– Да что за бред! – Закричала мать Макса, и повернувшись в Яну, добавила, – Этот изверг должен быть за решёткой!

– Он понесет наказание, когда история будет прозрачной, как вода вот в этом кувшине, а сейчас в ней слишком много неясного и мутного! – оборвал её директор.

Ян не хотел выгораживать себя. Он понимал, что ставил себя под удар, как и репутацию своего отца, впрочем, но после слов Леры о том, что она не видела в поведении новичка ничего агрессивного, в нём произошло замыкание, как в розетке или приборе, временно вышедшем из строя. Но не тогда Ян был повергнут, а после слов, сказанных её матерью во всеуслышание, что её дочь боится его.

Ян хотел поговорить с Лерой, наедине без посторонних ушей, но каждый раз ловя её взгляд, полный ужаса и разочарования, он словно падал, так подкашивало его то, что он видел в отражении души своей некогда лучшей подруги. Её мать не врала. А значит это он агрессор, и с ним что-то не так, это он во всём виноват.

– Подростки. Вспомните себя в их возрасте. Те душевные муки, неуверенность в себе, через которое мы все прошли. Бушующие гормоны, извечный поиск смысла жизни, жажда признания и уважения, невозможность понять, что происходит внутри себя, не говоря уже о внутреннем мире окружающих. Это и порождает недопонимание, агрессию к чужому, к тому, что непостижимо разумом, и только сердце способно понять, будь оно открыто. Я вижу, что правды мы сегодня не добьемся, Скуратович и Сидоркин твердят, что Валуев первый налетел на Телегина, просто идущего позади и шутившего, но я не верю. Им выгодно так говорить, а Простова что-то недоговаривает, я это вижу. Возможно, здесь не обошлось без влияния матери, я так думаю, преследующую свои какие-то скрытые цели.

Директор развернулся к отцу Яна, не сводя с него глаз, отчего тот в раздражении поморщился.

– Вы замечал за сыном в последнее время что-то странное?

– Что вы имеете в виду?

– Это вы мне скажите? Вы его видите каждый день, а не я. Не может человек из мирного обитателя без причины превратиться в дикаря, кидающегося на окружающих.

– Ну, не на всех окружающих. Как вы верно подметили, это история мутная. Я думаю, моего сына спровоцировали. Ну, не мог человек просто так кинуться на другого человека. А что касается меня, то за сыном я ничего странного не наблюдал.

– Павел Семёныч уважаемый человек в нашем городе, хирург, врач от бога, пусть и растит сына в одиночку, но я, со своей стороны, уверен, что делает всё возможное, чтобы его сын стал порядочным, умным, честным, достойным уважения человеком. А вы, эээ, Лариса Сергеевна, в нашем городе совсем недавно, человек, так сказать, новый, неизвестный. И я ничего плохого сказать не хочу, но то, что вы мать одиночка, а как известно, не все матери могут найти подход к сыновьям, особенно в этом возрасте, и с учетом того, что Максим уже стоял на учете, предлагаю пока что решить вопрос полюбовно, без заявления в милицию.

– Что это значит? При чём здесь мать одиночка, при чём здесь учёт?! Это в прошлом, и за него мы сполна расплатились, а теперь получается, оно, как клеймо будет преследовать нас всю жизнь?

– Не горячитесь. Давайте, посидим сегодня с вами где-нибудь, и всё обсудим. – Вмешался Павел Семёнович.

Ян наблюдал, как отец покровительственно берет мать новичка под руку, склоняясь к её уху, и волна отвращения нахлынула на него, перекрывая кислород, застилая глаза.

Его отец был симпатичным мужчиной лет пятидесяти. Седина в волосах, импозантная, высокая, хорошо сложенная фигура в сером костюме, пронзительные карие глаза и орлиный нос производили впечатление благородное, смешанное с почтением и благоговением, редко кого оставляющим равнодушным, особенно женщин, которые, надо сказать, были слабостью Павла Семеновича. На этот раз его обаятельность также возымело действие, и Телегина Лариса Сергеевна растерянно согласилась на неуместное, по разумению всех присутствующих, предложение, хотя, возможно, и считала это неправильным.

Мать новичка была статной женщиной средних лет, ухоженной и в первой молодости может быть даже красивой, если судить по чертам лица, потерявшим со временем свою свежесть и упругость. Немного располневшая фигура была выгодно подчеркнута тщательно подобранным туалетом, а шлейф приятных духов, умело сделанный макияж, ухоженные руки – всё это говорило о том, что эта женщина любит себя и своё тело. Отец Яна, уже никого не стесняясь, во-всю старался поставить себя в выгодное положение, дающее ему право на легкий флирт, которым он хотел убить двоих зайцев сразу: выгородить непутевого сына и поиметь легкую, ни к чему не обязывающую интрижку со зрелой, уверенной в себе женщиной.

Это видели все, и все понимали, что конфликт будет исчерпан, поэтому директор, с согласия всех сторон, объявил вынужденное собрание законченным, пока не будет выяснены новые обстоятельства столь печального для их школы случая. Все с радостью покинули кабинет, направляясь по своим делам. Только в дверях Ян снова посмотрел на Леру, но та, следуя за матерью, которую, казалось, ничего не возмутит, упорно делала вид, что не замечает его взгляда. В нерешительности остановившись, он по указке отца направился домой, так толком и не поняв, что произошло.

Не понял Ян, что произошло и через две недели спустя, когда, стоя перед трюмо, надевал свой парадный костюм, так же, как и остальные его вещи, ставшим ему коротковатым. В пол уха слушая указания отца, он пытался пригладить волосы, и заодно уложить их на уши, оттопыренные в разные стороны его головы, как приставные локаторы.

– Ян, ты понял меня? Веди себя без агрессии. От этой женщины и её сына сейчас зависит твоё будущее и моя репутация, и я не хочу ставить и то и то под угрозу.

– Скажи честно, что хочешь затащить её в постель.

– Ян, это становится не смешно.

– А я и не шучу.

– Ян, я прошу тебя…

– Быть благоразумным и т.д. и т.п. Знаю.

– ЯН!

– Хорошо, пап, Я ПОНЯЛ.

Хотя, ничего не понял. Еще совсем недавно он и представить себе не мог, что влюбится в лучшую подругу, а затем возненавидит её, и в придачу будет строить из себя клоуна, разыгрывая представления доброжелательности перед тем, на кого он заслуженно поднял руку за попытку унизить и растоптать его. Теперь ему предстоит снова пройти стадию унижения, только дать выход эмоциям он уже не сможет, обязанный возместить свою предыдущую несдержанность к неприятнейшему лицу. Это возмездие проигравшего, своим поражением достигшего победы. Думая над этим парадоксом, Ян заодно посматривал через зеркало на отца, стоящего в нижней майке и трусах и гладившего брюки.

Ян привык к бесконечным, постоянно сменяющимся романам отца, поэтому не видел ничего удивительного, что и в этот раз он не упустил своего шанса засунуть свои причиндалы между ног очередной, для Яна в какой-то момент ставшими на одно лицо, особы с сиськами. Он не запоминал, как их зовут, кто они есть, и даже видя на улице какую-нибудь привлекательную женщину, не опрокидывал возможности, что это бывшая или теперешняя любовница отца. Сын никогда по этому поводу не скрывал своего сарказма и иронии, за которыми скрывалась, возможно, бессознательная обида, зависть и презрение к чужой слабости.

Обида была за мать, за то, что возможно первые измены отца и толкнули её на тот шаг, воплотившийся в километры и года, разделившие их, скорее всего, уже навсегда. С завистью тоже было понятно. Возможно, Ян тоже был бы не против так развлекаться, как делал это его отец, просто и без напряжения, без лишних чувств, комплексов и проблем. Но всё же непостоянность отца к женщинам, вечный поиск коллекционера, собирающего свою коллекцию, и одержимого ей, не могло не вызывать в Яне неприязнь, и даже гадливость при мысли о череде сменяющихся тел, с их органическими несовершенствами и физическими недостатками.

– Интересно, а если бы какая-нибудь из твоих женщин увидела тебя в таком виде, она бы после этого захотела быть с тобой?