– Нетрудное это для меня дело, – пожал плечами демон, выслушав Киприана, – ибо я много раз потрясал города, разорял стены, разрушал дома, производил кровопролития и отцеубийства, поселял вражду и великий гнев между братьями и супругами и многих, давших обет девства, доводил до греха; инокам, поселявшимся в горах и привычным к строгому посту, никогда и не помышлявшим о плоти, я внушал блудное похотение и научал их служить плотским страстям; людей раскаявшихся и отвратившихся от греха я снова обратил к делам злым; многих целомудренных ввергнул в любодеяние. Неужели же не сумею я девицу сию склонить к любви Аглаида? Да что я говорю? Я самим делом скоро покажу свою силу. Вот, возьми это снадобье и отдай тому юноше, пусть он окропит им дом Иустины, и увидишь, что сказанное мною сбудется.
Суток не прошло, как передал Киприан окрыленному надеждой на скорую победу юноше пузатую склянку с черным снадобьем, как вновь явился к нему бес. Поклонился, но без всегдашней гордыни. Без бахвальства прежнего глянул. Из повествования его путаного понял Киприан, что поначалу-то все складывалось по задуманному. Аглаид тайно окропил четыре стены, двери и окна дома. И в ту же ночь, лишь только встала Иустина по всегдашнему своему правилу к молитве в три часа пополуночи, как сердце ее опутало и пронзило вдруг неведомой прежде страстью. Виделся ей Аглаид. Томный взгляд его волновал сердце, и оно теперь билось учащенно, неукротимо. Тело его молодое, гибкое обнажено. Кожа источает благоухание неземное. А губы сулят сладкую негу, о которой она прежде не помышляла. От видения этого плоть ее, и сердце, и душа трепетали осенним листочком на ветру, жаром знойным и хладом снежным ошпаривали, мотыльком ночным перепархивали от сердца в низ живота. Казалось, от страсти внезапной она сейчас лишится сознания. Молитвы разом забылись. И только рука помнила еще, как творить крестное знамение. Сотворила его, ощущая в каждом движении тяжесть и нездешнюю ломоту. «Господи Боже мой, Иисусе Христе! – произнесла Иустина то, о чем спасительно подумала только теперь. – Вот, враги мои восстали на меня, приготовили сеть для уловления меня и истощили мою душу. Но я вспомнила в ночи имя Твое и возвеселилась, и сейчас, когда они теснят меня, я прибегаю к Тебе и надеюсь, что враг мой не восторжествует надо мною. Ибо Ты знаешь, Господи Боже мой, что я, Твоя раба, сохранила для Тебя чистоту тела моего и душу мою вручила Тебе. Сохрани же овцу Твою, добрый Пастырь, не предай на съедение зверю, ищущему поглотить меня; даруй мне победу на злое вожделение моей плоти». Крест, который возложила на себя Иустина и которым освятила затем и комнату свою, и весь дом, вспышками яркими ослепил беса. Попалил синие его кудри. В комнате завоняло горелой шерстью и плавленой серой. Бежал бес поспешно. Перхая и сотрясаясь от злобы.
Киприан слушал его в рассеянности, осознавая, что, возможно, нынешний его помощник слишком слаб, чтобы совратить молодую христианку. И удивляясь такой ее силе, одержавшей победу хоть над мелким, но все же бесом. Той же ночью вызвал к себе на подмогу нового демона.
Был тот свиреп. И ростом своим, и статью напоминал больше буйвола, нежели козлища. Шкурой дублен. Шерстью укрыт густо, словно медведь иль росомаха злобная. Клыкаст. Когтист. Взгляд окровавленных белков воспален в ненависти своей. Пеной густой и желчью горькой брызжет пасть его ненасытная.
Но и тот, хоть и набросился на помыслы Иустины со всей бесовской свирепостью, возвратился через неделю ни с чем. Вновь почуяв приближение похоти, облачилась девица в козью власяницу, что колола тело ее тысячами грубых шерстинок, всю неделю вкушала одну лишь воду и беспрестанно, исступленно моли- лась.
– Я потому не мог одолеть ее, что видел на ней некое знамение, коего устрашился, – признался бес сокрушенно.
Редко звал к себе на подмогу Киприан князя бесовского, однако, глядя, как рушатся колдовские козни и тем самым будто собственных сил лишаясь, снова воскурил жертвенник и прочел заклинания, вызывая к себе отца лжи.
С тех пор как впервые Киприан встретился с ним на Олимпе, дьявол не изменился ни лицом, ни нравом, ни повадками. По-прежнему прекрасен. Участлив. Взглядом мягок, подобно трясине. Но перстни златые на пальцах его, словно бронза на лютом холоде, примораживают при касании. А пальцы – как у мертвеца. Выслушав Киприана, укорять собратьев своих меньших не стал и обещаниями не утруждался. Укрылся с головой пурпурным плащом из верблюжьей шерсти с вытканной по нему пятиконечной звездой и исчез без следа.
Возле городского колодца, овеянного подземной свежестью, окруженного лужами непросыхающими и робкими всполохами новорожденного солнца, встретилась Иустине следующим утром в очереди за водой благочестивая девушка с дивным кувшином. Яркие рыжие волосы ниспадали из-под скромного плата. Угольный взгляд. Медный браслет на запястье. Разговорились. Сперва о воде родниковой. И вскоре о чистоте душевной. О том, какая может быть дарована свыше награда за соблюдение ангельского подобия.
– Награда для живущих целомудренно велика и неизреченна, – отвечала девушке Иустина, – и весьма удивительно, что люди нимало не заботятся о столь великом сокровище, как ангельская чистота.
– Вот как! – удивленно вскинула брови девушка. – Но тогда каким же образом мог существовать этот мир, как рождались бы люди? Ведь если б Ева сохранила чистоту, как происходило бы умножение человеческого рода? Воистину доброе дело – супружество, которое установил Сам Бог; его и Священное Писание похваляет, говоря: «Брак у всех [да будет] честен и ложе непорочно». Да и многие святые Божии разве не состояли в браке, который Господь дал людям в утешение, чтобы они радовались на детей своих и восхваляли Бога?
При любых иных обстоятельствах Иустина, быть может, и не обратила бы на слова ее внимания, слова, в общем-то, понятные сердцу каждой женщины и вполне справедливые. Кабы не истязали ее душу темные силы все последние дни, не склоняли не то чтобы ко греху, но всего лишь к помыслам греховным, через которые, как известно, расшатывают силы бесовские, и простолюдинов, и правителей без разбору, обрекая их постепенно геенне огненной; не была бы душа девичья настороже, так, может, и подружилась бы с незнакомкой у колодца и в дом позвала. Сторожкость ее спасла. И Господь Бог, несомненно. Светом нездешним осветил лицо рыжей, обнажая на мгновение звериный оскал, мутный взгляд душегубицы. Крестное знамение легло на чело и плечи Иустины, а внутренний взгляд оборотился к единственному Жениху, в чьей защите она вновь нуждалась. Расточился тут же князь тьмы. Великолепный кувшин с водой оземь разбился.
– Ужели и ты, князь сильный и более других искусный в таком деле, не мог победить девицы? – разочарованно и даже несколько насмешливо спросил Киприан князя тьмы, когда понуро вошел тот в его комнату. – Кто же из вас может что-либо сделать с этим непобедимым девическим сердцем? Скажи мне, каким оружием она борется с вами и как делает немощною вашу крепкую силу?
– Мы не можем смотреть на крестное знамение, но бежим от него, потому что оно как огонь опаляет нас и прогоняет далеко, – проговорил тот обреченно.
– Такова-то сила ваша хваленая, что и слабая дева побеждает вас! – Киприан отвернулся к окну, за которым уже восходила полная луна.
Не желая расстраивать лучшего из учеников своих и к тому же испытывать позор небывалый, направился князь бесовский к дому Аглаида. Десятка стадиев не доходя, свернул к куче навозной. Чихнул, брыкнул, заурчал по-собачьи и тут же оборотился в образ Иустины. Замысел его был прост и, как обычно, коварен. С одной стороны, он исполнял обязательства, взятые учеником, с другой – восстанавливал бесовскую репутацию в глазах Киприана, ну и, в-третьих, неуемную похоть Аглаида удовлетворял.
Ночь звенящая стояла над городом. Шелест сандалий бесовских унял даже ветерок с Оронта, даже треск влюбленных цикад в магнолиях прервал. Задремавшая разом стража не заметила хрупкую девушку в простой тунике, прошмыгнувшую в хозяйские покои на втором этаже. И только говорящий дрозд в золоченой клетке на террасе возмущенно заголосил, предупреждая господ об опасности. Но тут же околел. Рухнул на пол клетки, сраженный мутным взглядом князя тьмы.
