Нас заверили, что над проблемой работают.
Я не кричал и не стучал – телевизор я недолюбливал. Мне была приятна воцарившаяся тем вечером столь непривычная для ушей тишина.
Дочитав до конца главу найденной в библиотеке тюрьмы «Анны Карениной», я перевернулся на бок и заснул.
Обычно мне снился дом. Бывало, что, просыпаясь, я был настолько уверен, что я окажусь в своей комнате, что реальность ударяла по моему сознанию как хлыст. Мой разум упорно сопротивлялся факту моего лишения свободы. Скользкими щупальцами он вылезал из моей головы, соскальзывал с кровати на пыльный пол, протискивался через решётку двери, сдирая и без того облезлую краску, и полз мимо разбросанных окурков по коридору, мимо кабинета охранников, куда-то вглубь. Но длины осьминожьих щупальцев не хватало, чтобы дотянуться до последней двери лабиринта.
12
«Привет, мама.
Одна из новостей – это то, что я перешёл в другую камеру. Там сейчас молодой молдаванин Руслан, с которым мы, как сверстники, очень ладим, плюс он говорит по-русски. Я тебе уже рассказывал примерно, какая у нас здесь есть возможность бывать на свежем воздухе. Так вот, вдобавок к этим бетонным клеткам раз в неделю нас выпускают на пару часов погулять по живой земле. Там имеется два футбольных поля: одно – огромное, второе – поменьше. А ещё там есть небольшой тренажёрный зал и помещение для баскетбола. Туда иногда, особенно в дождь, пускают порезвиться сенегальцев.
Выпускают нас туда в час немножко неподходящий: час-полтора после обеда. Вся проблема в том, что июньское солнце в этот час жарит без всякой пощады. Трава сухая, а солнечный свет слепит глаза. Кто-то, несмотря ни на что, всё равно гоняет мяч, периодически обливаясь водой. Многие же прячутся в тени: играют в карты или шахматы. Кстати, о шахматах. Наши шахматисты – это несколько албанцев, один китаец и сербы. Между прочим, с сербами у меня отличные отношения. Вот есть тут один старичок, он говорит, что как только он выходит на свободу, идёт воровать. Его ловят, и он оказывается снова в тюрьме. И так каждый раз, снова и снова. Он говорит, ему больше некуда податься, он никому не нужен, а здесь и крыша над головой, и бесплатное питание. Вот так почти всю жизнь. Или вот Горан. Добрейшей души человек, прост и искренен. Я это чувствую. Но вот ворует. Да и как он умудряется?! Природа наделила его телом настоящего двухметрового богатыря. Забавно…
Как-то сидел я на травке, погружённый в свои мысли, прислонившись к стене, и подошёл ко мне один нигерийский дедушка. Звали его Ибрагим. “Call your mind back! Позови обратно свои мысли!” – обратился он ко мне с неподдельной теплотой в голосе. Что меня в нём поражало, так это его смирение и спокойная мудрость. Но в его голосе чувствовалась горечь, печаль. Горечь от того, что он не смог раздобыть деньги на операцию одному из своих сыновей в Нигерии. А ведь именно это его заставило согласиться на перевоз в желудке капсул с кокаином. “Забросив в речку удочку, – делился он своим мировоззрением, – ты выловишь ту рыбу, что предназначена именно тебе”. По правде говоря, я так его до конца и не понял.
Я думаю, адвокат тебе уже написал о результатах вторичного анализа наркотиков. Эксперт сказал, что такое качество и такое количество не встречал за весь свой опыт работы. А это значит, что мне приписали отяжеляющую статью. И теперь мой потенциальный срок увеличился с 4—16 до 6—20 лет. Разумеется, плюс в том, что я пошёл навстречу следствию и рассказал всё, что знал. Но вся проблема в том, что ничего нового они от меня не узнали, поэтому на какую-то существенную выгоду рассчитывать не придётся. Ещё я сказал адвокату про звонки. Наконец всё улажено. Позвоню тебе уже в следующий вторник.
Передавай всем большой привет,
Дима»
«Привет, Настёна!
Уже когда издалека узнал твой почерк на конверте в руках охранника, чуть ли не заплясал от радости. Ты – единственный человек из класса, который мне пишет, и я это ценю.
Знаешь, я перешёл в другую камеру. Здесь я чувствую себя лучше благодаря обществу молдаванина Руслана. Третьим в камере – румынский цыган. Он не буйный, но с ним очень сложно найти общий язык. Никогда не забуду, как он жарил себе мясо, скребя металлической вилкой и без того исцарапанную сковороду. А когда она брызгала маслом, он отскакивал от неё, напоминая мне пещерного человека, отпрянувшего от стреляющего искрами костра.
А ещё я в прошлое воскресенье в первый раз сходил в тюремную церковь. Здесь вообще при желании можно писать просьбы, чтобы встретиться со священником, как я недавно узнал, даже с православным. Ну, так вот, сходил я на службу, больше из любопытства и желания встретить знакомых, которых судьба завела в другие секции. Мне стоило огромных усилий понять то, что говорил священник. У меня сложилось впечатление, что слова у него застревали и путались в его длиннющей бороде. Я чуть не помер со скуки.
Что касается моего положения в целом, то пока хороших новостей нет. Адвокат, правда, не теряет надежду и мне советует не падать духом.
В твоём последнем письме ты нарисовала солнышко, зелёную травку и красные цветы – всё как здесь: ослепляющее солнце, стриженая трава газона и красные редкие маки, торчащие из-под серых стен. Как ты угадала?
Твой итальянский друг,
Дима»
Я дописал последнюю строку и отложил ручку. Было поздно – все по постелям. Мимо нашей камеры на тележке охранники провезли итальянца. Кажется, он спал. С тех пор, как его привели в нашу секцию, он всегда спал. Его везли на тележке, потому что он не был в состоянии встать или даже проснуться. Он ушёл далеко в свои сновидения, далеко от этой реальности. Реальности, в которой его, может, кто-то недолюбил, в которой он, может, что-то недопонял, недоучил, недохотел. Его увезли на тележке, потому что он спал. С тех пор о нём никто ничего не знал.
13
– Come stai?27 Ну как ты, Дмитрий? Итальянский уже выучил?
– Sì, qualcosina ho imparato già28
– Ну, вот, уже скоро лучше меня будешь по-итальянски разговаривать. Lo so che sei un ragazzo intellegente29
Адвокат понизил голос и облокотился на спинку стула. На нём был лёгкий бежевый костюм, светлая рубашка и галстук под цвет. Он умел одеваться со вкусом. При этом было заметно, что на одежде он не зацикливается: это угадывалось по толике небрежности, простоты, которыми была «приправлена» его манера держаться.
– Ты уверен, что у тебя всё в порядке? По лицу не скажешь.
– Сплю плохо…
– Точно всё хорошо? Ты же знаешь, что можешь мне доверять.
На этот раз я нутром ощутил, как он пытается заглянуть мне в душу. Что-то очень беспокоило его. Я не понял, что именно так его волновало, пока он сам не разъяснил. Оказалось, что он параллельно вёл дело ещё одного молодого человека вроде меня. Только тому парню повезло куда меньше. Когда адвокат сказал с суровой сухостью в голосе, что этого молодого парня отпетушили, у меня всё внутри сжалось… Адвокат отсканировал до малейшего движения и взгляда мою реакцию. Убедившись для себя, что сия участь меня миновала, продолжил:
– Ну, ладно. – Он достал из портфеля какой-то документ. – Я хочу подать заявление в Tribunale della Libertà30, чтобы просить о твоём досрочном освобождении. Свободу нам, скорее всего, не дадут, но я хочу пощупать почву. Хочу понять, как конкретно настроен прокурор. Мне нужна эта ясность, чтобы ничего не упустить.
Я понимающе кивнул.
– Вот, я, как твой адвокат, без твоей подписи никаких решений принимать не могу, – констатировал он, протягивая мне ручку.
После мы поговорили на совершенно отвлечённые темы, включая, разумеется, адскую жару. Конечно, я не стал рассказывать адвокату о тех проблемах, которые мне выпали в тот период. В камере со мной и Русланом уже был другой румын. Он был человеком добрым, проблем не создавал. Вёл себя, правда, порой как ребёнок в переросшем теле, да и внешне напоминал он телепузика. Но спустя некоторое время Руслан ушёл. С одной стороны, я был очень за него рад. Но я осознавал: крайне маловероятно, что я смогу найти ему достойную замену. На его место пришёл ещё один румын по кличке Calul, Конь. Ему было около тридцати пяти, он был высоким, но худым. Сначала всё вроде бы шло неплохо: он не шумел, не повышал голоса. Зато когда освоился, повёл себя иначе. Я не сразу понял, зачем он приглядывался к моим бицепсам, не сразу понял, что, когда он объявил, что верхний этаж кровати я ему должен уступить, он не шутил. Несколько раз он позволил себе повышать на меня голос, оборачивая всё как бы в шутку… как бы.
