Коротая время, играя в брисколу26, Джованни и Сальваторе хлопали картами по столу. Я молча сидел, делая вид, что смотрю телевизор. Краем уха услышал музыку. Арабские мотивы. Голос был мелодичный, мужской, но в нём ощущалась тоска. Наверно, это была тоска по дому. Наверно. Ведь, как мне сначала померещилось, голос доносился не из телевизора или радиоприёмника. Голос, уносивший сознание по ту сторону Средиземного моря, звучал из соседней секции; секции, предназначенной исключительно для заключённых из Туниса. Сколько же арабов сидит в итальянских тюрьмах… Они молятся, читают Коран, соблюдают Рамадан, а в перерывах буйствуют, пьют, курят и бранятся. Также говорят, что однополые связи среди них более частое явление, чем в смешанных секциях, где преимущественно сидят итальянцы и жители восточной Европы. Про арабов говорят всякое. Красивый и печальный голос благородной птицей летел по коридорам, уносясь вдаль.

– Buongiorno! Buongiorno! Утро доброе! – Зашли в камеру, пока все ещё спали, двое охранников. Один из них постучал дубинкой о металлическую решётку окна и ушёл. Периодически тюрьма нас баловала таким вот пробуждением. Эта проверка была, наверное, больше психологическим оружием: я ни разу не видел и не слышал, чтобы кто-то эти решётки в самом деле подпиливал. О побегах здесь ходили лишь легенды.

– Блин, уже так солнце печёт, а ещё только май, – я пожаловался по-русски светловолосому литовцу. Мы быстрым шагом разминали ноги во время утренней прогулки.

– Да, тут летом вообще жесть полная будет. Тебе ещё повезло, что тебя в Болонье взяли, а то, куда ты собирался своё добро везти, это ж юг Италии, там совсем другая страна. Там в тюрьмах условия ещё хуже.

– Ну, тогда действительно повезло… Слушай, а вас как арестовали-то, если не секрет?

Он работал в паре с карликового роста албанцем, который тоже говорил по-русски, – сутенёры. Одна из, пожалуй, самых нелюбимых и не уважаемых другими чёрных профессий. Так, по крайней мере, говорит большинство заключённых, естественно, не относящееся к числу сутенёров. Так говорят, а на деле сколько из них откажется от услуг, предоставляемых девушками с панели? О которых все почему-то знают и никто не любит говорить…

– Да мы, значит, сидели в кафе под открытым небом, пили кофе. Они нас в штатском окружили, и один из них достал из шорт удостоверение, говорит: «Пойдём». Даже кофе допить не дали, гады. – Он засмеялся.

Как-то, чтобы не сидеть в своей камере, я сходил к ним в гости. Сначала мы просто играли в шахматы с албанцем, но постепенно, когда разговорились с ними, меня будто затянуло в зловонную воронку отхожего места. Они с неподдельной садистской радостью рассказывали, что они любят делать с женщинами. Сидевший тогда с ними вор-молдаванин подхихикивал им, подбрасывая разные подобного рода идейки. Они втроём, изголодавшись по похоти, рисовали картину, в которой хотели бы оказаться после выхода на свободу. Омерзительную картину. После такой игры в шахматы хотелось пойти прямиком в душ и отдраить себя колючей мочалкой. С тех пор я держался от них на расстоянии.

Эти двое завалят своих адвокатов деньгами, отсидят они около годика и выйдут, широко улыбаясь нам на прощанье.

Был май, и я наконец-то выбрал себе адвоката.

– Вот, этот адвокат говорит по-русски и действительно работает, – сказал Сергей, протягивая мне визитную карточку.

«Этот адвокат говорит по-русски» – это было очень для меня важно. Так я мог дать ему номер родителей, чтобы он им всё объяснил и чтоб они обо всём договорились. Я так и сделал. Это был, несомненно, правильный выбор. Мало того, что он лично оказался заинтересован в том, чтобы мне помочь, оправдывая это тем, что «он сам когда-то был молодым и глупым», так он ещё и не взял больше положенного по закону за свои услуги. Дело он вырулил мастерски, практически просчитав всё до малейшей детали с точностью до недель. У него за спиной был десятилетний опыт работы. Но не этот опыт, а его благородное сердце подтолкнуло его оказать мне моральную поддержку, как бы это сделал не адвокат, а друг.

Помню, как я сидел перед ним с подавленным выражением лица, потухшими от бессонных ночей глазами, а он говорил мне со своим порой забавным акцентом:

– Ну, послушай. Дела обстоят так и так.

– Да, да, я понимаю. – Пытался я хоть как-то придать жизнь своей физиономии, выслушав уже в третий раз наиподробнейшее объяснение ситуации. Я осознавал, что ему лично было важно увидеть, что я стал спокойнее или довольнее.

– У меня бизнес в России. Я вообще по этой стране много поездил. Много русских повидал, и я скажу, что вы все такие.

– Какие?! – словно выйдя из оцепенения, поинтересовался я.

– Никогда не поймёшь, что у вас на душе.

Он выдержал паузу.

– Ну, ты пойми, что я могу и уйти, если тебе не хочется говорить. Я просто думал, что тебе будет приятно с кем-то поговорить на твоём родном языке…

Я очень благодарен этому человеку.

Когда я вернулся в камеру после первой встречи с адвокатом, решил прочитать одни из тех писем, что мне пришли из дома. Письма… вам никогда не удастся понять, какое значение они имеют для заключённого. Ведь альтернативой им служат только свидания два раза в неделю (это если есть кому навещать) и телефонный звонок – 10 минут в неделю.

Мама:

Миша:

Вечером, после приготовленного Сальваторе ужина, все смотрели развлекательные передачи по ТВ. Но это был один из вечеров, когда телевизоры по какой-то причине отключили. Это бывает, когда заключённые слишком много шумят, но в тот раз мы такого повода не дали. Может, проводились какие-то работы, может, что-то просто вышло из строя. Но вся загвоздка в том, что у заключённых очень быстро заканчивается терпение. Особенно когда их лишают того немногого, что у них есть.

– ТВ! ТВ! ТВ! ТВ! – через несколько минут в один голос орала уже почти вся секция, колошматя тарелками, кулаками и ногами металлические двери. Балаган успокоился, только когда несколько раздражённых охранников прошли по коридору, стреляя по сторонам злобными взглядами и выборочно останавливаясь у камер, чтобы сказать пару ласковых.