«…Я выбрал неправильную дорогу, которая привела к неправильным последствиям…» А мог ли я избежать всего этого? Могло бы всё пойти иначе? Где я ошибся? Хитросплетения судьбы или просто стечение обстоятельств? Почему я согласился на всё это? «…Я добился неправильных целей неправильными методами. Это был неправильный план в неправильных руках…» Я доверился неправильным людям. А был уверен, что в тот момент я доверился Богу. «Неправильные глаза на неправильной награде». Захотел лёгких денег. Эх, дурак. Я неправильно решил проблему. Может, даже неправильно её определил. «Wrong! Wrong!»

Спустя две недели после моего вселения в «отель» «Доцца» утром шестнадцатого дня охранник объявил, что я могу собирать мои вещи, – это означало, что пришла моя пора перебираться в основной отдел тюрьмы.

– Ты найдёшь там себе новых друзей. Будь молодцом, и всё у тебя будет в порядке, – сказал мне на прощание, просунув лицо между решёток двери, Мохаммед.

Опять лабиринты коридоров и бесчисленные двери. Я поднялся на второй этаж, оставляя за собой все те знакомства и более-менее проверенных людей, с которыми я познакомился в течение этих пятнадцати дней. Номер моей камеры оказался третьим. По структуре и размерам камера ничем не отличалась от той, что была на первом этаже. Единственное, что мне сразу бросилось в глаза, так это ухоженность и порядок помещения. Здесь было больше всяких ящиков, крючков для вешалок и прочего, прицепленных к стене (как я узнал позже) с помощью теста и сахара. В общем, обустроено всё было намного лучше. В этом отделе тюрьмы можно было покупать продукты и готовить их. Поэтому, когда я заметил горы фруктов, определённые хозяевами камеры в пластиковые ящики в туалете, у меня потекли слюнки: там, где я провёл первые пятнадцать дней, каждый киви был на счету.

Мои сокамерники не заставили себя долго ждать. Они не были, как мне изначально показалось, на утренней прогулке. Дверь загремела ключами, и двое в халатах зачавкали шлёпанцами вовнутрь камеры. Оба они были из Сицилии. Одного звали Джованни. Пожимая ему руку, я обратил внимание, что у него не хватало мизинца. Он был человеком недалёкого ума и зачастую вёл себя инфантильно, но по сути своей был добр. Своим поведением и манерами он очень напоминал озорного волчонка. Когда я у него спросил, за что его сюда угораздило, он изобразил стрельбу, потом шприц, но всё это были «выкрутасы»: сидел он за марихуану. Говорили, что он её выращивал у себя дома, пока один добрый сосед не позвонил «куда следует». Второму сицилийцу было не менее сорока в отличие от его более молодого земляка. Звали его Сальваторе. Сидел он уже раз в сотый, и всё время за рэкет. Ну, скажите, чем он ещё мог заниматься с его страшным, невидящим, повреждённым левым глазом, ставшим жертвой травмы, полученной в детстве? Я представил его сверлящим своим единственным глазом хозяина какого-нибудь магазинчика. Увидел как наяву, как он наводит на него дуло пистолета или просто палец со словами: «Non fare furbo con me, eh! Не хитри со мной! Я приду за деньгами через неделю, смотри у меня!»

Сальваторе. Он был помешан на чистоте и порядке, приучая меня убираться с ним каждый божий день. Я помню, как он намекал мне, что кровать нужно заправлять идеально, так, как это получалось у него. Я ему отвечал, мол, ты заправляешь свою постель слишком безупречно, я так не могу пока. И чтобы сделать ему приятное, я врал, уверяя его, что вот завтра я так же идеально заправлю. Он не только приучил меня к чистоте и порядку – он стал моим первым учителем итальянского. Он душу клал в то, чтобы мне что-то объяснить. Даже когда у меня уже завёлся словарик, он просил меня отложить его в сторону и по двадцать раз растолковывал мне то или иное слово или понятие. Его вклад я не забуду никогда.

Чему-то я его тоже научил. Когда он заваривал кофе, в его понимании было неправильно подавать его нам в кровать. Я же, приготавливая кофе, подносил его ему прямо в постель. Сальваторе смеялся, говоря, что я веду себя как прислуга или мальчик на побегушках. Я же старался сломать этот стереотип, объясняя, что это просто жест внимания. Жест не слуги, а друга, которому приятно немножко «послужить», «побаловать» человека, к которому он хорошо относится.

Я проведу с ними в камере несколько месяцев. Джованни впоследствии выйдет счастливый под домашний арест, чтобы опростоволоситься и снова вернуться за решётку с уже надбавленными к общему сроку шестью месяцами за, скажем, неуважение к предоставленной ему возможности отсидеть свой срок у себя дома. У Сальваторе начнут сдавать нервы, и он за частые замечания и рапорты будет переведён в другую тюрьму. Он оставит «в наследство» свою чистенькую, ухоженную с такой любовью камеру своим приятелям.

Меня сразу же отрядили в душ. Я прошёлся по секции: и здесь должно быть в целом около 75 человек, по трое в каждой камере. В душе никого больше не было. Я зашёл, огляделся: три душевые, разделённые стенками, на плитках подозрительного происхождения розовый налёт, на потолке – чёрная плесень. Мило. Летом наша секция по этому поводу будет бастовать. Руководство тюрьмы нас услышит и вычистит стены, выбелит потолок, установит новые распылители в душе.

Позже Сальваторе выгнал меня на послеобеденную прогулку, утверждая, что мне ни в коем случае нельзя закрываться в себе, а надо идти знакомиться с людьми. И я это слышал от человека, который почти никогда не выходил из своей камеры… Тем не менее он одним из первых обратил моё внимание на этот момент. Но, несмотря на это, я всё же первый месяц, как многие другие новоприбывшие, старался уйти от малоприятной реальности и проводил львиную долю времени в постели. Как большинство тех, кто не имел особого опыта похождений по тюрьмам, я часто лежал, уткнувшись носом в стену.

Площадки для прогулок регулярно чередовались. В первый раз я вышел на ту, что была средних размеров, довольно просторной. Я стоял у входа, изучая обстановку. Одна часть заключённых разбилась на группки и начала прохаживаться туда-сюда, разминая конечности. Другая, расстелив газеты или полотенца, уселась играть в карты. Кому-то сбросили из окна свежесваренный кофе в пластиковой бутылке, и тот принялся его делить с товарищами. В глаза бросился также качок, который громко переговаривался с кем-то через огромную трещину в бетонной стене. Блеснул кошачьими глазами подозвавший меня к себе итальянец. Я подошёл не спеша, давая понять, что знаю себе цену.

– Ты здесь за героин? Три кило? Первый раз за решёткой?

Я остолбенел, пораженный скорости, с которой в этих стенах распространяется информация.

Удовлетворив любопытство итальянца, я зашагал по сухому бетону. Как-то интуитивно сделал серьёзное лицо, расправил ссутулившиеся от школьной сумки плечи, а спустя несколько месяцев я вообще занялся спортом. Я стану качаться, не только чтобы быстрее улетало время, но и ещё понимая, что мышцы не обязательно пускать в дело, чтобы вызвать к себе уважение. В этом маленьком мире имеет особую важность то, как ты себя преподнесешь. Нельзя показывать, что ты слаб, а то найдутся волки, жаждущие «покусать» захворавшее животное. Позволишь вытереть об себя ноги одному – это начнут делать и другие.

– Ты русский? Привет, меня зовут Сергей, – обратился ко мне парень, стоявший у трещины-телефона в стене.

– Мы молдаване. – Он указал ещё на двоих, стоявших рядом.

Я в двух словах описал моё положение.

– Ну, ты, если проблемы у тебя какие-то будут, ты говори – поможем. Там, если обижать кто будет.

– Спасибо.

Сразу после прогулки он передал мне упаковку печенья и спросил, нужно ли мне что-то из одежды.

Через пару недель я зайду к нему, ещё одному молдаванину и румыну в гости в камеру. Они меня угостят борщом, вином, расспросят обо мне и моей стране. После чего меня обеспечат всем необходимым для написания и отправки письма. Первого письма домой после почти уже месяца моего отсутствия. Да, уже прошёл почти целый месяц, а я так ни разу и не выходил на связь со своими родными, не имею адвоката и нахожусь без малейшего предположения, сколько мне тут ещё быть. Я так долго тянул с письмом, потому что всё это время отходил от шока. Мой мозг будто пережил некроз, и ему нужно было несколько недель, чтобы оправиться.