Они шли рука об руку, прислушиваясь к гудку поезда вдалеке. Шли не в сторону школы, как обычно, где тусовались все их знакомые на спортплощадке, а на окраину города, где вместо пятиэтажных домов все чаще стали появляться двухэтажные «бараки», как говорил отец Яна. Откуда пошло это название, Ян смутно представлял, знал только что дома эти очень старые, построенные стразу после войны. Лера сама выбрала этот путь, уводя его всё дальше и дальше от знакомых улиц.

– Почему ты позволяешь ей себя бить? – Спросил Ян, топча грязь и ища более проходимые пути перемещения.

Он спросил не потому, что надо было что-то спросить, а потому, что вдруг вспомнил как девушка произнесла фразу «Я не могу её бросить. Но и жить так больше не могу», и испугался. До него вдруг дошло, какой в этих словах может содержаться тайный смысл.

– Я и не позволяю. Но что я могу сделать? В ответ ударить её? – И помолчав, Лера добавила. – Ты же знаешь, она не всегда была такой.

Да, Ян это знал. Он помнил мать Леры с самого детства потому, что хотел, чтобы эта была его мама, а они с Лерой были брат и сестрой. Это была когда-то его давнишняя мечта и надо сказать распрощался он с ней относительно недавно. Он помнил, как ребёнком приходил к ним в гости и его всегда чем-то угощали, без труда воскрешал в своей памяти уют и бессловесное взаимопонимание, царившее у них дома, улыбки, заигрывания отца с матерью. Лера была похожа на свою мать. Те же рыжие волосы, белая кожа с россыпью веснушек, светлые брови и почти невидимые ресницы, отчего взгляд у обеих был какой-то странный, словно на тебя смотрит не человеческое существо. Ян тут же вспомнил урок истории в седьмом классе, когда им рассказывали про инквизицию и сжигание на костре так называемых ведьм. И что большинство были рыжие девушки. Теперь Ян мог понять, почему рыжих считали дочерями дьявола. Скажи он это Лериной матери это свое умозаключение еще несколько лет назад, они бы посмеялись, а теперь Ян не был уверен, не получил ли бы он, решившись на такой поступок, звонкую оплеуху.

– Помнишь, когда ещё был жив Егор, какой она была?

Лера с трудом выговорила имя брата глухим, изменившимся голосом. Ян подумал, что теперь так будет всегда.

Какой она была? Звучал всё еще в ушах вопрос, хотя Лера спросила просто так, не ожидая ответа. Ян мысленно легко представил себе мать Леры весело смеющуюся, растрёпанную, – в отличие от Леры её волосы ещё и вились – сидящую на парапете песочницы и делавшую вместе с сыном куличики. И сразу после этого перед ним предстал другой образ этой же женщины: гладко зачесанные рыжие волосы, спрятанные под черным платком, черная юбка в пол, и кофта с высоким воротом. Но главное преображение было не в одежде, а в лице: колючие холодные светло серые бездушные глаза, сжатые губы, заострившийся нос на худом бледном с россыпью веснушек лице, и этот голос, стальной, безжизненный, словно механический. Куда подевалась переливающаяся трель радости из него? Что стало с этим лицом, всегда выражающим веселье и жизнелюбие?

Ян вздохнул и покосился на Леру. Что он мог сказать? Ему было жаль подругу, но у него и своих проблем хватало, чтобы нести в себе чужие переживания и беды.

Начинало моросить. Лера всё так же упорно шла вперед, изредка поворачивая голову и выглядывая из своего громоздкого капюшона. Ян молча шёл следом, вжав голову в ворот свитера, выглядывающего из полу расстёгнутой болоньевой куртки, ставшей за прошедший год ему коротковатой. Руки он засунул в карман, чтобы спрятать замызганные истертые рукава, открывающие его запястья. Мысль о куртки навели его на другие мысли, о безденежье и о работе, на которую его пытался устроить отец. Он хотел бы поделиться своими переживаниями с Лерой, но не будет этого делать, пока она сама не спросит. И тут же ему пришло в голову, что то же самое она ждет и от него.

Это придало Яну решимости, поэтому, обойдя огромную лужу, он обогнал Леру и тихо спросил:

– Из-за чего она тебя ударила?

Лера пожала плечами, все так же глядя вперед. Наверное, она думала не отвечать, но видимо, в конце концов рассудила иначе. Ян видел колебание девушки, её нежелание идти на контакт и поэтому, когда она остановилась, резко, и повернулась к нему, немного испугался.

– Она не хочет, чтобы я рисовала, выбросила мой мольберт. Но этим дело не закончилось. Она собрала все вещи отца, пока меня не было, все картины, которые были дома и всё куда-то дела. У меня есть ключ от его студии, поэтому это я переживу. Но сегодня она заговорила, что хочет продать студию, ей якобы нужны деньги. Она хочет уничтожить всё, что связано с ним, все его вещи, искоренить память и даже мысли о нём…

Лера смотрела ему в глаза упорно, пристально, словно ожидая чего-то, или раздумывая, как человек, размышляющий над трудной задачей и смотрящий, сконцентрировавшись на внутренней работе, в одну точку.

– Я их оставлю тебе. Я так решила, на время.

– Кого их?

–Картины, что в студии. Она их продаст, или выбросит. А это всё, что осталось от отца, понимаешь?

Только теперь Ян догадался, почему они шли этой дорогой. Она вела к старому двухэтажному дому с мансардой на окраине города, приспособленного отцом Леры под студию. Раньше этот дом принадлежал какому-то частному лицу, которому он достался по наследству, но живя в другом городе, разделенном от их города существенным расстоянием, незнакомец продал полученное наследство.

– Лера, это плохая идея. Куда я их дену? Под кровать, что ли? В шкаф? Меня и так отец пилит, не хватало, чтобы он мне еще и вопросы начал задавать.

– Это ненадолго. Придумай что-нибудь. Пойми, у меня нет другого выхода.

Ян только покачал головой, немного ошарашенный просьбой.

– Но это глупо. Твоя мать имеет право распоряжаться имуществом твоего отца так, как этого захочет. И ты ей не можешь чинить препятствия.

– Пойми, ей не надо деньги, ей надо моё унижение, моё полное поражение. Мать хочет, чтобы я сама добровольно открыла перед ней двери в дом, который был в последнее время жизни отца его убежищем от реальности, от неё. Это месть матери моему отцу через меня.

Спорить с Лерой было бесполезно, тем более, что они почти подошли к той улице, где стоял этот злосчастный дом. Здесь в основном стояли частные дома, с огородами и маленькими палисадниками, скрытыми за высокими заборами. Они шли по изъезженной машинами, местами непроходимой от грязи грунтовой дороге, по бокам которой росли различные, в это время года голые и неприглядные кустарники и репей. Ян шёл и ловил себя на мысли, что ни пение птиц, ни их щебетание, не близкое дыхание настоящей весны его в этом году не радует, тем более это было заметно, когда он вспоминал себя прошлогоднего. Всегда пробуждение природы после долгой и холодной зимы его умиротворяло, вселяло надежду и неясный трепет счастья. Сейчас всего этого не было. Он видел под ногами месиво грязи, в коричневых лужах отражение пасмурного, серого, низко нависшего неба, а кругом неприглядность покосившихся старых домишек, где старики доживали последние дни своей жизни. То, что в тех домах живут всеми забытые старики, Ян не сомневался. Он чувствовал во всем отражение немощности и болезней.

Приоткрыв скрипучую, несмазанную калитку, Ян пропустил Леру, оглядывая заросший сорной травой, ещё примятой после тяжести сошедших снегов, маленький участок, прилегающий к дому. Ян помнил, как в хорошую погоду отец Леры выносил мольберт и рисовал прямо здесь, подставляя лицо лучам солнца и слабым порывам легкого ветерка, колышущего листву у него над головой, которая отбрасывала такие же извивающие тени на его холст. От этого воспоминания неприятно сжалось сердце и Ян поспешил в дом, двери которого были приоткрыты. Лера была уже внутри.

Темное затхлое пространство окружило Яна, как только он затворил за собой дверь. Он слышал, как Лера по пристроенной лестнице взбирается на второй этаж, где непосредственно и находилась студия. На первом этаже была маленькая кухня, и комната отдыха, как называл её отец девушки. Оказавшись в низком, пыльном помещении, Ян огляделся, словно был здесь впервые. Так оно, если подумать, и было.