рамки её уютной квартиры; в жизнь, где даже Зефирке места нет. Осталась лишь  Герда, склонившая голову набок, внимательно зыркнувшая на меня, едва я оказался в пустом коридоре, и, радостно вильнувшая хвостом, стоило коснуться её влажного носа. Путаясь под ногами, она семенит за мной следом, но не в силах медлить и дальше, всё-таки опережает, первой принимаясь скакать по ступенькам  винтовой лестницы.

Хороший дом. Уютный, просторный, дорого обставленный, а всё равно назвать его своим язык не поворачивается. Ни эту гостиную с декоративным камином, ни светлую кухню, где задерживаюсь на минуту, чтобы торопливо натянуть на себя одежду, а после жадно осушить стакан ледяной воды. Без толку – грудь огнём горит, требуя как можно скорее выбраться на волю, оставить позади гнездо Ковалевских и топтать сапоги так долго, сколько потребуется, чтобы хорошенько проветриться.

– Доброе утро, – и если б не Слава, устроившийся на крыльце с сигаретой в зубах, я так бы и сделал.

А так торможу, прикрываю входную дверь, и, глянув в сторону закрытых ворот, спускаю неприветливо рычащую собаку с поводка. Она скалится, но кусать моего брата не спешит: свежий воздух пьянит и уже через секунду гонит суку к ближайшему сугробу.

– Мать тебя по голове не погладит. У нас, вроде как, правило – гадить псине во дворе запрещено.

Отлично. Дежавю – меня вновь пригрели, но просветить об установленных традициях просто-напросто позабыли.

 Хмурю лоб, не порываясь окрикивать собаку, ведь один чёрт уже слишком поздно, и, выразительно глянув на папиросу в руках родственника,  с благодарностью киваю, принимая из его рук только что открытую пачку.

– Зажигалку дашь? – прошу, похлопав себя по карманам собственной куртки, и даже бровью не веду на его смешок:

– Дожили. Богатей, каких поискать, а ни сигарет, ни зажигалки нет… Хорошо хоть переоделся, а то от твоего вида в глазах рябило.

 И то правда. И если к остальному привыкнуть трудно, с собственным шкафом я общий язык нашёл быстро. Само отсутствие ядрёных цветов и несуразных рисунков на футболках подкупило мгновенно.

Я хмыкаю, с лёгкой грустью припомнив небогатый ассортимент врученного мне Сашей пакета, и, впервые отыскав хоть какой-то плюс, улыбаюсь. А Славка глаз с меня не сводит:

– Ну, как? Вторая ночь прошла плодотворнее первой? Вспомнил хоть что-нибудь?

– Батю, – сплёвываю прилипший к губе табак, и, глубоко затянувшись, неспешно выпускаю дым. – Приснился мне сегодня.

Седой, но всё такой же крепкий, как на тех снимках, что накануне показывала мне мама. Мы с ним рыбу ловили, а Герда сторожила ведро, то и дело пытаясь запустить в него лапу. Не знаю, было ли это воспоминанием или первым полноценным сновидением за минувшие две недели, но на душе тепло. Наверное, мы с ним близки…

– Приснился? Этот старый чёрт и мне во снах покоя не даёт. Неделю, как свинтил в больницу, а я до сих пор просыпаюсь в холодном поту – он меня прибить грозился. Говорит, я во всём виноват.

– А ты-то с чего? – удивляюсь, как-то сразу сообразив, что сыновей любовью в голосе Славы даже не пахнет, и настороженно щурюсь, рассматривая невысокого мужчину.

– А кто ещё? Я же в тот день на даче был. Значит, и в твоём исчезновении только моя вина. Повелось так – начудишь ты, а всех собак спускают на меня. Даже сейчас, когда мы все давно выпорхнули из-под его крыла. Чёртов маразматик.

Славка как-то зло морщится, окурок кидает прямо под ноги, тушит ботинком, сам же нарушая требование не мусорить во дворе, и, спрятав руки в карманах домашних брюк, цепко вглядывается в мои глаза. Словно ищет что-то… А я в его – синих и холодных.

– Он тебе не отец, да? – без обиняков интересуюсь в лоб и даже не удивляюсь, когда искажённые ухмылкой губы, цедят сухое и вполне ожидаемое «да».

– Своего отца я не видел ни разу. Они с матерью ни дня вместе не прожили, а когда Ковалевский появился, мне уже семь стукнуло. Поздновато, чтобы я смог называть его папой, а он умиляться с чужого симпатичного карапуза. Хотя до нашего к нему переезда, он лицо держал: подарки дарил, на школьную линейку меня с матерью провожал, однажды вместо неё на родительское собрание заявился. В общем, старался до самой свадьбы, а как расписались, замечать меня перестал.

Ясно. И что тогда, семилетним мальчишкой, Славка переезду совсем не обрадовался, тоже понятно. На лице хорошо читается.