Она снова открывает глаза. Смотрит на меня пронзительно. Как будто прощается. Потом тихо произносит:

— Я люблю тебя…

В этот момент ее глаза закатываются, а у меня все обрывается внутри. Как будто взрыв происходит, ломаются кости, разрываются внутренности. С этого момента я почти ничего не помню. Знаю только, что прижимал ее крепко к груди и рыдал, уткнувшись в окровавленные волосы. Пытался вдохнуть свою жизнь, потому что без нее жить бы смог.

Сейчас я сижу в больнице, не знаю столько времени. Ко мне периодически подходят врачи, многие меня знают, приходил и мой хороший знакомый зав отделением травматологии Иван Борисыч. Когда Антон сломал ногу, я именно его просил о помощи. Мне сделали какой-то укол, наверное, поэтому я впал в такое состояние. В голове главной была лишь одна мысль. Операция. Сейчас идет операция. Сейчас моя любимая женщина снова находится между жизнью и смертью. А я опять ничего не могу сделать. Я так боялся этой боли. Я клялся себе, что не полюблю больше никогда. Мысленно обращаюсь к жене: «Алена, если нашу встречу с Вероникой устроила ты, не забирай ее к себе. Оставь. Мне. Её».

Из этих мыслей меня вырывает Борисыч. Он тяжело садится рядом со мной. Я замираю. Не дышу. Сейчас он объявит приговор. Или подарит надежду, или отправит в бездну боли, откуда не будет возврата. Он говорит только одно слово:

— Жива, — это дарит мне вздох, потом еще один, — надежда есть.

Я боюсь спрашивать дальше. Он молчит, я тоже.

Потом он тяжело опускает руку на мое плечо.

— Остается ждать. Она молодая, сильная. Должна выжить. Держись, Егор. Ты ей очень нужен, — потом наклоняется, чтобы заглянуть мне в глаза, и добавляет, — нам всем ты очень нужен!

Продолжает:

— Она в реанимации. Немного позже пущу тебя к ней, слышишь? Это запрещено, но для тебя будет исключение.

Я киваю, говорить не могу. Надежда есть. Есть. Держусь за эту мысль. Иначе сойду с ума.

В палате пикают приборы. На лице Вероники кислородная маска. Я держу ее за руку. Сжимаю холодные пальцы, пытаясь согреть. Прошло уже два дня с момента аварии. Она без сознания. Но я не теряю надежду. Это все, что у меня есть. Ника знает это. Я уверен. Я разговариваю с ней. Мысленно и вслух.

Мне пришлось сообщить о произошедшем ее родным. Это было еще одно испытание. Ведь это я не уберег ее. Нельзя было позволять ей садиться за эту рухлядь. Мама Вероники приехала вместе с Антоном. Их бы не пустили сюда, но я договорился. Они побыли здесь несколько часов. Сейчас уехали в квартиру Вероники. Антон был очень подавлен. Молчал. Ничего не говорил. Только в глазах я видел страх. Это чувство объединило нас всех.

Врачи не спешили с прогнозами. По словам Борисыча, операция прошла успешно. Внутреннее кровотечение остановлено. Повреждена печень и селезенка, переломы ребер и ключицы. Сильное сотрясение, большая кровопотеря. Что-то еще. Я не запомнил. Я сосредотачиваюсь на одном. Надежда есть. Она не может уйти вот так. Мы еще столько должны успеть, столько попробовать, узнать друг о друге.

Я подношу ее руку к губам. Целую каждый палец, зарываюсь лицом в ее ладонь. Пытаюсь почувствовать ее запах. Он такой родной, он дает мне силы бороться с отчаяньем. Вдруг чувствую, ее рука вздрагивает. Поднимаю голову. Смотрю на Веронику. Лицо ничего не выражает, но пальцы снова легонько сжимают мои. Я вскакиваю.

— Вероника! Вероника! Ты слышишь меня?

Приборы начинают пищать чаще. Это приводит меня в панику. Я выскакиваю в коридор и зову медсестру, забыв, что это реанимация и шуметь нельзя. Молоденькая девушка входит в палату:

— Что случилось? — сосредоточенно смотрит на приборы, подходит к Веронике, осматривает ее. Потом говорит, что позовет доктора и уходит. А я растерянно стою возле кровати, снова боясь вздохнуть. Вдруг веки Вероники вздрагивают, я хочу позвать ее, но у меня пропал голос. Наклоняюсь, глажу ее по щеке трясущейся рукой. Наконец, она открывает глаза. Я смотрю в омут родных глаз и не могу поверить. Чувства снова разрывают меня изнутри. Но теперь это похоже на радость. Она открыла глаза, она вернулась ко мне. Наконец-то.

Входят доктор и медсестра, просят меня покинуть палату. Я хочу возразить, только медсестра не хуже бронетранспортера выпихивает меня из палаты, даже не позволив ойкнуть. А я стою и улыбаюсь, как дурак. Раз она открыла глаза, значит она снова со мной.

Я блуждала в какой-то липкой темноте, как мне казалось, бесконечно долго. Здесь была лишь боль и темнота. Я пыталась из нее выбраться, но у меня ничего не получалось. Хотелось сдаться, но меня держал голос. Он звал, не отпускал, вытягивал на поверхность из темной пучины боли, он был ориентиром. Это был голос мужчины. Моего любимого мужчины. Только в какой-то момент он стал совсем тих. Я почти перестала его слышать. Тогда я начала погружаться в бездну и чувствовала, что силы покидают меня. Только в момент, когда уже казалось, ничего не сможет помочь, меня как будто вытолкнуло на поверхность. И в голове очень громко взорвался другой голос. Женский. Красивый. Передо мной возник образ женщины. Я не то чтобы видела ее, но я знала, как она выглядит. Это его жена. "Ты нужна ему там! — сказала она. — К нему иди! — тон ее был жесткий, требовательный. — Борись! Ему нужна сильная женщина! Я не могла в тебе ошибиться! Он должен быть счастлив!" Она говорила что-то еще. Я не могла разобрать, слова ее звенели в голове, от них становилось очень больно. Но каждое слово наполняло меня новой силой. Потом ее голос пропал. А я начала чувствовать свое тело. Оно болело. Но я смогла пошевелить пальцами, услышала другие голоса и звуки. Я с трудом открыла глаза и увидела его! Того, ради которого меня вернули назад. Теперь я точно знаю, что наша встреча не случайна!

С того момента прошло около недели. Первые дни были самыми тяжелыми. Я, то приходила в себя, то снова проваливалась в небытие. Нет, это была не та жуткая темнота. Это уже больше проходило на сон.

Егор почти все время был рядом. Каждый раз, когда открывала глаза, я искала взглядом именно его. Если не находила, во мне поднималась паника. Видимо, это поняли и врачи, поэтому перестали выпроваживать его из палаты. Бывало, мне даже не нужно было открывать глаза, потому что я чувствовала — он держит меня за руку. Это придавало сил. Сейчас мне уже немного лучше, хотя отвратительная слабость чувствуется все время. Я не могу даже поднять здоровую руку. Левая сторона от шеи до кисти вся в гипсе из-за перелома ключицы. Я вообще вся в бинтах и повязках. Любое движение доставляет дикую боль. Не могу даже самостоятельно есть и пить. Во всем этом мне помогает Егор или молоденькая медсестра. Но она приходит редко. Чаще я ее зову для тех вещей, которые стесняюсь делать при Егоре.

Моя мама и Антон тоже проведывают нас, но я от них быстро устаю. Мама и сейчас умудряется поучить меня жизни. Хотя она успела сказать, что Егор ее приятно поразил, и на него можно положиться. Я и сама это знаю. После всего что случилось, особенно. Как так может быть? Еще пару месяцев назад мы были даже не знакомы, а теперь он стал самым близким и дорогим человеком. Если он не бросил меня даже сейчас, значит его любовь настоящая. Хотя я в этом уже перестала сомневаться.

Сейчас пришла Натаха. Меня уже перевели в палату, видимо вип, потому что я здесь была одна, еще в палате был телевизор, стол, холодильник и диван, на котором спал Егор. Натаха даже в палату ворвалась шумно, неся в руках пакет с фруктами. Егор как раз заканчивал мою кормежку. Я это именно так называла. Потому что аппетита у меня не было совсем, и ему приходилось уговаривать меня есть, как маленькую.

— Привет всем! — ворвалась Натаха, притормозила только у моей кровати. — Как дела?

— Нормально, — говорю я, — если бы еще кое-кто не заставлял меня есть, как слона, да еще и всякую гадость.