Взлетев на третий этаж, он стал яростно нажимать на звонок, но тщетно, ему никто не открыл. Устало прислонившись спиной к двери, всё никак не отдышавшись, Ян взял в руки телефон, заранее зная, что бесполезно ей звонить, Лера редко поднимала трубку, даже во времена их дружбы. Рассеянная, она всегда его где-нибудь забывала, оправдываясь тем, что телефон отнимает её внимание и время, которое она могла бы потратить на что-нибудь полезное. Сразу услышав автоответчик сетевого оператора, Ян в раздражении стукнул кулаком по обшивке двери. Как всё глупо, несуразно, зачем столько драматизма, несоразмерного с действительностью?!

– Чего буянишь, нету никого. Я Лерку видела где-то два часа назад. Нахалка, прошла, даже не поздоровалась, будто не знает меня.

Старушка, с трудом взбиравшаяся по крутым лестницам на четвертый этаж, где была её квартира, остановилась, отпуская поручни и поправляя ручки обшарпанной сумки из дешёвого, уже облупившегося кожзаменителя, видно доставшейся ей в наследство от дочки.

– А куда она шла?

– А я почем знаю. С сумкой шла, большой такой. А за плечами ещё рюкзак был. А куда собралась не знаю.

Больше не слушая старушку, Ян кинулся прочь, с одной мыслью успеть перехватить девушку. Даже не думая, что делает, он бросился на медленно проезжавшую по двору машину. Картины мешали ему, но не выпуская их из рук, он скатился с капота, приземлившись на спину. Раздавшийся одновременно с падением визг тормозов, ругань выскочившего водителя привлекли внимания гулявшей рядом детворы, во все глаза смотрящей на происходящее. Старушки у соседнего подъезда что-то закричали, перекрывая своими голосами слова Яна.

– Мне надо на вокзал. Я заплачу.

– Ты чё, вообще спятил. Какой вокзал? Ты мне под колеса кинулся! Убиться хотел? Я чё, такси какое?

– У меня нету времени. Это вопрос жизни и смерти. Пожалуйста.

Вылезший из машины мужчина обеспокоенно оглянулся по сторонам, не зная, как ему быть. Вид парня явно говорил, что у того что-то случилось, и не помочь ему, махнув рукой, означало проявить черствость, которой он не обладал, и о которой, возможно, в последствии сожалел бы, испытывая муки совести.

– А, ладно, садись. Так и быть. Но точно не больной?

Уложив картины в багажник, Ян вскочил на переднее сиденье, в нетерпении подгоняя уже успокоившегося водителя.

– Куда тебе?

– На вокзал.

Мужчина, лихо заворачивая на поворотах, с интересом поглядывал на парня, взволнованно сидящего и нервно сжимавшего руки с перекрещенными в домик пальцами.

– Ты что кидаешься под машину? Жить надоело?

– Простите, я просто затормозить вас хотел, оно само так получилось.

– Само так получилось, вот чудак. И куда спешим?

– На вокзал.

– Да это уже понял. Что, любовь-морковь?

– Нет уж, спасибо. Насытился этим овощем по горло.

– Да ладно.

Поняв, что не добьется от парня вразумительного рассказа и так не удовлетворив свое любопытство, мужчина молча довез его до вокзала, чтобы сбагрить с рук этот странный субъект.

Ян, достав картины, неизвестно как не пострадавшие при его падении, побежал в сторону вокзала, на ходу соображая, что ему делать. Он сам не знал, почему так среагировал на письмо, но ясно осознавал, что если не поговорит с Лерой до того, как она уедет, то будет об этом сожалеть всю оставшуюся жизнь. А ещё эти картины, зачем она оставила их ему? Чтобы они всегда напоминали о ней? Нет, он этого не хотел, он хотел забыть и её и всё, что было связано у него с этим городом, серым, грубым, мрачным даже в самые солнечные дни. Теперь он знал, что будет делать дальше, заранее расписал свою жизнь на долгие годы по четкому плану и, не собираясь уклонятся от него, не хотел примешивать то, что будет отвлекать и мешать.

Лера – это прошлое, но всё же думая о ней, у Яна начинало стучать в висках и перехватывало горло. Нет, это не любовь, а недоразумение, которое надо было разрешить во что бы то ни стало. Но, как ни старался он убедить себя в своём равнодушии к девушке, Ян не мог совладать с теми эмоциями, бушующими и яростными, накатывающими, как цунами, и разрушающими его непоколебимую уверенность, как смерч.

В кассе он спросил у работницы, не запомнила ли она какую-нибудь рыжую девушку, но та отрицательно покачала головой, настороженно сморщив лоб от вида взлохмаченного парня с горящими глазами. Отчаявшись, Ян просто вышел на улицу, и побрёл по перрону. Торговый состав пронесся стуча громко колесами, напоследок издав пронзительный гудок, заставивший Яна поднять голову в сторону издаваемого звука. Когда последний вагон промелькнул перед глазами, открыв отбывающий с другого пути поезд, Ян вдруг покачнулся, не только от движения поезда, которое он наблюдал, но и от увиденной в окне Леры, тоже заметившей его.

Она приподнялась со своего места, опершись ладонью в окно, будто бы хотя выдавить его наружу. Лера увидела Яна с картинами под мышкой, и только сейчас вспомнила о них. Как она могла забыть? Волна стыда за свой эгоцентризм, смешанная с волнением, с желанием оказаться по другую сторону истории, на перроне, с рядом любимым ею человеком, обдала её жаром, заставляя закрыть лицо руками, исказившееся в муках раздирающих её эмоциях и запоздалого исступлённого отчаяния. Что она делает, куда бежит, ей ведь всего шестнадцать? Что она знает о жизни, на что себя обрекает, покидая всё, что было ей дорого?

Ян беспомощно стоял и наблюдал, как поезд, ускоряя свой бег, уносит Леру за горизонт, сокрытый за поворотом. Он успел заметить Лерин страх, отразившийся на лице, и все внутри него перевернулось.

Что чувствовал он? Смятение, сокрушительное горе от того, что он был причиной погибели чего-то прекрасного и хрупкого, чью красоту и неповторимость он не хотел замечать, пока не стало поздно. Лера была не просто его друг, тень его жизни, сопровождающая его из года в год, она была его отражением, они всегда дополняли друг друга, составляя единое целое, нерушимое и законченное творение природы. Как он мог добровольно отпустить её, отрезать от себя мнимыми преградами и глупостью, толкнуть в бушующее море тяжелых испытаний, и при этом безучастно стоять и смотреть, всплывет или утонет. Лера не утонула, она вынырнула и поплыла в совершенно противоположную от него сторону, неумело и с отчаянием на лице, которое он сумел заметить в последнюю минуту, пока не стало поздно.

Не помня как добравшись до дома, Ян швырнул картины на голый пол, заметавшись в комнате, как тигр в клетке. Он рычал, кричал, стонал, и в конце концов заплакал. А почему бы и нет?

За закрытой дверью притаился отец, догадывающийся, что произошло. Нет, он ничего не знал, просто понимал, что не могло быть иначе. Лера была частью жизни Яна и просто так забыть человека, даже самого незначительного, невозможно, и тем более ту, которая имела такое большое влияние на его сына. Лариса и Макс, почувствовав, что срыв Яна это не просто детский каприз, притихли в другой комнате, ощущая ту всеобъемлющую скорбь, которую источал вокруг себя парень.

Войдя в комнату, испугавшись вдруг неожиданно возникшей, давящей тишины, Павел Семёнович оторопел, никак не ожидая увидеть то, что предстало перед его глазами: стоя на коленях посреди ошметков газет, окруженный облокоченными о стены картинами, Ян смотрел на смеющуюся Леру, в руках держащую светящееся сердце.

Влад сидел, откинувшись на кресле, за своим дубовым отполированным столом, которым очень гордился, положив на него скрещенные ноги и пристально смотрел на человека, сидящего напротив него. Странно, что он поставил всё на него, но был ли у него другой выбор? Игры кончились, теперь пошла борьба не на жизнь, а на смерть, поэтому личные неприязни надо загнать в дальний угол, надолго, пока он не сделает то, чего ждал очень долгое время.

С этим человеком его связывает месть, ненависть к одному и тому же лицу, жажда крови, объединившись, которую они смогут утолить. Они волки одиночки, но сейчас они сбились в стаю, чтобы напасть на врага, и изорвать того на мелкие кусочки. Но все же Влад решил объясниться, чтобы не было недоразумений и камней преткновений в их общем деле.