- Отчасти, - ответила я, глядя перед собой на горящие красным огни впередистоящего авто.

Да, Рома уже видел достаточно, чтобы понять, что я не тот божий одуванчик, которым предстала перед ним после первой встречи. И ему понадобилась всего какая-то неделя, чтобы свести все факты воедино. Подругам же, с которыми я общалась уже много лет, этого сделать так и не удалось. Родители тоже вдруг решили, что их дочурка чистый ангел, исполняющий все их прихоти, а не та, о ком они оба лаконично высказывались словом «проститутка». И дело было даже не в профессии. Под это определение подходили все, кто посещал ночные клубы, гулял допоздна с мальчиками и пил алкоголь. Скорее всего, в старости моя мать могла бы стать одной из тех каноничных бабушек, которые проходят мимо, ворча о том, да о сем. И мне было понятно, откуда в Артуре есть те же самые задатки ворчливого деда в его-то четырнадцать.

- Что значит «отчасти»? – не сдавалась Виндграф.

- То и значит. Знает, что я лгу родителям о своей работе и что права я все же заработала своим трудом.

- То есть с твоей скверной стороной он еще не сталкивался?

- У меня нет скверной стороны, - возмутилась я тут же.

- Ну да, ты же у нас просто солнышко. И это не ты как-то раз хотела сжечь к чертям собачьим машину своего бывшего, когда увидела его с какой-то девчонкой.

Вообще-то эту историю трехлетней давности я рассказала Эмме по секрету, как и многие другие. И она обещала никогда не использовать их против меня в разговоре.

- И это не тебе приходилось прятаться в моей машине, когда ты решила, что разбить окно в квартире кирпичом твоему одногруппнику, обидевшему тебя, будет хорошей идеей. Не тебе ведь, да?

Да, бывало и такое, что мое внутреннее огненное существо все же не выдерживало и плевалось в сторону тех, кто посмел меня обидеть. Меня в таких случаях перекрывало, и я забывала обо всем, что обещала себе и просто действовала на инстинктах. На чистейших эмоциях. А эмоции, скопившиеся в достаточной мере внутри человека, порой бывают настолько взрывоопасными, что потом приходится сожалеть о содеянном. Я бы назвала это состоянием аффекта. И наверно меня все же оправдали бы. Я реально в таких случаях была не в себе.

- Эм, ты обещала, - тихо произнесла я.

- Да, а еще обещала, что буду вправлять тебе мозги, чтобы подобного не повторялось, а ты могла, наконец, принять себя и быть такой, какая ты есть. Забыв о том, что было раньше, - наша машина чуть взвизгнула, вновь срываясь со стоп-линии перед светофором, - Боже, да это было пятнадцать лет назад! Пятнадцать! Хватит уже винить себя. Ты и сама знаешь, что не имеешь к произошедшему отношения. И она это знает, поверь.

Я предпочла только кивнуть. Эти разговоры я уже слышала тысячу раз.

- Да кому я это все говорю, - вздохнула Эмма. Мы были уже практически возле моего дома. Оставалось только свернуть во двор. – Ты не можешь жить вот так вечно. Чем больше ты сопротивляешься, тем хуже становится. От себя убежать невозможно. А вот потерять любимых людей из-за своего лицемерия вполне реально.

- Ты же знаешь, что таких как я…

- Любят. Поверь мне. И таких любят. Нет в тебе ничего такого, что можно было бы не любить. Я знаю тебя с обеих сторон. И ты прекрасна в любой ипостаси. Важно лишь то, что комфортно для тебя. Ты собственноручно делаешь из себя монстра, но это не так. И никогда не было таковым. Все только вот тут, - девушка дважды ударила указательным пальцем по своему виску. – Ты поняла меня?

- Поняла, - выдохнула я, отведя взгляд в сторону. Глаза как-то сами собой нашли окно квартиры Аморского. Там горел свет и на фоне тюли проглядывалось два силуэта. Кому они принадлежали было не ясно, но я отчего-то сразу подумала, что это Рома и Арина, длинноногая неприятная мне девчонка, любуются ночным небом и что-то обсуждают.

- Да ни черта ты не поняла, - устало отозвалась моя провожатая. – Иди, давай. И не смей больше прогуливать без уважительной причины. Я не хочу уходить следом за тобой из-за того, что не сдержусь и снова все выскажу нашему начальству.

Мы обе рассмеялись, представив себе подобное. Затем нам все же пришлось распрощаться, потому как меня находящуюся в позднее время не дома, заметил возвратившийся с работы папа. Прежде чем выместить свое плохое расположение духа на мне, он мило улыбнулся Эмме, которую любил возможно даже больше, чем меня, и сказал, что она как никогда раньше прекрасно выглядит сегодня. На том мой день и окончился. На игривых комплиментах, направленных не в мой адрес, и на смешанных чувствах, оставшихся после разговора с давней знакомой и лицезрением в окне Аморского второй фигуры, очень не похожей на мужскую.

Рома, и вправду находящийся в это время возле окна, машину из которой вышла Нелли, не заметил, а потому продолжил говорить с женщиной, которая любила поздними вечерами наблюдать за обстановкой на улице и считать появившиеся из-за густых туч звезды. Ею была не черноволосая Арина и не какая-то иная, случайно залетевшая на огонек, девушка. Это была его мать. Единственная женщина, которая когда-либо раньше слышала от него слова любви. И парень действительно очень любил ее. Рома не был маменькиным сынком, и никто никогда даже не думал считать его таковым. Он вполне справлялся со всем и без ее участия. Но, несмотря на это, мнение матери всегда имело для него самый значительный вес.

- Мне не нравится, как ты выглядишь, сынок. Снова питаешься одним печеньем? В детстве ты был готов душу продать за него, - мать Аморского, которую звали Евгенией Викторовной, тепло улыбнулась, так что вокруг ее глаз собрались глубокие лучики-морщинки. Но они никак не портили ее облик. Даже наоборот придавали ей какой-то особенной статности. Такой, какая бывает только у женщин за сорок.

- Я и сейчас бы мог, - рассмеялся парень, вспоминая то, как в детстве налетал на пакеты, принесенные мамой из магазина, в поисках любимого лакомства. – Но ты же знаешь, что если есть что-то слишком часто, это начинает надоедать. А я лишать себя любимого десерта не намерен.

- Тогда что с тобой? Плохо спишь? Ромочка, так нельзя. Тебе нужно следить за собой, раз уж ты стал настолько самостоятельным.

«Если спать по ночам, то будешь пропускать все самое интересное и прибыльное», - думал Рома, но вслух предпочитал свои мысли не озвучивать. Мать не поймет, а только снова начнет волноваться за него. И это была самая первая причина, почему он однажды съехал от нее, оставив женщину в одиночестве родной квартиры. Парень знал, что не сможет заниматься тем, чем хотелось бы ей, а его ночное отсутствие будет все только усугублять. Можно сказать, что вся жизнь Романа превратилась в одну сплошную бессонную ночь. Он уже даже не помнил, когда в последний раз его голова касалась подушки раньше пяти утра.

- Со мной все в порядке, ма. Честно.

Ладонь матери мягко коснулась щеки Ромы.

- Хорошо. Будь по-твоему, - согласилась она. Затем обошла парня, направляясь на кухню, решив приготовить ему хотя бы что-то съестное в этот вечер, когда ей довелось остаться ночевать дома у сына после художественной выставки, на которой выставлялись ее работы. Жаль только, что людей как всегда было не много и мало кто смог оценить ее творчество по достоинству. А ведь Евгения Викторовна была истинным его воплощением. Но видели это немногие, предпочитая довольствоваться малым.

От матери вновь пахло ненавистными духами, без которых не обходился ни один ее выход из дома. Уже множество долгих лет она носила их не переставая, хотя сама же занималась смешиванием различных ароматов у себя дома и та душистая вода, которой пользовался Аморский была именно ее рук делом. Он знал, что этот запах нравится людям. Рома даже помнил как однажды, когда ему еще приходилось довольствоваться услугами общественного транспорта, за ним по проходу как заворожённая шла какая-то девчонка, но потом, вдруг услышав объявленную остановку, будто бы очнулась и смущенно отошла в сторону, решив не идти за парнем дальше. Рома тогда посмеялся про себя, но даже внешности ее не запомнил. Знал только, что она блондинка с бесшумной поступью. А потом и эти черты стерлись из его памяти, оставляя лишь знание о том, что мать умеет своими руками делать приятное не только глазу, но и, как это ни странно, носу.