Он кладёт устройство на стол с величайшей осторожностью и вновь поворачивается ко мне, устремляя на меня свой серьёзный взгляд.

— Что?

— Бел, я думал… я думал… — но ему не удаётся подобрать слова. Он вздрагивает от бессилия, и я терзаюсь вопросом: да что же теперь не так? Он не рад, что мы получили радио?

Кон хватает меня за руки, притягивает к себе и целует.

Не по придворному этикету, не руку и не в щёку. Его руки обнимают меня, а губы касаются моих. Я напрягаюсь от шока и неожиданной дрожи, охватившей всё моё тело.

Я застываю, чувствуя его тепло, его прикосновение, запах масла и пота, смешанный с чем-то ещё. Заманчивым, околдовывающим. Он не должен этого делать. Ему больше не нужно жениться на мне. Почему он целует меня? Но я не могу думать об этом сейчас. Я не могу думать о чём-либо, кроме этого поцелуя. У меня перехватило дыхание. Моё сердце бьётся так сильно, что я слышу его, и смотрю на его полуприкрытые глаза, такие сияющие. Он немного смещается и целует меня так, что тепло волной проходит через моё тело, закручиваясь в животе. Глаза, сдаваясь, закрываются. А сердцебиение становится единственным, что я замечаю. Моё и его. Я чувствую его ритм, эхом через его тело, прижатое к моему.

После Шая никто и ничто меня так не волновало. В одно мгновение все мои стены рухнули.

Он разрывает поцелуй и отстраняется, словно только сейчас осознал, что он делал, что я не отвечала. Он следит за моей реакцией, его лицо вновь становится серьёзным. Разочарование смешивается с растерянностью, будто он сам от себя не ожидал.

— Я не должен был… то есть… мне жаль, Бел.

Ничего ему не жаль. Он уж точно не жалеет о том, что сделал. Я понимаю это по новому блеску в глубине его глаз.

Нет. Кон совсем не жалеет об этом.

— Врёшь, — шепчу я и сама тянусь к нему за поцелуем. Я не знаю, кто из нас двоих удивлён больше тому, как мои губы прижимаются к его, а руки обхватывают за шею, и он сдаётся. Из его горла вырывается стон, и я таю, как свечка, от этого звука. Что-то мощное и первобытное в глубине разума шепчет: «Мой».

И я, правда, так думала. Именно это. Я здесь с ним не потому, что это мой долг или потому что у меня есть обязанности. Я здесь не потому, что меня послали отец и Императрица. Я здесь потому, что не могу оставить его. Только не сейчас.

— Я думал, что в этот раз я потерял тебя по-настоящему, — шепчет он мне, будто это исповедь.

Я мотаю головой, водя носом по его коже. От него пахнет маслом и плазмой, но под всем этим он пахнет как Кон. Или всё это вместе и есть его запах, эта головокружительная смесь, которая не должна быть такой опьяняющей.

— Я слышала тебя. Ты предупредил меня.

— Я старался. Я был с Рондетом, установил с ними контакт, пытался увидеть…

— И ты смог. Ты помог мне. Ты спас меня. Знаю, мне стоило подождать. Но Девра… лётчица бы тогда умерла в одиночестве. Кон, она бы… — из моих глаз внезапно бегут слёзы, все те слёзы, всхлипы и пустота в груди, которые я так старалась скрыть.

— Не плачь, — говорит он. — Пожалуйста, не плачь. Это не твоя вина.

Он шепчет моё имя, прижимая к себе, пока я не нахожу в себе необходимые силы, чтобы вновь взять себя в руки, вернуть себе контроль, который позволит мне заговорить вновь. Я вытираю лицо, но не отстраняюсь от него. Не могу.

— Тебе нужно починить устройство связи. Зендер рядом. Я слышала его. Мы смогли установить контакт, а значит, этот усилитель достаточно мощный. Мы можем настроить координаты. Просто обязаны. Это всё нужно остановить. Мы должны прогнать их с Антееса.

Кон не спит, и это проблема. Даже когда он ложится в кровать, он вскоре подскакивает с новой идеей, которую нужно немедленно реализовать. Может, его изобретения и помогают другим выживать, но они же и медленно убивают его самого. Я вижу это, но ничего не могу с этим поделать. Только пытаться присматривать за ним, не давая ему стать худшим врагом самому себе.

Шай в некотором смысле так же присматривал за мной. Это была его обязанность, конечно, но не только. Каждый раз, когда я думаю о нём, что-то внутри меня сжимается. Это выше моих сил. Он должен быть здесь, а не я. Или, по крайней мере, он должен быть здесь со мной. Но опять же, когда я думаю об этом, то вспоминаю про Кона, и совесть буквально рвёт меня на части. Я бессильна против этого. Мне казалось, что всё было сложно, когда Шай был рядом. Теперь же каждая мысль о Конлейте вызывала воспоминание о Шае. Даже поцелуй. Я ужасный человек.

В лагере такого размера сложно хранить секреты. Здесь слишком тесно для этого. Большинство ночей Кон спит — по крайней мере, теоретически он это делает — в полутора метрах от меня. Я это прекрасно знаю. Звуки, запахи, связанные с ним, преследуют меня повсюду. Моё тело словно настроено на него, откликается на его присутствие. Я наблюдаю за ним так же внимательно, как охраняет его Джондар, как оберегают меня Том и Петра. Но всё же самой большой угрозой Кону, по всей видимости, является он сам. Я пытаюсь — и иногда мне даже удаётся — вытащить его из цепких лап своих изобретений, будь то система связи, или «Стрекозы», или ещё что-то, захватившее его внимание, хотя бы ненадолго. Когда он без сил, я заставляю его отдыхать или уговариваю пойти к Рондету, где по меньшей мере отдыхает его тело, если не ум. Я сижу рядом с ним на собраниях Совета, слежу, чтобы он ел, и изо всех сил пытаюсь уберечь его.

Я хочу повторить наш поцелуй, но не знаю, как подступиться. Сейчас не время флиртовать. Не то чтобы я вообще когда-либо умела. Во-первых, мне это несвойственно. А во-вторых, лагерь — неподходящее для этого место. Идёт война, в конце-то концов. Но прошлый раз был не просто вежливым поцелуем от антейма. Эта страсть исходила от Кона, и она поразила меня. В этом не было никакой политической необходимости. Никакой объективной причины, кроме как… если он, и правда, неравнодушен ко мне. Что-то в этом пугает меня. Это почти невыносимо, учитывая всё, что мы потеряли, и всё, что мы ещё можем потерять. Если я его лишусь… Я не могу. Долг и любовь не уживаются вместе. Я это знаю лучше, чем кто-либо. Так что я просто буду здесь ради него — с ним — и попытаюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы защитить его.

Наша вылазка спустя несколько дней чуть было не обернулась катастрофой, когда нас заметили несколько снайперов за выступом скалы. Только когда я почувствовала присутствие Ренны в моей голове, я смогла увидеть расположение врагов. В этот раз Кона там не было. Я сосчитала до трёх, выдохнула и подняла оружие. Три выстрела вывели из строя трёх снайперов, и я опустила плазморужьё, заметив ошеломлённые лица Джондара и Тома. За их спинами один из антейцев начал читать молитву, благодаря высшие силы. Он смотрел на меня, как все они смотрят на Кона, как смотрели раньше на Матильду. «Ну и пускай», — думаю я. — «Пусть верят, во что хотят. А мне нужно вернуться к Кону. Это всё, что имеет значение».

В то же время моё безрассудство становится заразным. Джондар всё чаще старается проявить себя, и я подозреваю, что это связано с тем, что Кон и я стали проводить больше времени вместе. Или, может быть, ему просто наплевать, выживет он или умрёт. Я пытаюсь сказать об этом Кону, в один из вечеров, когда мы у Рондета. Но он только лишь улыбается.

— В других ты это замечаешь, — он переплетает свои пальцы с моими, пока говорит, и это прикосновение кажется таким родным. Чем-то, что мне будет невыносимо потерять. Внезапно я перестала быть такой безрассудной.

— Мы просто делаем то, что должны, антейм.

Улыбка играет на его губах, выдавая скорее смирение, чем радость.

— С каждый разом это всё опаснее. Последняя вылазки… вы же едва вернулись.

— Знаю. Они как будто начали предугадывать наши ходы. Или, по крайней мере, стали готовиться тщательнее.

— Предугадывать… — задумчиво повторяет он. — Но у нас хотя бы есть это.

— Отрадно слышать, что мы для вас не более чем удобное преимущество, — дразнит Ренна.