Мне уже стало казаться, что Гейб не расслышал мой вопрос, что вряд ли, или просто не хочет на него отвечать, но через пару минут он глубоко вздохнул и начал очередной рассказ.

– Потому что мой отец – эгоист, каких поискать. Всё его детство, которое, как ты понимаешь, было очень долгим, его баловали, холили и лелеяли.

– Родители, видимо, очень его любили?

– Своих родителей он вообще не знал. Мать его умерла при родах, а вот кто отец – загадка. Всё, что его мать говорила о своём соблазнителе, это то, что он был «царь леса», как она его называла. Она встретила его, собирая в лесу ягоды. Соблазнив её, он больше не появлялся. И ребёнком своим не интересовался. В итоге мой отец стал сиротой, едва родившись. К счастью, его взял на воспитание дальний бездетный родственник. Очень богатый по тем временам. Он и его жена просто обожали приёмного сына – малыш был невероятно красив и обаятелен, он очаровывал любого, кто оказывался рядом. Даже его холодная кожа их не смущала. И то, что он рос намного медленнее обычных детей – тоже. Он же был особенным, сыном «царя леса». Так что с него буквально сдували пылинки, исполняли все капризы, едва на него не молились.

– И совершенно избаловали, – понимающе закивала я.

– Да. Он легко шагал по жизни, получив неплохой старт в виде богатых родителей и красивой внешности, потом этот бонус в виде суперсилы и других сверхспособностей. У него хватило ума скрывать ото всех свою сущность оборотня, да и силу он использовал весьма умело, но славу непобедимого воина всё же снискал. Женщины на него просто вешались, и он этим вовсю пользовался, даже когда был женат. Он уверен, что законы морали – это не для него.

– Милую картину ты нарисовал. Почему-то мне очень захотелось ему врезать.

Гейб расхохотался.

– Какая ты кровожадная. Но боюсь, когда ты его увидишь, то изменишь своё мнение. Как я уже упоминал, отец может быть весьма очарователен, это что-то типа его дара. Врождённая особенность.

Я пожала плечами. Гейб может петь своему отцу любые дифирамбы – меня ему не переубедить. Я абсолютно уверена, что на свете не может существовать кто-то, ещё красивее и обаятельнее, чем он.

– Так что насчёт детей?

– В первый раз это вышло случайно. Как я говорил, женщин у него было предостаточно, и периодически то одна, то другая объявляла его отцом своего ребёнка. Как ты понимаешь, тест на отцовство у него занимал пару секунд и был стопроцентно точным.

– Да уж, достаточно было просто потрогать малыша, и всё становилось ясно. Если, конечно, там не приложил руку его собственный папаша. Точнее – не руку…

– Интересное предположение. Никогда об этом не задумывался. Но вряд ли. Кем бы ни был мой дед – больше он в той местности не объявлялся, уж мы бы это знали. Так что все бастарды отца – его собственные. Но вернёмся к нашим баранам.

Однажды, когда отец уже и не надеялся ни на что, решив, что я был чем-то случайным и неповторимым, «тест на отцовство» дал положительный результат.

Малыш был таким же холодным, как и мы. Его мать была щедро одарена, и с лёгкостью отказалась от сына. Так у нас появился Ричард. Я к тому времени уже стал бессмертным – как я говорил раньше, несколько своих шансов отец упустил. И я очень обрадовался, что в нашей семье появился малыш. Я сразу его полюбил. Но, как оказалось, отец испытывал к ребёнку несколько иные чувства.

– Какие?

– Собственнические. Для него главным было обладать этим ребёнком, чтобы тот принадлежал ему. Сам по себе малыш Уолси мало его интересовал. Поэтому его воспитанием пришлось заняться мне, тем более, что вскоре отец отправился на очередную войну, завоёвывать очередную порцию славы.

– Адреналинщик, – хмыкнула я. – Погоди, я что-то упустила? Кто такой малыш Уолси?

– Это я по привычке. Я имею в виду Ричарда, просто тогда его звали Уолси.

– Слушай, я понимаю, что уменьшительно-ласкательные имена порой очень сильно отличаются от полных. Но как у вас получилось именно это имя – я не представляю. Тут же ни одна буква не совпадает. Или это было прозвище.

– Нет, это было самое настоящее имя. Полное. Ричардом он стал гораздо позже. Уже после завоевания Англии норманнами.

Я решила пока отбросить мысль о том, что событие это произошло почти тысячу лет назад. Я подумаю об этом завтра. Переварю вместе с прадедушкой Гейбом.

– Но почему? Уолси – вполне милое имя.

– Пожалуй. Были и похуже. Только вот имена эти, как бы это сказать, из моды вышли. А мы в то время старались не выделяться. И не подчёркивать лишний раз своё бессмертие старинными именами. Так что отец из Квеннела превратился в Александра, Уолси стал Ричардом, Туки – Теодором, Уорвик – Уильямом, а Гуннихильда – Эмилией. Ну и остальные тоже, не стану тебя утомлять перечислением.

– Гунни… Гунни… как?

– Гуннихильда. Старшая из моих сестёр.

– Господи, как можно назвать так ребёнка?! Вы её что, сразу же возненавидели?

– Поверь, в своё время это было очень модное и красивое имя, – усмехнулся Гейб.

– А ты, – подозрительно прищурилась я. – Ты же тоже сменил имя, верно? И как же тебя звали раньше?

– Катберт, – пожал Гейб плечами.

– Катберт, хммм… – я покатала имя на языке, пытаясь «распробовать» и вынесла вердикт: – Жить с этим можно, но Габриэль всё же лучше.

– Дело привычки. Кстати, оно означает «блистательный», – скромно заметил Гейб. – Я про Катберта.

– Ух ты! – восхитилась я, а потом вновь подозрительно прищурилась. – А откуда ты это знаешь? В интернете нашёл?

– Ага, погуглил, – рассмеялся Гейб. А успокоившись, покачал головой. – Миранда, я это просто знаю. Это же не какой-то набор звуков, это было обычное слово. На староанглийском.

– Ты знаешь староанглийский?

– Конечно, знаю. Я говорил на современном английском лишь малую часть своей жизни.

Малую? Он сказал МАЛУЮ часть жизни?

– Ну же, Рэнди, спроси же его, наконец! – послышался сзади насмешливый голос Пирса. – Иначе тебя просто разорвёт от любопытства.

Я вздохнула. Ладно, я задам этот вопрос, как бы не боялась услышать ответ. Я и так уже поняла, что мой Гейб очень и очень стар. Календарно стар. Но так ли это страшно, если физически ему навеки тридцать? Глубоко вдохнув, я выпалила:

– Гейб, сколько тебе лет?

Какое-то время он не отвечал, поглядывая на меня вроде бы даже с опаской. Потом вздохнул и выпалил:

– Я родился в двенадцатом веке.

– Ух ты! – выдохнула я. С ума сойти! Ему аж восемьсот лет, даже больше! По человеческим меркам – безумно много. Но я, кажется, уже стала перестраивать свой мозг под нечеловеческие реалии. Началось всё с того момента, когда Вэнди впервые рассказала мне про бессмертных, и я сообразила, что тоже являюсь таковой.

За эти несколько дней я постепенно стала привыкать к этому. И возраст Гейба меня практически не шокировал. Ну, подумаешь, восемьсот лет! Или даже девятьсот. Да ерунда совсем, на фоне вечности. Стоп. Тут что-то не сходится...

– Гейб! Объясни, как ты мог родиться в двенадцатом веке, если норманны завоевали Англию в одиннадцатом? Уж это-то я точно помню! Ты что, меня обманываешь?!

– Нет! – воскликнул Гейб и отчаянно замотал головой. – Я тебя не обманываю, я действительно родился в двенадцатом веке... До.

– До? – не поняла я. – Что значит «до»?

Вокруг нас раздалось сдержанное хихиканье – похоже, некоторым оборотням, которые внимательно слушали наш разговор, очень понравилось наблюдать за мучениями Гейба. Хотя смеялись не все. Я заметила, что остальные посматривают на него с сочувствием, а на меня… как-то непонятно, словно бы с опаской.

А Гейб, вновь глубоко вздохнул, покусал губу, бросил на меня нерешительный взгляд, потом снова отвёл глаза и, наконец, глухо, но чётко и раздельно, чтобы не допустить неправильного толкования, уронил:

– До. Нашей. Эры.

Мои кости куда-то вдруг исчезли из моего тела, и, выпустив руку Гейба, я опустилась на землю там, где в тот момент находилась. Задом я приземлилась прямо на какую-то сучковатую корягу, но даже не заметила этого. Мой мозг бился в конвульсиях, пытаясь переварить новую информацию. Он уже смирился с тем, что Гейбу почти девятьсот. Цифра невероятная, но, почему-то всё же казавшаяся вполне реальной. Я могла себе это представить. Я решила, что это не страшно. Но другая ЭРА?!