Мы проболтали допоздна. «Доцца» изначально была сконструирована как тюрьма строгого режима. Поэтому камеры по площади очень маленькие. В них более-менее комфортно чувствуют себя два человека, но никак не три. С одной стороны камеры одна койка, с другой – двухэтажная. Эту скромную площадь, кроме кроватей, занимают три массивные тумбочки. А также стол и две табуретки. Периметр камеры имеет форму трапеции, а не прямоугольника, так как определённый кусок камеры себе урвал туалет. В туалете: унитаз, раковина для мытья рук и лица и раковина для мытья ног, которая в подавляющем большинстве камер используется в качестве холодильника. Туда помещается ведёрко или тазик, он заполняется холодной водой, и каждый в меру своей изобретательности придумывает, как поддерживать воду всегда холодной. Как правило, просто никогда не закрывая до конца кран. И наша камера не была исключением: в тазике плавали две упаковки сосисок.

Единственным способом сообщения с внешним миром был телевизор, встроенный в стену над входной дверью. На противоположной от двери стороне расположилось огромное окно, разумеется, с решёткой. Вид из нашего окна оставлял желать лучшего: зелёный газон и серая стена, увенчанная проволокой и шипами.

Я разглядывал смотровую башню, в которой прохаживался итальянец с автоматом. Марокканцы, утомлённые после нескольких часов общения на языке глухонемых, смотрели в маленький телевизор. Тот, что был помоложе, закурил табак. Он выдыхал никотиновый дым, который едким туманом расползался по тюремной камере. Лёгкий сквозняк уносил серые облачка дыма куда-то в коридор, точно как река времени уносила мой первый день в этом мире. В мире, который некогда мне казался таким далёким.

Сквозь пелену сна я слышал, как марокканец переговаривался с работником кухни, который каждое утро проезжал с тачкой, останавливаясь у каждой камеры. Он выдавал три жёстких буханки белого хлеба, фрукты, разливал едва тёплый кофе, молоко и сладкий, подозрительного происхождения чай с лимоном. Работник был египтянином. Разумеется, тоже заключённым. В «Доцце» заключённым давали возможность поработать месяц-два на кухне, уборщиком, складским рабочим или парикмахером.

Этим утром пришёл охранник и объявил, чтоб марокканец постарше собирал вещи – его срок пребывания в предназначенном для медицинского обслуживания отделении тюрьмы (карантине) подошёл к концу, освободилось место в верхних этажах. Всех заключённых изначально помещают сюда на срок от нескольких дней до трёх-четырёх недель, пока они не пройдут все необходимые медицинские проверки и обследования. Мы попрощались с нашим марокканским дядей и остались вдвоём.

Не прошло и часа, как дверь нашей камеры забрякала ключами – привели нового соседа. Это был марокканец лет двадцати пяти с горящими угольками чёрных глаз. С первого взгляда стало ясно, что это человек воспитанный, доброжелательный, обладающий благородными качествами. Его звали Карим.

Обстановка в камере изменилась: все трое были молодыми и по характеру проблем друг другу не создавали. Английский Карим знал ещё меньше своего земляка. Но зато отлично говорил по-французски. Замечательно! Только толку от этого никакого.

Я поинтересовался у обоих, за что они, в конце концов, здесь оказались. Оба сидели за гашиш. Когда я им показал мои бумаги, они зажестикулировали, качая головами, мол, ничего себе ты дал, парень. Их случаи были просто невинной шуткой по сравнению с моим. Они оба уже были осуждены: одному дали восемь месяцев, другому – десять. Карим спросил, есть ли у меня адвокат. Я ответил отрицательно, и он посоветовал мне своего. Я записал предоставленные мне имя и номер – это было лишь начало долгого поиска. Уже скоро ко мне объявятся все из нашей секции со своими советами, умозаключениями, адвокатами. Каждый будет утверждать, что его адвокат лучше, каждый начнёт демонстрировать знание законов, предсказывая твою судьбу. Почти все такие «умные», такие «знающие», и как только они оказались за решёткой? Ума не приложу.

Карим провёл весь день, переговариваясь с друзьями или знакомыми из соседних камер. Весь день его можно было увидеть только в двух состояниях: или громко выкрикивающим что-то по-арабски, или задумчиво курящим всё на том же месте.

Как кормили в «Доцце»? С утра давали чай, молоко, кофе, три буханки хлеба и фрукты. В обед, как правило, кормили макаронами на первое, мясом или рыбой – на второе, плюс овощи. На ужин примерно так же, могли дать яйца, сыр, омлет. Так уж складывалось, что то, что давали на обед, было более-менее съедобным и даже вкусным. А то, что давали на ужин, почти всегда выглядело куда менее аппетитно. В этой части тюрьмы нельзя было покупать продукты и готовить самим в камере, поэтому приходилось довольствоваться тем, что давали.

Сегодня на обед была рыба. Маленький марокканец не ел. Он питался в основном киви, теми, что выдавали нам, и периодически ему их катали по полу от соседних камер земляки. Выглядел парень очень нездоровым. По утрам, когда проходила медсестра, он постоянно брал у неё какие-то таблетки.

Мы же с Каримом ели с аппетитом. Я, когда уже расправился с половиной содержимого тарелки, вдруг заметил, что рыбу не удосужились даже почистить от чешуи.

Вечером вдобавок к основному блюду выдали по треугольнику сыра на каждого. Сыр выглядел так привлекательно, что я не удержался. Но, когда я взял его в руки, умудрённый опытом марокканец мне посоветовал оставить его на потом, мол, вечером, часов в 9, захочется перекусить. Я послушался его совета. Количество еды было ограничено – с этим нужно было считаться.

Вечер мы провели, смотря телевизор – особенной альтернативы не было. Пульт работал очень плохо. Нужно было подходить или впритык к экрану, или держать пульт под определённым углом.

Охранник начал свой ежедневный вечерний обход, звеня ключами, грохоча проверяемыми замками дверей, требуя показаться ему на глаза, если кто-то в тот момент сидел в сортире. Подошла и очередь нашей камеры: дверь закрыта, заключённые на месте. Топот кожаных ботинок удалялся всё дальше и дальше, растворяясь в глубине длинного коридора.

– Oh, my friend!13

– Hey!

– Where do you come from?14 – кричало мне арабское лицо, торчавшее между решёток металлической двери. Не знакомый мне ещё марокканец обращался ко мне из камеры по другую сторону узкого коридора.

– I am Russian15

– What’s your name?

– Dmitri.

– Mohammed, call me Mohammed. We can speak English without problems, no one can understand us16

Это было правдой. За эти пару дней у меня уже не осталось и тени сомнения – английским здесь ни охранники, ни заключённые в нашей секции не владели. Оттого я в несколько раз медленнее приходил в себя, продолжая находиться в неадекватном состоянии. Мне будто каждое утро давали дубинкой по голове, как свежепойманной крупной рыбе. Смесь неведения, тупости, беспокойства и страха. Постоянное надоедающее чувство, будто тебя везде может подстерегать опасность. Везде, кроме разве что сортира, но и это в зависимости от того, с кем ты угодил в одну камеру. Именно поэтому нужно браться за любую возможность вступить с кем-то в приятельские отношения, коалицию.

– I know some Russian17! – продолжал он кричать своим хриплым голосом.

– Привэт! Я тэбья лублу! Иди сьюда! Пашиол ты!

– OK, – сказал я с улыбкой: было странно и забавно слышать араба, говорившего по-русски. Набор фраз, впрочем, у него был на все случаи жизни.

– Get out on aria, we can speak there, and you meet people18