И всё равно, Ян чувствовал, что вместе с этой дружбой потерял частицу себя, потому, что он на половину и был Лерой, её образом мышления, и воображением, сотворившего своим влиянием на него, персонаж, маску, сросшуюся с его сущностью, не дававшую заглянуть внутрь себя. Сейчас, избавившись от этого влияния подруги, может и полезного, в какой-то мере, он в последнее время только и занимался, что беспрепятственно изучал себя, дав себе слово быть всегда самим собой. Да, с Лерой он был естественным, открытым, но никогда не был тем, кем являлся на самом деле, подстраиваясь под её высокие идеалы.

Он всегда спрашивал себя, «кто он ?», но никогда не мог дать точного ответа, не умея находить нужный алгоритм поиска, каждый раз сбиваясь из-за принципов и правил подруги с нужного пути. В последние дни их дружбы, Яна это даже тяготило, мучило, но в чём была причина той тоски он не знал, не находя смелости признать свою дорогу, которую надо было пройти в одиночестве.

Сейчас же с каждым днём всё больше и больше углубляясь в процесс самопознания, Ян всё более отдалялся от беспричинной тоски, что владела им тогда. То, что она и была предпосылкой поиска себя, а не уменьшенным влиянием Леры, как ему думалось, он, не склонный к рефлексии, даже не предполагал такой возможности. Проще было найти виноватого на стороне, чем обвинить самого себя.

Лежа на кровати с закрытыми глазами, Ян чувствовал себя как никогда свободным и счастливым. И дело было не в оставшихся позади экзаменах, предстоящем переезде, и победах на любовном фронте, на котором он смог доказать свою силу и превосходство, а в той беспечности, охватившей его, когда неуверенность о том, кто он есть стала проходить. Он, наконец ощутил под ногами почву гармонии с самим собой, увидел начало своего пути, до этого скрытого в болотном тумане, в котором он увяз по причине своей неосознанности и незнания жизни. Сейчас же он постигал эти азы науки, находя ключи к дверям, охранявшим миропонимание, до этого для него недоступное, в самом себе. Он словно после долгих лет слепоты прозрел, и видел всё, как когда-то в детстве, ясно до мельчайшей детали, испытывая при этом восторг новизны и чуткости. Он строил планы, мечтал, зная, как будет на самом деле и ощущая в себе мощь быть творцом своей судьбы.

Оставалась лишь одна проблема, его обременяющая, та, что лежала под кроватью, завернутая чужой рукой в обрывки старых газет и журналов, закрепленных бечевкой.

Лера уложила в сумку почти все вещи, что вознамерилась взять с собой. Проверив во внутреннем кармане джинсовки паспорт и все те скудные сбережения, что у неё были, она устало обмякла в кресле, не находя сил на решающий шаг.

Матери не было дома, ничто не мешало ей воплотить свой план, вынашиваемый ею вот уже почти месяц, в жизнь, но что-то ей не давало сдвинуться с места. Возможно одно незаконченное дело, что лежало в виде двух конвертов на полуоткрытой сумке, напоминающей пасть с красным кашемировым свитером внутри. Одно письмо было матери, другое – Яну. С матерью было всё ясно. Она не станет искать Леру, побоится огласки своих тайн, которые её дочь накопала про неё, что четко дала знать в письме. Тайн, страшных в своих преступлениях, совершённых группой лиц, сектой, в преступлениях, караемых не только законом божьим, но и земным судом, предусматривающим для таких случаев штраф, заключение под стражу и лишение свободы. Мать не станет подвергать себя и своих благодетелей такой опасности, и, Лера была уверенна в этом, согласиться с условиями дочери, пока той не исполнится восемнадцать.

Куда сложнее было с письмом, предназначавшимся Яну. Лера писала его долго, вымученно, часто прерываясь на отдых, на раздумья, чтобы правильно подобрать слова. Тогда ей казалось важным всё объяснить, высказаться, но не сейчас, когда она стояла на пороге прошлого и будущего, которые отделялись друг от друга всего лишь несколькими часами. Конечно, можно было бы отослать всё по интернету (это было бы куда проще, банальнее даже), что Лера вначале и думала сделать, пока мать не отключила его и не забрала её телефон.

И всё же Лера решилась. Положив одно письмо под солонку на кухне, и забросив шлейку сумки на плечо, Лера ещё раз оглядела свой давнишний приют, а в последнее время камеру пыток и вышла из дому, больше не оглядываясь назад, не думая, держа в руке белый конверт с надписью «Яну», который она оставит в ржавом почтовом ящике.

Возле подъезда, где жил Ян, стояла грузовая машина. Грузчики ещё не приступившие к работе, ожидая чего-то, два парня, еще молодых, но пообтертых жизнью, проводили Леру взглядом, любуясь ей, как любуются красивой вещью, вещичкой. Безделушкой, милой, но такой, какую бы сами никогда не решились бы приобрести, может, из экономии, или из-за чего-нибудь ещё.

Сделав намеченное дело, бездумно, в страхе встретить ЕГО, Лера поспешила прочь, ощущая легкость и свободу, всё больше окрыляющую её, по мере того, как она подходила к железнодорожному вокзалу. Купив билеты, она принялась ждать, но не тем томительным ожиданием, нетерпением, а с умиротворением, со спокойной уверенностью, что поступила правильно. Так должно было быть, потому, что по-старому жить было нельзя.

Странно, но вся её прошедшая жизнь сейчас казалась сном, а этот момент, когда она сидит в зале вокзала, переполненном людьми, кажется самым настоящим из всего испытанного ею. Все горести, ссора с Яном, экзамены, трудности принятого решения, мучительное колебание и неуверенность – это осталось позади, а впереди её ждет неизвестность, легкая в своей необременительности знания, а потому самая желанная.

Лера достала из плоского кармана сумки портрет Яна, нарисованный пару месяцев назад, замусоленный и уже изрядно помятый. Сколько раз доставая его из-под подушки она мысленно обращалась к нему, умоляя и прося взять её за руку и остановить. Смяв его в бумажный шар и кинув им в урну, Лера грустно улыбнулась и вышла на перрон, куда прибывал поезд, на который она купила билеты.

***

Ян вынес последнюю коробку и поставил к остальным, загружавшимися наемными грузчиками в машину, ещё наполовину пустой. Разогнув спину, он отер руки о штанины джинсов и улыбнулся дурачествам Макса, в этот день сходящего с ума и безумствующего в непередаваемом веселье. Жалко, что Ян не ощущал себя так беззаботно. Отец тоже стоял рядом, что-то обсуждая с Ларисой, эти дни, как и её сын, светившейся счастьем и радостью.

– Ян, ты готов? – оторвался от разговора с новой женой Павел Семёнович, сам находящийся в легкой прострации нереальности происходящих событий, неожиданных и таких спонтанных.

– Да, пап.

– Тогда через три часа выезжаем. Если у тебя есть неоконченные дела, советую тебе поторопиться.

Встретившись взглядом с отцом, Ян вдруг почувствовал благодарность за то понимание, ощутимое и принятое им как заботу и обеспокоенность. Сейчас для него такое проявление отцовской любви было поважнее, чем любые слова, которые можно было произнести в этот момент. Отец поддерживал Яна, и это главное.

Развернувшись, Ян уже хотел взбежать по лестнице в полупустую квартиру, как заметил виднеющуюся из круглых прорезей почтового ящика засунутую туда бумагу. Достав конверт, и смутно предчувствуя тревогу, он тут же вскрыл его, узнав подчерк Леры. Послание не было длинным, всего лишь в полстраницы, исписанной мелким аккуратным подчерком бывшей подруги. Прочитав содержание, Ян еще раз посмотрел на конверт, пытаясь сообразить, когда он был отправлен, но, не найдя каких-нибудь отличительных знаков, снова беспомощно начинал вертеть его в руках. Через несколько минут, он, с картинами в руках, бежал через улицу к Лериному дому, не понимая, как она могла не знать о переезде, забыв, что ничего не говорил ей. Они уже как с месяц не общались и в последний раз он видел её только на экзаменах, после которых девушка не пришла даже на последний звонок.

Запыхавшись, Ян вбежал в подъезд, перехватив дверь у входившей туда и испуганно отпрянувшей в сторону старушки. Ян знал её, он и Лера часто встречали её, когда гуляли вместе, и девушка всегда была с ней неизменно вежлива.