– Мои матросы в один голос твердят, что это ты накликал на нас такую беду! – вдруг сказал триерарх. Он поднялся и ткнул пальцем в том направлении, куда нас несло. – Вот с ними ты сумеешь договориться?..

Я встал, покачнувшись и схватившись за соседний ящик; Артабаз тут же оказался рядом, поддержав меня. Но я не глядел на моего слугу. Впереди на горизонте я различал желтый песчаный берег, окаймленный широкой пенной полосой. Я снова ощутил слабость в коленях.

– Это Африка?..

– Африка. Египет, – уточнил кариец, осклабившись. – Ты ведь хвалился, что по-ихнему понимаешь?

Тут Артабаз внезапно гневно воскликнул на своем ломаном ионийском наречии:

– Мой хозяин – и твой господин, триерарх! Называй его господином!

Капитан изумленно вытаращился на дерзкого мальчишку.

– Господин, – согласился он нехотя, снова взглянув на меня. А потом поспешно отошел, чтобы отдать распоряжения своей поредевшей команде: нам ничего не оставалось, кроме как пристать к этому чужому берегу.

Волны катились уже медленнее, лениво набегая на берег; гавани поблизости не было видно, и я понадеялся, что тут нет рифов. Было ясно, что наш триерарх тоже не знает этих вод. Я схватился за мой амулет, которого, к счастью, не потерял.

Однако приливом нас довольно мягко вынесло на песок. От толчка я опять упал, и Артабаз тоже. Я больно ударился бедром о железный угол ящика. Но потом, приподнявшись, я схватил юношу за плечи и встряхнул, ощущая неудержимое ликование.

– Мы спасены! Слышишь?..

– Да, мой господин, – ответил перс. Глаза его сияли. – Да славится Ахура-Мазда!

Вокруг нас уцелевшие матросы и освобожденные гребцы тоже шумно радовались. Конечно, нам посчастливилось дважды: мы не утонули в бурю и, пристав к берегу, спасли наш корабль!

Посох мой я оставил в трюме: он подмок, как и наши товары и казна, но был целехонек. Артабаз сбегал и принес его, и мы уже собирались сойти с корабля. Но тут к нам опять приблизился триерарх.

– Оставайся тут… господин, – мрачно распорядился он, опустив тяжелую руку мне на плечо. – На этом судне я начальник, и мой приказ: никому не сходить с корабля!

Я пришел в недоумение. Но тут кариец, пересыпая свою речь отборными морскими ругательствами, объяснил мне наше положение. И я понял, что оно хуже, чем мне представлялось.

Мы спасли корабль – однако лишились мачты. На веслах, даже с таким количеством гребцов, мы могли бы дойти до Крита, до ближайшей греческой земли: но пока прилив, отчалить мы не можем. И прежде нам нужно во что бы то ни стало пополнить запасы воды! Провизии хватит, но без пресной воды никуда!

Мы понятия не имели, где на африканском побережье взять воду! Египетское солнце жарило вовсю, и я уже ощущал жажду. Но даже это было не самое худшее.

– Вон, видишь? Там крепость. Береговая стража, – сказал триерарх, указывая на какую-то белую постройку вдалеке. Глаза моряка были куда острее моих.

Это был первый признак человеческого присутствия, который мы увидели. Мое сердце забилось быстрее.

– Ведь там египтяне?

– Скорее всего, – кивнул триерарх. – И молись своему критскому божку, чтобы ты сумел с ними объясниться – а они захотели тебя слушать!

И тут я понял, отчего кариец теперь смотрел на меня с такой злостью и так говорил. Я опустился на палубу, сжимая голову руками. Конечно, египтяне сейчас лучше относились к чужеземцам, чем в былые времена; однако мы не вошли в гавань как торговое судно, чтобы вести дела с чиновниками и властями… Нас попросту прибило к берегу! И хотя я мог бы попытаться объясниться с воинами, несущими дозор в этой крепости, куда больше вероятность, что они сочтут нас хорошей и легкой добычей, подарком моря!

А пережив такое насилие со стороны персов, многие коренные египтяне еще больше озлобились против чужаков. И им нет дела до того, каким почетом мы пользуемся у себя в Карии! Особенно этим солдатам гарнизона, которые наверняка изнывают тут от скуки и безденежья!

«Будь это персы, я мог бы объясниться с ними куда лучше», – подумал я; и невольно усмехнулся. Да, я говорил по-египетски, и довольно сносно; но я владел южным наречием, которое весьма отличалось от северного. И давно не слышал живой речи. На Крите я рассчитывал вести дела с купцами с помощью самих критян – и купцы обычно знают чужие языки… Да что теперь казниться!

Я быстро встал, чтобы помочь моим товарищам. Но прежде, чем присоединиться к остальным, я сделал то, что подсказывало мне чутье: снял мой талисман и, распустив гашник холщовых штанов, спрятал драгоценного золотого бычка в набедренной повязке. Я понимал, что если нас все-таки возьмут в плен, то первым делом отнимут все ценное. А дар моей матери я был обязан сохранить – как он всю жизнь хранил меня…

Артабаз, пристально наблюдавший за мной, понял, что я делаю и зачем. Евнух подошел ко мне и дотронулся до моей руки.

– Я никогда не оставлю тебя, господин, – сказал он. – И твой бог тебя не оставит.

Я кивнул.

– Благодарю, мой друг… и надеюсь на это. Но все-таки подумай, что ты сам можешь припрятать, пока есть время!

Потом я направился к триерарху, ожидая распоряжений. Но теперь мы мало что могли сделать без чужой помощи, без помощи местных: а их внимание как раз не хотелось привлекать. Вот если бы мы могли сами найти источник или колодец… Но они тут наверняка все на учете и хорошо охраняются!

Мы разделили между собой часть оставшейся мутной воды с привкусом глины. Потом триерарх все-таки решился отправить двоих человек на разведку. А я вдруг ощутил, как заныло перетруженное левое колено, и меня это встревожило.

Если придется сражаться или бежать… даже если я попаду в плен и меня принудят к физическому труду, как раба, этот недостаток может оказаться роковым. На тяжелых общих работах от таких, как я, избавляются первыми!

И мог ли я погибнуть теперь, когда меня за морем ждали беременная жена и маленькие дети?

– Сколько у нас осталось воинов? – спросил я капитана, нащупывая отцовский нож на поясе.

– Девять из десятка, – ответил он.

Всего нас осталось сто двадцать из двухсот. У меня вспыхнула надежда. Если воины пожелают напасть на нас, мы можем попытаться одолеть их и захватить их запасы!

Но тут Артабаз отчаянно крикнул:

– Идут сюда!

Первым делом я увидел наших: матросы, посланные на разведку, со всех ног бежали обратно. А потом я ахнул: один из матросов упал, ткнувшись лицом в песок. Дозорные уже стреляли!..

Я схватился за нож, и наши воины тоже повыхватывали мечи. Трое прицелились в египтян из луков, но стрелять еще не решались. Стало видно, что нам угрожает серьезный противник.

Несомненно, благодаря персидской опасности и участившемуся морскому разбою, египтяне теперь усилили береговую охрану. Я давно уже плохо представлял себе, как идут дела в Египте, – и хотя жители Та-Кемет оставались данниками персов, поражение Ксеркса наверняка вдохнуло в них новые силы для сопротивления всему иноземному…

Эти воины, которые направлялись к нам, были верховыми; и стреляли они тоже как степняки. Отряд конных лучников человек в тридцать, в белых льняных шлемах и таких же панцирях: темные от солнца, враждебные и торжествующие. Они окружили нас прежде, чем мы успели опомниться. Теперь они могли бы перебить нас всех, как стадо! А сзади бежали еще новые, два, три десятка: гарнизон этой крепости, очевидно, был немалым.

Мы все еще оставались на корабле, но мы не могли даже спустить его на воду. Мы могли бы, пожалуй, отчалить даже в прилив, гребя вдоль берега, чтобы добраться до какой-нибудь египетской гавани. Однако теперь было поздно.

– Кто такие? – отрывисто спросил один из воинов, в дорогих доспехах: очевидно, предводитель.

Смысл вопроса был ясен и без перевода; но я был ободрен тем, что понял речь египтянина. Я выступил вперед – под нацеленными на меня стрелами, как совсем недавно перед воротами Милета. И, запинаясь, начал говорить, стараясь держаться с такой же уверенностью.