Вечером того же дня я наконец-то сходил в душ. Шампунь мне одолжил Карим.

Если честно, я задавался вопросом: как это делается? Знаете ли, всё это кино про тюрьмы создаёт своеобразное впечатление… Да ещё эти анекдоты про выскальзывающее из рук мыло. Ну, вы меня понимаете. В каждой секции в «Доцце» находится около 75 человек. В душ ходят по очереди: один день утром – камеры по левую руку, после обеда – те, что по правую. И на следующий день наоборот. Охранник следит за тем, чтобы в душе не было столпотворения (три душевых на всю секцию), поэтому он выпускает заключённых группками, контролируя трафик.

Решение проблемы с падающим на пол мылом заключалось не только в использовании жидкого геля для душа, но и в простом не снимании трусов в течение всей водной процедуры. «Гениально!» – решил я, узнав, как постояльцы этого своеобразного «дома отдыха» подстраховались на случай сожителей с определёнными наклонностями.

И вот впервые после выматывающего перелёта хлорированная вода, сбегая по моей спине, уносила грязную энергетику и часть накопившейся усталости и стресса вниз, в водопроводную трубу.

Голуби, очень напоминающие покупателей в супермаркете, деловито прохаживались по газону, усыпанному кучами мусора различного происхождения. Клиенты необычного магазина поворачивали головы и так, и эдак, моргая выпученными глазами, оценивая предоставленные их вниманию продукты. Чего здесь только не было: и огрызки груш, и шкурки бананов, и ароматные пластиковые упаковки из-под мяса и не только, заплесневевшие овощи, хлеб. Сколько здесь было хлеба! Просто рай! И он длится, пока двуногие существа не придут с чёрными мешками чистить двор. Но самое замечательное заключается в том, что те же двуногие существа не заставят себя ждать и вновь побросают из окон уйму вкусностей.

Я наблюдал эту картину через решётки небольшого оконца. Сегодня я оказался в числе тех, кто должен был пройти медосмотр. Я и несколько иностранцев стояли в комнате, в которой даже негде было присесть, ожидая своей очереди. Меня взвесили, затем померили рост, поинтересовались, приходилось ли мне оперироваться; расспросили в общем о болезнях, сделали рентген и отправили восвояси.

В итальянской тюрьме это работает так. Если у тебя встреча с адвокатом, или тебе прислали посылку и тебе надо идти её забирать, или просто-напросто ты по какому-то поводу должен выйти за пределы тюремных стен, тебе суждено оказаться в «камере ожидания». Что она собой представляет? Это небольшое помещение, где иногда есть стулья, но чаще всего имеется лишь небольшой выступ в стене, который можно использовать в качестве сиденья. Имеется огромное окно и, разумеется, сортир, а он часто так называемый «турецкий» – просто дырка в полу. Ах, ну да, как я мог забыть про крошечную батарею у выхода? И больше ровным счётом ничего. Если ты прилично одет, то не рискуешь даже присесть. А порой приходится ждать часами, так что начинаешь ходить туда-сюда как идиот, ну, это если тебе там не с кем поговорить. А может получиться, что ты там вообще один окажешься. Вот и делай что хочешь. Курить разве что. Ну а если человек некурящий? Тогда что делать? Можно читать надписи на стенах. Чего только люди не пишут. На румынском, сербском, албанском, арабском, итальянском, в конце концов. Ругань в адрес итальянских судебных органов и прочих частей тела, девизы и лозунги, собственные умозаключения, слова радости от последнего дня несвободы и многое другое. Но рано или поздно надписи заканчиваются. И тогда я, например, начинал петь. Но запел я не сразу. Должно было пройти достаточно времени, чтобы я понял, что это один из способов не сойти с ума, осознавая безысходность положения. Безысходность заключалась в этих бетонных стенах, решётках металлических дверей и окон с облезлой краской; в этих людях, вот уже в сотый раз увлечённо обсуждающих особенности своих судебных процессов. Или тех, что пустыми, уставшими от всего на свете глазами пялятся в окно. В окно на толстых голубей, которым нет до них абсолютно никакого дела.

– Привет, – я поздоровался с огрызком, плавающим в пластиковом стакане, который мы подрядили под пепельницу. Огрызок не ответил. Не очень-то воспитанным он оказался.

Сегодня 6 апреля. День, очень необычный для Италии. День, когда все убедились, как по европейским меркам плохо подготовлено итальянское правительство к чрезвычайным положениям подобного масштаба. День, когда жители Ломбардии, Тосканы, Рима, Сицилии ощутили себя одной нацией – итальянцами. Как жаль, что для этого единения послужила поводом эта трагедия.

6 апреля 2009 года в Акуиле, Абруццо, произошло мощное землетрясение. 6,5 по шкале Рихтера. Целые месяцы в СМИ говорилось о произошедшем и о тех восстановительных работах, которые там имели место, и о тех, что так и не произошли.

Я смотрел репортаж с мест событий, но никак не мог понять, что произошло. Итальянского я не знал, и слово «terremoto»25 мне ни о чём не говорило. К счастью, нашёлся человек, который мне всё объяснил.

По музыкальному каналу несколько раз в день будет теперь играть песня «Domani» «Завтра». Песня и видеоклип, в котором будет учувствовать большая часть итальянских певцов и певиц. Песня про то, что завтрашний день будет обязательно лучше. Песня о надежде. Вырученные средства от этого музыкального проекта собирались направить на строительство новых домов для пострадавших семей.

Но в этот день произошло что-то из ряда вон выходящее также и в нашей секции. Пока мы мирно топтали траву на прогулке, в один момент совершенно неожиданно откуда-то из-за стены вылетел огромный булыжник и с грохотом приземлился рядом с группой марокканцев, сидевших у стены. Воцарилось гробовое молчание. Его нарушила ругань арабов, которые вышли из оцепенения и поняли, что бы стало с одним из них, если бы камень приземлился тремя метрами левее.

– Сегодня у нас проведут обыск, – кто-то шепнул мне на ухо.

Воздух звенел от напряжения.

Когда мы, подавленные после случившегося, вернулись в секцию, мы нашли наши постели вывернутыми наизнанку, вещи в шкафах были скомканы, смяты, перемешаны. Да, пока были на прогулке, в камерах провели обыск. Что могли искать? Наркотики, оружие, деньги, мобильные телефоны… Я так и не понял, было ли это связано с произошедшим на улице или нет. Одно было ясно – надо было привести свои вещи и камеры в присущий им до обыска порядок. В нашей камере никто не ворчал, никто не жаловался, мы молча взялись за дело.

Вечером показывали какой-то голливудский фильм. Ребята молча смотрели телевизор. Карим, чья кровать была снизу, чтобы видеть телевизор, не вставая с неё, вытащил наполовину матрац из своего ложа и положил его на табуретку. Свет уличных фонарей, проходя через решётку окна, напоминавшую по своей форме пчелиные соты, ложился на стену рядом со мной. Я указал на него ребятам и зажужжал, изображая пчёлок-работяг, хлопочущих в их жилище. Трудолюбивые насекомые. Такие маленькие и бесполезные поодиночке и такие сильные и влиятельные, объединённые вместе целью, как одно тело, один организм. Марокканцы с детской искренностью довольно закивали, оценив мою наблюдательность.

Небо было пасмурным. На фоне этого неба тёмно-серое здание одного из корпусов тюрьмы выглядело по-настоящему отталкивающе. Мне было не известно его предназначение, я просто смотрел на него через решётку окна в камере ожидания. Вместе со мной сюда привели двух румын. Один из них сидел на стуле, второй ходил взад и вперёд весь на нервах. Они переговаривались между собой, создавая впечатление, будто они не просто знакомые, но ещё и сообщники. Один из них обратился ко мне:

– Ты какими судьбами здесь?

Я попытался объяснить, но толком нам поговорить так и не удалось – итальянского я не знал. Это впоследствии благодаря помощи молдаванина Жени я узнал, что они попались за воровство, и вообще, как показало время, они хорошие ребята. Один из них, тот, которого звали Флорин, услышав, за какие деньги я предпринял всю эту авантюру, дал мне кличку «Crazy».