Стульев в коридоре не было. Я не был в состоянии стоять на ногах, поэтому сел на корточки, оперевшись на стену. Затем попросил у девушки сигарету.

– Ты куришь? – поинтересовалась она.

– Обычно нет, но сейчас да. – Я принял из её крохотной руки сигарету.

Когда мы вернулись в аэропорт, меня усадили в кресло, похожее на трон. Трон короля только что завоёванного государства. Я чувствовал себя трофеем. Казалось, я для них был зверем, пойманным на охоте, гордо выставленным на общее обозрение. Охотники решили отметить удачную вылазку пивом и пиццей. Но эти охотники оказались добрыми. И когда привезли пиво и пиццу, целая пицца и стаканчик пива предназначались для меня. Стаканчик, не больше. Они сами выпили совсем по глотку – не в баре всё-таки. Если мне не изменяет память, мне даже сняли наручники, чтобы я мог поесть по-человечески. Но во рту пересохло, кусок в горло не лез. Чувствовал я себя хреново. Расправился лишь с тремя кусками пиццы. Пицца была так себе – это был один из показателей их скромных доходов. В Италии эта профессия, как понимаете, не входит в разряд высокооплачиваемых. Пицца мне далась тяжело, но вот с пивом вышло удачнее.

Так мы провели несколько часов. Они изредка обращались ко мне с вопросами, но больше болтали между собой, шутя, смеясь, периодически исследуя меня, сканируя глазами. Пытались понять, действительно ли я не понимал по-итальянски. И такие подозрения я у них вызвал, когда несколько раз догадался, о чём они говорили. Брюнет со своей «подругой» подшучивали надо мной, иногда сверля глазами, будто пытаясь заглянуть внутрь. Не на того напали, братцы! Пусть я по своей сути не опытный криминал и не закоренелый преступник, но так просто меня не возьмешь. В противовес этим двум остальные трое не выказывали особенного удовольствия от сложившейся ситуации. Я часто ловил на себе пристальный грустный взгляд итальянца-добряка – ему искренне было меня жаль.

В определённый момент все поняли, что пора закругляться. Я уже был никакой: бледный, с синяками под глазами, которые начинали слипаться. Полицейские начали подниматься со стульев, и тут я заметил по пропавшим с некоторых лиц улыбкам, что всем пятерым в действительности была неприятна процедура, которую им предстояло провести.

Мне надели наручники, и мы покинули кабинет. По дороге к выходу все выпили по кофе – я отказался, но попросил купить мне питьевой воды. Три бутылочки полетели в огромный чёрный мешок: сумку у меня изъяли, и все мои скромные пожитки перекочевали туда.

Когда мы проходили через аэропорт, меня вдруг пробрал тихий нервный смех. Вот он я – злодей! Те немногие люди, что нам попались на пути в тот поздний час, косились на меня. А я с трудом сдерживал смех. Ха! Что же это получается? Меня в наручниках ведут под руку двое полицейских в штатском. И я для окружающих стал преступником, опасным субъектом. Всё перевернулось, всё перепуталось в моей голове настолько сильно, что я даже не сообразил, куда меня сейчас повезут.

В момент, когда мы оказались на стоянке, я понял, что меня повезут мужчины потому, что женщины со мной попрощались. Та, что помоложе, пожелала мне удачи. Наш крохотный «Пежо» тронулся с места. Никто мне не сказал, куда меня везут, а я не стал спрашивать.

Я смотрел в окно на мерцающие в лужах огни домов и фонарей. В определённый момент я вспомнил о своей семье, которая была где-то далеко, в частности, о своей маме. Я представил, каково ей будет, когда она узнает, что со мной произошло. И у меня из глаз хлынули слёзы. Я отвернулся к окну, уставившись на дорогу отрешенным, пустым взглядом. Капли медленно стекали по стеклу. Капли дождя, который перестал… Который уже перестал.

По мотивам обрывочных записей в затёртой тетради

Я проснулся рано. Слышался иностранный говор. Это худощавый маленький марокканец сидел у входа в камеру. Сидел на столе, поставив ноги на решётку металлической, синего цвета двери. Он переговаривался со своими земляками из соседних камер. Второй марокканец, постарше, только-только поднялся с постели и отправился в туалет умываться. Телевизор беззвучно показывал утренние новости.

Я не спешил подняться с кровати: решил осмыслить всё, что произошло днём ранее. Когда я прибыл в Болонью, меня, можно сказать, тут же арестовали. Вследствие этого я нахожусь здесь – тюрьма общего заключения города Болоньи – «Доцца». Я помню лицо того полицейского, который проводил меня взглядом, полным сожаления, до того поворота коридора, за которым я скрылся на долгие месяцы. Он не сказал ни слова, просто смотрел, как я, ни черта не понимавший пацан, пытался сообразить, где я и что мне делать.

После того как я расстался с моими «поимщиками», меня завели в комнату, где меня ждал самый что ни на есть эмоциональный сопровождавший театральной жестикуляцией каждое слово итальянец в тёмно-синей униформе.

– I-ta-lia-no! Lo capisci o no?7

Я развёл руками, мол, ты хоть весь наизнанку вывернись – я не понимаю.

Охранник, осознав, что мои знания итальянского равны нулю, перешёл на язык жестов. Он попросил меня снять обувь, пальто, футболку, попеременно ощупывая и тщательно проверяя получаемые от меня вещи. Он зашуршал своими одноразовыми перчатками, изучая мои туфли, после чего принялся теми же перчатками лазить у меня в волосах. Я невольно сморщился. В итоге я оказался без штанов, а это означало, что, как я позже узнал, типичная проверка для всех заключённых подошла к своей самой унизительной стадии. Её нужно проходить регулярно после свиданий с родственниками и после выездов за пределы тюрьмы (судебные процессы, как правило). Видите ли, руководство тюрьмы должно быть уверено, что никакое оружие или наркотики не окажутся по ту сторону стен. Со временем у меня это перестало вызывать трудности, но в первый раз мне это показалось более чем унизительным. Нужно раздеться догола, повернувшись спиной к охраннику, присесть так, чтобы у проверяющего не осталось сомнений, что ты у себя не запрятал кое-где ни наркоту, ни холодное оружие. Хотя и то, и другое у заключённых, разумеется, оказывалось в наличии. И кокаин, и героин, и гашиш.

Когда я закончил с «приседаниями», мне позволили одеться. После чего мне вручили мою поклажу, добавив к ней столовые приборы: вилку, ложку, пластиковый стакан, металлическую миску. А также мне выдали постельное бельё и одеяло. Затем меня провели коридорами через несколько дверей, одни из которых открывались только пультом управления.

– Prego8, – передо мной отворили одну из маленьких трёхместных камер. Я зашёл в темноту: было поздно, все спали. Я положил мешок на первую попавшуюся мне табуретку, и за спиной грохнула металлом тяжёлая дверь.

– Ehi, vuoi fumare?9 – обратился ко мне маленький, арабской внешности парень, протягивая самодельную сигарету с табаком со второго этажа кровати.

– А?

– Smoke?10

– No, no, thank you11. – Я принялся в потёмках стелить постель. Марокканец же сместился из-под желтоватого света коридорных ламп и растворился в темноте. Тот самый марокканец, что сейчас сидел у двери.

Поднявшись с постели, я поздоровался с обоими:

– Good morning!

– Buongiorno12, – ответил второй марокканец, что был лет на 20 старше первого.

– Morning, – отозвался, улыбаясь, парень, – I English little, little, – пояснил он. Не нужно было быть врачом, чтобы заметить его нездоровый цвет лица: скорее всего, у него проблемы с печенью.

Мы провели первый день, знакомясь друг с другом, как могли. Пришлось применить все свои актёрские способности и фантазию. Думаю, если б среди нас оказался глухой, он бы смог полноценно участвовать в беседе – так уж мы старались быть понятыми. Оба марокканца, несмотря на неприветливую внешность, оказались добрыми, простыми людьми. Я понял, что с соседями мне повезло. Я не имел понятия, что это только начало, что моя фортуна ещё должна будет проявить себя. На протяжении моего пути в темноте чей-то свет будет непрестанно сопровождать меня.