Веля зарыдала и бросилась ему на шею.

Они уплыли на маленькой шхуне, едва стемнело: отец, Леяра и Фип. Шхуну заранее загрузили всем необходимым, едой, водой, семенами, всевозможной утварью, нашлось место для нескольких живых коз, куриц и пары бочек керасина. Веля вела себя очень глупо — всё подсовывалась отцу под руку, чтоб дотронулся, словно пыталась наверстать упущенное время, и глаза были на мокром месте, впрочем, отец нытьё терпел и несколько раз обнял её вполне искренне, один раз в спине у Вели даже что-то хрустнуло.

— Осталась бы ты, — сказала она Леяре, — как ты будешь козу доить? Я сама не представляю, с какой стороны к ней подойти, я её попросту боюсь.

— Я тоже! — со счастливой улыбкой ответила васарка. — Ужасно боюсь. И я ничего не умею!

Веля закрыла лицо руками и заплакала.

У самого берега отец обнял её в последний раз, потом взял за голову, и посмотрел в зарёваную мордаху.

— Ничего, вытянешь, — сказал он. — Иногда мне кажется, что у меня не дочь, а сын.

— Будет и сын, — сдуру брякнула Веля, и по изумлению в его, обычно неподвижном лице поняла, что случайно разгласила чужую тайну.

Впрочем, отец быстро взял себя в руки. Он потряс канатиком из её волос, с двумя крюками на концах. Железо почти разогнулось, повиси король ещё немного — и беды не миновать.

— Умная, в меня! — сказал он, и положил канатик в карман, а достал оттуда золотую коробочку вроде табакерки. — Возьми, вдруг пригодится.

— Что это? — спросила Веля, шмыгая носом и рассматривая золотое литьё с узором: волны посредине, две луны, большая и малая, сверху.

Она открыла крышечку и отшатнулась — там лежала истлевшая голова мёртвой птицы. Покраснев, она закрыла коробочку снова.

— Мне ни к чему, — сердито сказала она. — Я и так справлюсь…

— Это подарок, поступай, как хочешь, — отец пожал плечами.

Тогда Веля размахнулась и зашвырнула страшную коробку так далеко в море, как только смогла. Та блеснула в ярких солнечных лучах, и сгинула.

Отец рассмеялся:

— Ну, твоя воля!

Она стояла на берегу, пока их шхуна не превратилась в крохотную, едва различимую точку. Тогда понурилась и, в сопровождении своих притихших женщин, пошла домой.

В её покоях было тихо. Пола никто из прислуги не видел, даже Фобос не знал, где он бродит — после того, как упало поле, его никто не видел. Веля попросила кувшин вина и села в одиночестве напиваться. «Имею право, — думала она. — Надо расслабиться — и спать. Главное, что всё вышло…»

Напиться никак не получалось, ни с первого кубка, ни со второго. Она легла, прямо в мешковатом и колючем траурном платье мачехи, но уснуть тоже не вышло. Тогда Веля встала, выпила ещё, и стала ходить из угла в угол, пока не устала, тогда застыла посреди своей гостиной, расставив ноги, с опущенной головой и руками.

— Как ты это сделала? — раздался голос.

Она подняла голову — Пол стоял перед нею, в человеческой форме. В пресердитой.

— Привет, — сказала она, глупо улыбнувшись.

— Как ты это сделала и почему я снял экран, если жертвы не было? — сухо спросил он, пристально глядя на неё. — Я ещё, когда вы его в повозку укладывали, понял, что подстава, хоть твой топорылый папаша, и дёргался, и обоссался так картинно. Я хотел посмотреть, что из этого выйдет.

— На самом деле тебе не нужны жертвы, — медленно произнесла она. — Нужно то особенное состояние, которое даёт осознание полученной жертвы. Его ты получил просто от спектакля. Тебе нужна… концентрация.

— Откуда ты знаешь? — прищурившись, спросил Пол.

— Я надевала твой шлем, — чуть подумав, сказала Веля. — Шлем первозверя.

— Я тоже его надевал.

Веля замолчала. Мысли в голове путались, она и сама не могла объяснить, что увидела, примерив артефакт. Но какое-то видение было.

— Всё что надо, в тебе уже есть, — добавила она.

— Ты меня обманула, — презрительно сказал Пол. — Лишила меня жертвы. И ты просто пьяна.

— И что? — глядя исподлобья, спросила она.

— Зря я согласился на тебя, — зло продолжил он. — Столько времени потеряно зря!

— Дождись, пока я сдохну, заведёшь себе новый род.

— Надо было просто переехать тебя той машиной как следует, — выплюнул он. — Уже бы давно завёл!

Голова словно ватой была набита. Постепенно Веля осмыслила услышанное и рассмеялась.

— Конечно же! — сказала она. — Могла б давно догадаться. Я была тебе нужна без единого якоря, так? Я не должна была чего-нибудь добиться там?

— Ты вообще мне не нужна.

На секунду перед её глазами потемнело, а когда она снова смогла видеть, зверь лежал на полу, а она сидела на нём сверху и раз за разом била ножом, внезапно очутившимся в руке, будто кто-то подсунул его, как бывает в азартной драке, когда двое дерутся, а зрители смотрят, ставши кругом. Она не помнила, чтобы доставала нож.

— Спасибо! Что! Позаботился! Обо мне!!!

Пол дёргался каждый раз, когда короткое лезвие погружалось в его тело. Но вот изо рта у него хлынула кровь, и она отбросила нож в сторону.

— Не… так, — вымолвил он, и на губах вздулись кровавые пузыри, — так… вернусь…

— Вернёшься, и будешь вежлив, — задыхаясь, сказала она, — Я нужна тебе, как и ты мне. Это двусторонний меч.

— Я… ждал отравы… Не хочу… больше…

— А я хочу.

Она улеглась на пол рядом с ним, обняла и держала, пока он не затих и хриплое неровное дыхание не прекратилось. Тогда заплакала и обняла ещё крепче.

Когда Таки принесла лампу, она нашла принцессу, крепко спящей в кровавой луже на полу, в обнимку с мёртвой оболочкой зверя рода.

Трижды прозвучал горн, и гомон стих.

У неё больше не было зверя, чтоб принять корону из его рук, как не было и радости, лишь предчувствие тяжёлой ноши, грозящее многотонной волной обрушиться на плечи, быть может, не самые хлипкие, но отнюдь не отцовские. Только теперь защитить от волны было некому.

В негнущемся парчовом платье Веля снова стояла на самом краю террасы, с той её стороны, что выходила на людское море. Держа в руках простую корону — обруч с резьбой и вставками из эмали — Веля вспомнила то нарастающее ощущение ужаса и счастья, которое она испытала, когда встала босиком на горячий ганский песок и поклялась служить небольшому острову. Теперь островов было много, слишком много.

— Клянусь служить Трейнту, пока Великая Ночь не заберёт меня в лоно своё! — крикнула она. — Тёмная мать да будет свидетелем.

Разноцветная масса колыхалась перед её глазами, трепетали стяги с изображением последнего зверя.

— Клянусь служить Либру до последнего вздоха! Светлый День да будет свидетелем, — продолжила она. — Да покарают меня стихии, если я нарушу свои клятвы!

И надела отцовскую корону на голову. Та села низко.

— Слава королеве Авелин! — тысячью глоток заревела, завизжала площадь и все волосинки на её теле встали дыбом. — Слава зверю рода!

Она убила своего зверя, и убьёт его снова, если понадобится. И снова. Она будет его убивать, пока зверь не подчинится.

***

Во входную дверь постучали кулаком. Каземат пустовал после амнистии, заключённых не было, и единственный стражник, играющий в кости с палачом в оружейке, поднялся поглядеть, кого принесла нелёгкая, но дверь уже приоткрылась, в щель просунул голову, а затем толкнул плечом и ввалился полностью один из новых дворцовых лакеев, совсем молодой парень, по имени Бо, с высоким кувшином в одной руке и румяным круглым пирогом, завёрнутым в полотенце, в другой.

— Велено передать вам вина в честь коронации, — быстро сказал он, очевидно, торопясь поскорее вернуться к другим делам, — и поесть.

Стражник радостно потёр руки — снова угощают! Вскоре оба уже пили, по очереди прикладываясь к кувшину, и закусывали поломанным на куски пирогом с говяжьим ливером.