Никогда ещё Ян не испытывал такой тоски, беспричинной, безотчетной, неясной, представляющей собой размытый и нечеткий силуэт неудовлетворенности и разочарования. Он не мог сказать, что точно его волнует, мучает, просто всё, что раньше он воспринимал, как должное, теперь отвращало его, вселяло стонущую в груди меланхолию, но не тихую, как лейтмотив печальной мелодии, а скорее, бушующую, граничащую с отчаянием. Но, как бы это грусть его не терзала, он не мог ответить, в чем её смысл, откуда она взялась.

Ян оглянулся, на трех и пятиэтажные дома, обветшавшие, серые, со старыми рамами окон, плотно задернутых занавесками. Вот что представлял его родной город: убожество покосившихся старых зданий и выщербленных, выцветших улиц. Здесь было всего лишь две школы и мясокомбинат, где работала большая часть населения, детсад, и захудалая больница, где его отец имел должность зав. отделением хирургии. Мысли об отце были неприятны Яну, всё еще не отошедшего от утренних нравоучений, которые его родитель скармливал ему сегодня вместо завтрака. Конечно, завтрак тоже был, но у Яна на этот раз не было аппетита.

Чувствуя легкий голод, Ян перепрыгивал через лужи, представляющие собой помесь глины и дождевой воды, и заодно отгоняя назойливые неприятные мысли. Он к ним вернется позже, но не сейчас. Он уже видел вдалеке тонкую фигурку Леры, в желто-лимонном, нелепом плаще. Ян договорился с ней встретиться еще полчаса назад, но из-за утреннего происшествия он вышел позже, чем планировал. Он знал, что она не будет задавать вопросы, но всё поймет, догадается по его лицу, или по чём там ещё она его «читала». Раньше Яну нравилась эта её проницательность, но сейчас, подумав об ожидающем его многозначительном молчании, он передернул плечами в непонятном раздражении. Они знали друг друга с самого детства: ещё в колясках мамы их возили по этим дорожкам, еще целым, не успевшим раскрошиться под бременем времени, непогоды и ног, перемещавших безликие тела в пространстве. Подумав о своей матери, Ян снова покачал головой. У него нет матери. Она ушла от них, предпочтя ему и отцу лучшую жизнь вдали от них и от того, что не жалко было бросить. Так рассказывал его отец. Ян не обвинял её, может, даже где-то понимал, но обида всё равно жила в нём, даже с учётом того, что он её и не помнил толком. Сколько ему было? Четыре? Пять? Он помнил блондинку, у которой вместо лица был блин. Этим блином должно было быть её лицо, но какое оно было, Ян не знал. Отец после ухода/побега матери уничтожил все её фотографии.

Подойдя вплотную к Лере, Ян почувствовал легкий укор совести за своё совсем недавнее раздражение. Кому плохо, так это ей. Едва заметный, замазанный кровоподтек на лице, явственно говорил о её проблемах, но она никогда в них не признается. Но так как Ян тоже «читал» Леру, то он обо всём догадывался. И тоже не спрашивал, понимая, что она никогда никому не расскажет то, что мучает её. Эта сдержанность, затаённость была чужда Яну, привыкшему, что подруга с ним всем делилась. Но страдания делают человека замкнутым, и не потому, что так было легче, а потому, что другим всё равно не понять, не проникнуть в них, а от этого они становились только сильней и ожесточённее. Пряча лицо в капюшоне, Лера рассеянно взглянула на него, и только потом, через минуту молчания повернулась к нему. Она смотрела на гущу деревьев, стоящих немного поодаль, ещё голых, но которые скоро покроются молодой зеленой листвой, как только пригреет солнце.

Был конец марта, каникулы, подходящие к концу. А там последняя четверть и свобода, долгожданная и желанная. Им по шестнадцать и должно казаться, что вся жизнь впереди, но глядя на Леру, оглядываясь на свою жизнь с отцом, Ян понимал безысходность ситуации, и ещё больше жаждал свободы, и не просто свободы, ограниченной каникулами, а безбрежной, как древний океан, полновластный, не знающей что такое суша. Без слов, на уровне чувств он знал, что и Лера мечтает об этом, но если уж она не решается скинуть с себя цепи привязанностей, семьи, как он, жалкое подобие её влияния, сможет решиться на первый шаг побега из своего заточения.

Словно прочтя его мысли, Лера нарушила молчание.

– Я не могу её бросить. Но и жить так больше не могу. Мне хочется собрать вещи и сесть в первый попавшийся поезд, а потом еще в один, и ещё… До тех пор, пока…

Ян понял, что Лера имела в виду. Всё понял, хотя фраза была незаконченной и постороннему непонятной. Прекрасно зная, что она имела в виду свою мать, Ян побоялся что-либо ответить, не желая причинить ещё больше боли. За эти три года её девушке было достаточно. Сначала младший брат, потом отец. История с братом всколыхнула весь город, о ней писали даже в интернете, было расследование, много соболезнований, но что они значат для того, кто потерял близкого? Ничего.

Это было три года назад. Тогда Егору исполнилось только два годика. Мать Леры повела брата, здорового и веселого, в поликлинику на плановую прививку, а оттуда он уже не вернулся. Потом вернулся, но в гробу, чтобы его отправили в последний путь. Это трагедия, даже ничего не значащая в масштабе всего города, все же стала достоянием всей страны, потому что затронуло самое дорогое, что есть у людей – детей. А потом, чуть больше года назад, утонул Лерин отец – тот, кого она любила больше всего на свете, тот, на кого она перенесла после смерти брата все свои чувства, ожидания и с кем связывала себя, чтобы не упасть в пропасть тьмы и неуверенности, разверзнутой перед каждым из нас, но до времени замаскированной ложными иллюзиями постоянства и стабильности.

Ян помнил этот день, когда отец Леры не вернулся с рыбалки. Был конец февраля, оттепель. Лера сидела у него и они слушали музыку. Она была немного уставшей и подавленной. Тогда Лера делилась ещё с ним своими переживаниями и огорчениями. Была очередная ссора её отца и матери. После смерти Егора, мать девушки, вместо того, чтобы искать утешения в кругу семьи, вдруг резко стала очень религиозной, и на почве своей новоприобретённой веры, своего преклонения, стала доводить семью новыми правилами, граничившими с деспотизмом и чистой воды тиранией. Отец девушки, по природе очень чувствительный и тонкий человек, вскоре не выдержал натиска такого яростного и ожесточённого навязывания мнения и стал выпивать, чтобы получить желаемое забвение и отрешенность от всего, что его окружало. В тот раз он тоже выпил и Лера, зная о планах отца на выходные, снедаемая волнениями, все же попыталась его уговорить остаться дома, но вместо этого услышала, что лучше умереть, чем пробыть хоть лишнюю минуту в этом адском доме, где всё стало ему чужим и мучительным. Конечно, кроме Леры, поправился он сразу. Поцеловал дочь в макушку и ушел. И тоже, как её брат, больше не вернулся. Его пожелание сбылось.

Отец Леры был художником. Она тоже рисовала. Яну нравились её рисунки, наброски, ещё не воплотившиеся в картины. Он видел в них Леру, её душу, не приземлённую, как у него, и пусть и не возвышенную, но не замаранную пошлостью и обыденностью, не запятнанную стереотипами и предубеждениями. Она на всё имела свой взгляд и видела всё не так, как видел он или другие. Когда у него возникал вопрос, который он был не в состоянии разрешить сам, он всегда шёл к ней, и возвращался с новой идеей, новыми образами и воодушевлением. Но что её привлекало в нем, Ян никогда не стремился узнать и просто довольствовался дружбой девушки.

После смерти отца Лера стала носить его вещи. Свитера, шапки, куртки, и даже ботинки. Вот и сейчас на ней был его плащ. Нелепый, широкий, ужасного цвета на её худенькой тонкой фигурке. Лера была в детстве выше его, и не только духовно, но и в физическом аспекте развития. В последнее время Ян стал её догонять, хотя понимал, что не быть ему высоким. Этого его смущало временами, но не тогда, когда он был сам по себе. В последнее время они вместе привлекали к себе внимание. Их стали дразнить парочкой, но это ему не нравилось, и Ян даже стыдился этого, потому что вовсе не был влюблен в Леру. Да, он любил её, но не так, как парень любит девушку. Он знал, что Лере плевать на разговоры о них, но ему было совсем не плевать. Это уменьшало его шансы закрутить роман с другой девушкой, которую он, может, и не будет уважать и любить, как Леру, но сможет благодаря ей переступить черту, которая сделает его мужчиной в его глазах и глазах его однополых товарищей, которых становилось всё меньше и меньше. Причиной тому тоже была Лера.