А какой теперь сон к чертям? Когда и соседи сверху вновь врубили телеканал «РОССИЯ», и Герда поскуливает, растянувшись у моего дивана, а Саша закрывается в ванной и неприлично долго не выключает воду.

Приревновал, значит. Этот её в пуховике и модных джинсах. Мне ни слова не сказал на прощание, а на девчонке отыгрался… Иначе с чего бы реветь, а Саша именно этим и занимает. С часу до трёх пятнадцати то и дело высмаркивается, заставляя собаку насторожённо прислушиваться к тишине. И меня заодно, ведь чем чаще раздаются эти пусть и еле различимые всхлипы, тем тяжелее лежать, заведомо зная, кто во всём виноват.

– Да на хрен всё! – сбрасываю одеяло, на ходу пытаясь попасть ногами в штанины и прямо так – лохматый и без футболки – торможу перед плотно закрытой дверью. Стучаться теперь? Неудобно как-то и опыта никакого… А если и есть, если в прошлой жизни я без труда успокаивал расстроенных дев, то сейчас вряд ли вспомню, какие глупости им говорил. А если и вспомню, то забуду к чертям в самый ответственный момент.

Ладно, обратного пути нет. Истерика, пусть и бабская, ерунда по сравнению с тем, откуда вытащила меня волонтёрша.

– Саш? – толкаю дверь, с удивлением отмечая, что она лихо мне поддаётся, и, наплевав на приличия, произношу уже громче. – Можно?

Темно хоть глаз выколи, но я даже в этой кромешной темени вижу, как с головой укрытая одеялом, девушка испуганно вздрагивает. Не двигается больше, словно парализована шоком от моего вторжения, и внутрь приглашать не спешит. Только разве молчание меня остановит? Я как этот сквозняк, гуляющий по прихожей, смело переступаю порог, и, то и дело натыкаясь на незнакомые мне предметы, на ощупь подбираюсь к её кровати.

Хорошая кровать, матрас мягкий, сверху на пуховое одеяло наброшен плюшевый плед и… четыре кошки, одну из которых я только что едва не раздавил, пытаясь усесться на краешек чужой постели.

– Твою мать! – животное прогоняю, даже бровью не поведя на послышавшееся в ответ злое шипение, и, тяжело вздохнув, принимаюсь за дело. – Не спишь же, я знаю.

Иначе не было бы меня здесь. Сашина спальня – запретная территория, а я слишком гуманный захватчик, чтобы посягать ещё и на неё. Днём нет-нет, да замираю у двери, а коснуться золочёной ручки никак не решусь. Стыдно всё же, и так гостиную оккупировал, на кухне бываю часто, на ванную замок никто не вешает… Пусть хоть что-то принадлежит лишь ей?

– Саш, – нащупываю рукой напряжённую спину, спрятанную под ворохом покрывал, и как-то неловко поглаживаю. Что, чёрт возьми, говорить? – Успокаивайся давай. Не реви.

Надоело уже: всхлипы её, сочувствующая Герда со своими поскуливаниями и засевшая в голове мысль, что это я приложил руку к её проблемам. А как следствие – взыгравшая совесть, острыми зубами разрывающая грудь.

– Я и так бессонницей мучаюсь, ещё ты… Саш, всё хорошо будет, – глажу, словно она замёрзла, а я мастер по растиранию спиртом, и сам диву даюсь, до чего глупый.

И говорю ни то, и делаю всё неправильно. Опыта, похоже, нет. Не то что у этой разбитой девчонки, лишь шмыгнувшей носом на мои безуспешные попытки её успокоить. Она возится, то ли пытаясь избавиться от моей тяжёлой ладони, то ли стараясь заглушить подушкой свои рыдания, а я медленно закипаю, в миллионный раз за минувшие дни ощущая свою беспомощность. От неё завишу, от нерасторопных работников четырёх кинологических клубов, от нескольких постов в социальных сетях, так и не принёсших плодов. И даже такую малость, как прекратить поток чужих слёз, сделать не в состоянии. Бесполезен, и гожусь, похоже, лишь на то, чтобы усложнять чужую жизнь.

Стоит подумать об этом, и рука сама тянется к прикроватной тумбе, так быстро нащупывая выключатель настольной лампы, что и не поверишь уже, что в этой комнате я впервые. Несколько раз моргаю, привыкая пусть и к тусклому, но всё равно слепящему свету, и, вконец обнаглев, доверяюсь интуиции: сгребаю Сашу вместе с её одеялами в охапку и, усадив к себе на колени, крепко держу, чтоб не дёргалась.

Так лучше, наверное… Кем бы она ни была (волонтёром, директором захудалого кафе, чьей-то младшей сестрой) в первую очередь она девушка, и если уж решила прореветь до утра, то пусть хотя бы не в одиночестве. Кошки не в счёт.

– Ты чего? – и плевать, что своим порывом я её напугал. Страх он иногда даже полезен: она выглядывает из своей пухово-плюшевой брони и, позабыв о терзающих её душу невзгодах, ошарашено таращится в моё уставшее заросшее щетиной лицо.

– Ничего. Спать хочу, а ты мне своей истерикой спать мешаешь. Умер кто?

– Нет, – качает головой, ныряя подбородком в одеяло, и опускает взгляд на мою голую разрисованную грудь. Засмущалась, похоже, щёки теперь как маки горят.

– Ну и всё тогда, успокаивайся. Тут и без тебя хулиганов хватает, на твоего соседа сверху пора уже жалобы писать.

– Опять телевизор на полную врубил?

Киваю, а Саша, неловко поёрзав в моих лапищах, вызволяет из пут ладошку, торопливо стирая поблескивающие на ресницах горошины. И что за трагедия у неё? Если и поругалась со своим ухажёром, то совершенно зря треплет себе нервы – не бросают таких. Умные не бросают, а если он из-за меня добровольно поставил точку, даже не разобравшись, вердикт один – идиот.

– Рассказывай давай. Я виноват?

– В чём? – удивлённо выдыхает, округляя глаза, а я, набрав в грудь побольше воздуха, принимаюсь каяться:

– К тебе, похоже, жених приходил, – ведь наверняка жених или хотя бы кандидат на эту роль, иначе чего бы так убиваться? – Навыдумывал, наверное, разного… Приревновал и вы поругались, да? Так я не хотел, Саш. Хочешь, поговорю с ним? Расскажу, как ты мне жизнь спасла.

Сосредоточенно вглядываясь в медовые омуты, заботливо завожу её растрепавшиеся локоны за ухо, и, не дождавшись ответа, киваю:

– Решено. Завтра приволоку его к тебе. Адрес дашь?

И карту города не мешало бы, ведь ни одной улицы я так и не вспомнил. Я улыбаюсь виновато и впрямь настроенный вытрясти душу из её обидчика, а Саша вновь принимается кусать губы. Видать, чтоб перестали дрожать…

– Не надо, – и лишь одно слово шепчет, опять ныряя подбородком в одеяло. И что я не так сказал?

– Почему нет?

– Потому что он не вернётся уже, – смаргивает проступившие на глаза слёзы и тут же стирает солёные дорожки краешком пледа, – и я не хочу его возвращать. И вовсе не в тебе дело: я изначально ему была не нужна. Так, девушка для развлечений.

Вот так новости.  Она низко склоняет голову, утыкаясь распухшим носом в ямку на моей шее, а я, не придумав ничего лучшего, принимаюсь перебирать липкие от лака кудри. Не нужна… Такое, разве что в параллельной Вселенной возможно. Где-то там, где увидеть ангела дело привычное. Вдыхаю слабый аромат яблочного шампуня, смешавшийся с резким сладковатым запахом химии, и, в очередной раз утонув пятернёй в её густых волосах, выдыхаю:

– Значит, и плакать не нужно. Не стоит он этого, Саш. Сколько тебе?

– Двадцать пять в феврале…

– Ну вот, вся жизнь впереди.

– С собаками, – усмехается горько, а я вполне искренне растягиваю губы в улыбке:

– С собаками. Мне начинает казаться, что они единственные, кто способен на преданность.

Молчим. Саша, чьё дыхание постепенно выравнивается, неосознанно обводит пальцем чёрный узор на моей ключице, я, всё так же крепко прижимая её к себе, о собственной жизни раздумаю. О том, что не ищет никто, а я до сих пор не знаю, должен ли, вообще, кто-то искать…

– Ванька его побил, – не знаю, зачем признаётся, окончательно расслабившись в моих руках, и, отстранившись, спрашивает доверчивым шёпотом:

– Они с университета дружили. Как думаешь, он меня простит?

– Ванька? – я брови хмурю, а она, задохнувшись от волнения, кивает, нервно покусывая щеку. – Простит. Да и прощать-то не за что.

У мужиков всё просто – не друг, значит, вовсе.

– А если возненавидит? Я же праздник испортила, всех подвела. Господи, может прав Миша, и я и вправду испорченная?

– Идиот твой Миша, – гляжу серьёзно, от злости сминая в пальцах плюшевый плед, и стоит ей отвести взор, аккуратно этими же пальцами, касаюсь её подбородка, вынуждая вновь устремиться ко мне глазами. – Не знаю, кем я был Саш, но знаю, что живой лишь потому, что ты этого захотела. И даже ни черта не помня уверен, что встреча с тобой, лучшее, из того, что со мной случалось.