Решив поговорить с Яном, он тихо постучался в дверь, и, зная, что не услышит отклика, так же тихо зашел на чужую мальчишескую территорию, затворяя за собой дверь.

– Привет.

– Привет. Ты по делу? Я уже убегаю.

– Куда?

– Это допрос?

– Нет, просто вопрос. Я, как отец несовершеннолетнего сына, имею право знать, где ты будешь сегодня вечером.

– У Кати.

– Это кто такая?

– Моя девушка.

– Удивлен. Я думал, что это Лера.

– Не напоминай мне о ней.

– Что так?

– Не твоё дело. Я спешу. Кстати, что ты решил насчет новой работы?

Здесь глаза сына блеснули интересом, на миг заставившим его остановить свой взгляд на отце.

– А ты хочешь переехать?

– Поверь, больше всего в жизни я мечтаю выбраться из этого захолустья.

– А как же Катя?

– Ты её даже не видел. Какое тебе до неё дело.

– Наверное, вам будет больно расставаться.

– Я как-нибудь перетерплю.

– Цинично.

– У меня был хороший учитель в плане цинизма.

Взвалив на плечо рюкзак, Ян обошел отца про траектории, стараясь не задеть:

– Можешь меня не ждать. Я переночую у девушки.

– Ты хоть предохраняешься?

– Всё как ты учил, отец.

Ян вышел, оставив Павла Семёновича стоящим с беспомощно повисшими руками посреди комнаты. Немного постояв, он уже хотел выйти, но передумал, увидев на полке фотоальбом сына. Он вспомнил, как они с Лизой его выбирали в магазине, а потом старательно подбирали самые лучшие фотографии, вспомнил, как Лиза писала на уголке первого листа пожелания своему первенцу, счастливая и безумно любящая его. Неужели она могла покинуть своего сына, того, кого любила больше всего в жизни, не считая его?

У неё не было родителей. Они погибли в несчастном случае задолго до их знакомства. Лиза тогда училась в Гродно в колледже на медсестру, по вечерам подрабатывая в той больнице, где он уже работал несколько лет в качестве основного штатного специалиста. Там они и познакомились. Там зародилась их любовь, на фоне белого кафеля стен и больничных коек, с мимолетных её взглядов через маску, и беглых улыбок в суматохе больничных дел.

Она любила его так сильно, почти боготворила, преклоняясь перед ним, его талантом и умом. Она старалась ему соответствовать, но через несколько лет совместной жизни ему стало этого мало. Он, не удовлетворенный результатом своих тяжких трудов, не оцененный начальством по достоинству, потерпевший фрустрацию, срывался на ней, сидящей в декрете и, как ему казалось тогда, на его шее. Ему было трудно, и он тогда не понимал, что ей – труднее.

Ян рос беспокойным, капризным и очень болезненным ребенком. Сказывались затяжные роды и трудная беременность, но, несмотря на это, а может даже благодаря этому – то, что трудно достается, больше цениться – Лиза без ума была от мальчика, даже во младенчестве уже походившим на неё. Несмотря на ограниченные средства, в их доме всегда был достаток, в первую очередь и почти всегда в ущерб её интересам и потребностям, и их сын не в чем никогда не нуждался. Но Павлу Семёновичу казалось этого мало. Он всем всегда был недоволен и постоянно раздражен. Срывы на жене, ребёнке не могли уменьшить его внутреннего напряжения ответственности, поэтому он начал искать расслабление на стороне. Так в его жизни появилась любовница, точнее любовницы.

Павел Семёнович никогда не бил женщин, но тогда он сорвался. В тот раз, когда Лиза поставила его перед фактом, что знает о его изменах, он ударил её, не больно, не со всей силы, по лицу, а потом мотанул за волосы и запер в ванне, чтоб не видеть её заплаканное лицо с доверчивыми, полными боли и страданий глазами. Он орал, что она самая никудышная жена и мать, фригидная иждивенка, никому не нужная, самая жалкая и никчемная. Он уже открыто говорил про свои связи на стороне, про женщин, про других жен, с которыми не стыдно показаться на людях и другую обидную чепуху, лишь бы побольнее задеть, ранить за самое живое. И у него получилось. Через несколько дней она ушла, оставив Яна у соседки.

Павел Семёнович не помнил, где во время той все решившей ссоры был Ян и часто задавался вопросом, что вообще помнил сын о своей матери и той жизни, когда она была рядом. Он боялся, что Ян, молчаливый по натуре, всё помнит и винит отца, в прямом смысле понимания являющегося виновником того, что Лиза не выдержала и ушла неизвестно куда. Поэтому с раннего детства он пытался влить в сына неправду, и, исковеркав суть и изуродовав память, представлял ему его мать легкомысленной и непоследовательной.

Её стали искать не сразу. Пусть и с запозданием, Павел Семёнович понял, что был несправедлив, но считал выходку жены ребяческим жестом и ждал её возвращение как само собой разумеющийся жест успокоения после истерии. Она напугала, тем самым наказав его, он получил испуг, почувствовал вину, и довольно. Но Лиза так и не появилась, не появилась она и через несколько дней, и когда больше замалчивать побег нельзя было, ему пришлось обратиться в правоохранительные органы. Началось расследование, допросы, поиски, суматоха, шумиха, которую он не ожидал. Его недоброжелатели злорадствовали тому, что его доброе имя, репутация было вымарано в грязи темного дела бесследного исчезновения супруги, что вся его жизнь выставленная напоказ подверглась жесткой и конструктивной критике отнюдь не в его пользу. Павла Семёновича ругали, гнобили, обходили стороной, а некоторые и отказывались у него лечиться. Это была достойная месть обиженной жены, если бы она была преднамеренной. Но Лиза не хотела такой печальной финальной развязки, она вообще не хотела никому мстить или доставлять неприятности, просто хотела избавить от своего нежеланного присутствия, возможно, хотела свободы, жизни с чистого листа.

Через несколько недель Лиза прислала ему письмо. Коротенькое и несодержательное, но его хватило, чтобы снять с Павла Семёновича всякие подозрения. Он зажил, как и прежде, с той лишь разницей, что его честь и достоинство были восстановлены, а мнение о нём стало прямо противоположным: из тирана неожиданно Павел Семёнович превратился в жертву, в отца одиночку, самостоятельно воспитывающего сына, брошенного непутёвой матерью.

Так он и жил, постепенно забывая про истину, про то, что случилось на самом деле, всё и больше и больше погружаясь в самообман и ложь, служившую ширмой, за которой скрывался истинный монстр – он сам.

Открыв фотоальбом, Павел Семёнович присел на краешек кровати Яна, разглядывая фотографии за фотографией. Он вспоминал фрагменты из своей жизни, те чувства, что испытывал в тот или иной момент и тихая грусть всё больше и больше наполняла его, превращаясь в сожаление, и понимание – запоздавшее – потери, безвозвратной и роковой.

Вздохнув, Павел Семёнович устало поднялся и побрел в свою комнату, в последние дни убранную женской рукой, но не той, что когда то создала здесь первоначальный и такой привычный уют. Выходя, он заметил торчащий из-под кровати угол завернутой в газету прямоугольной фанеры или чего-то подобного, но не имея в этот момент никакого любопытства, просто затворил за собой дверь, на следующую секунду, погруженный в свои тоскливые мысли, забыв об увиденной находке.

Ян сидел на кровати, облокотившись о подушку, и вспоминая вчерашний день. Солнце светило уже по-летнему, высоко в голубом, чистом небе. Зелень деревьев лезла в глаза, переливаясь своими неповторимыми оттенками. Из полуоткрытого окна, подпертого учебником геометрии, который он так еще не сдал, лился поток свежего воздуха, теплого, поглаживающего его слегка вспотевшее лицо. Макс был тут же. Он сидел на табуретке возле стола, пялясь в монитор, что делал почти всегда, когда приходил к Яну.

– Смотри, как я подрезал его, ого, я крут, чувак.

– О, да. – Протянул Ян.

– Слушай, так что, мы будем братьями, получается?

– Ну, как-то так.

– Вот блин влипли. Так это что, мне твою рожу целыми днями теперь придется лицезреть?