Веля села ровнее. В носу неприятно защипало.

— У тебя не было ничерта, кроме чемодана вещей и комнаты в общаге, — начал зверь в теле человека, — но я привёл тебя сюда. Я дал тебе остров, который можно было развить и научил, как это сделать. Глядя в суть вещей — я дал тебе уверенность в своих силах и в том, что ты можешь на что-то влиять. Я спас столько людей и земли, сколько смог в одиночку. Я посадил тебя на трон. Теперь, что делал топорылое величество? Он воевал, убивал людей и уничтожил моих братьев и сестру, а на десерт произвёл апокалипсис. Он приставлял к тебе своих шпионок, а на вон той виселице собирался вешать твоих ганцев, чтобы сломать тебя и добраться до меня. Ещё денёк — и у него бы всё получилось, а затем Либр стал бы необитаемым. Ты живёшь в долг, как говорил дохлый охранник, но теперь ты должна не только мне, а ещё и всем им, — Он кивнул на шумящее человеческое море. — Став королевой, ты можешь изменить их жизнь в лучшую сторону на самом деле.

Веля молча глядела на площадь.

— Это не казнь, а справедливое воздаяние ему и мне, это твоя плата за самоидентификацию и возможность на что-либо влиять в гораздо больших, чем раньше, масштабах. Заметь, я не попросил чего-либо, что в самом деле тебе необходимо. К тому же, король твой родственник только формально, ты и знаешь его без году неделя. Это разумная плата. Плати.

Жаль, что на свете больше не было инженера по имени Тим, о котором можно было бы с теплом вспоминать в особо гадкие моменты, пускай он бросил её, чем сделал несчастной. Господь любит несчастных. Вся жизнь из несчастьев и сшита, как это платье из шерстяных ниток.

— Пусть начинают, — дрожа мелкой нервной дрожью, сказала Веля, наматывая на палец ленту.

Пол махнул кому-то рукой, и глашатай закричал о начале казни.

В ярком свете дня всё это казалось каким-то кошмаром: пёстрая площадь, помост с виселицей и мешковатой фигурой небритого палача под нею, который неловко присел, будто его тревожила боль внизу живота, попробовать, крепка ли подставка для ног, серьёзное и внимательное лицо Пола, блеск в его глазах, и радостный, оттого особо жуткий шум толпы, в последний раз приветствовавшей своего короля криками:

— Убийца!

— Виселица — вешальнику!

Утром она сама помогла отцу одеться в один из его синих камзолов, которые он считал нарядными, а на самом деле они были такими скромными, а потом его руки сковали за спиной — пожалуйте ручки, ваше величество. Теперь он шёл в кандалах, глядя себе под ноги, по расчищенному в толпе коридору, вдоль которого стояли его же гвардейцы. Только когда поднялся на помост, со спокойным безразличием оглянулся вокруг, на людей, посмотрел и на террасу с застывшей в кресле фигурой в сером, затем взобрался на подставку для ног. Постепенно шум утих.

— Последнее слово? — вдруг крикнул Пол, сложив рупором ладони и подавшись вперёд.

— Сдохни! — раздельно произнёс отец, очевидно, с намерением ещё больше восстановить людей против себя, и всё потонуло в разноголосом возмущённом вопле.

— Вот видишь? — Пол повернулся к смертельно-бледной Веле. — Отличная иллюстрация моим словам.

Отец уставился на них своим тяжёлым взглядом и мотнул головой вбок, будто воздух боднул.

— Начинай! — бросил палачу презрительно. Он даже сейчас командовал.

Мастер Бью торопливо накинул ему на голову небольшой мешок, поверх мешка — славную петлю. Подрагивающими руками аккуратно расправил вокруг шеи, словно хотел, чтоб его величество висел красиво, подтянул узел и слез на помост. Он ждал команды, чтобы выбить подставку, на которой стоял его суровый владыка, когда король одним ударом ноги выбил её сам, и сразу повис, раскачиваясь, извиваясь всем телом, забился, будто огромная пойманная рыба. Площадью прокатился общий вздох или стон, а Веля вскочила с бешено бьющимся сердцем, прижимая руки к груди. Слёзы сами по себе брызнули из глаз, без всякого притворства. И она всё смотрела, не в силах оторваться, как отец пляшет на верёвке, отчаянно пытаясь найти ту опору, которую сам и выбил, и судорожная эта пляска всё тянулась, и тянулась до бесконечности, целых десять секунд.

— Хватит уже! — сквозь рыдания выдавила Веля.

Король будто услышал — его движения стали ещё резче и короче, и наконец, затихли. Ноги ещё дважды коротко дёрнулись и по штанам расплылось мокрое пятно. Веля схватилась за голову и упала в кресло. Все молчали, было очень тихо. Палач подошёл к повешенному, потрогал за шею и произнёс:

— Покоя королю.

Тогда зашумели снова, крича славу зверю рода.

— Ты доволен? — прерывающимся голосом спросила Веля.

— Вполне, — просто ответил Пол.

Она помолчала, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце и восстановить дыхание.

— Я займусь погребением, — сказала затем. — Ты хоть понимаешь, что похоронить я его должна не как преступника, а как короля и моего отца — рядом с матерью?

— Как тебе будет угодно, — последовал ответ.

Он сел в ту позу, в которой она увидела его, когда впервые после третьей Луны поднялась на террасу: на пятки, и большими пальцами обеих рук упёрся в лоб. Закрыл глаза, и лицо его приняло сосредоточенное выражение. Затаив дыхание, Веля наблюдала. Он повозился недовольно, открыл глаза.

— Ты мне мешаешь, — сказал резким тоном. — Я не могу сосредоточиться, когда ты надо мной стоишь.

И она ушла.

***

Солдаты отгоняли любопытных — всем хотелось сувенирчик от убийцы зверей — пуговицу с камзола или пряжку с сапога. Веля нервно наблюдала, как её личная охрана снимает с виселицы тело.

— Осторожнее! — прикрикнула она. — Это всё-таки король!

— Гляди-ка, — сказали в толпе, — жалеет убийцу зверей…

— Заткнись, — с тоской ответил один из солдат, — а то плетей отведаешь. Это же отец…

— А помнишь, как мы с ним на Васаре высадились? — спросил его другой.

— Ага. Когда он ворона убил…

Молодые амазонки под руководством Мадоры снесли короля на телегу с лошадью, сняли с рук оковы, с головы — мешок, укрыли гобеленом, взятым из Велиных покоев, да так и тронулись — несколько ганцев из её старой прислуги, солдаты и она.

Странные это были похороны. Короля не удостоили ни почестей, ни скорбных песен дворцовых женщин, ни службы в храме зверя рода. В толпе шептались, что и поминального пира не будет, не положено висельнику, зато поговаривали о возможном застолье для горожан после коронации её высочества, грядущей амнистии и бочках вина, которые кто-то видел на заднем дворе королевского дворца.

Веля шла за повозкой совсем одна, глядя в землю под ногами. Только солдаты расчищали дорогу, вдоль которой люди глазели, как наследница престола провожает в последний путь Скера, убийцу зверей.

Они дошли до самого дворца Снов, когда защитное поле упало, и вода с грохотом плеснула в отвоёванное, наконец, своё законное пространство, подхватила лежавшие на дне корабли и лодки, с треском швырнула на берег те из них, что были полегче, вынесла обломки и мусор, водоросли и ракушки, захлестнула пристань раз, ещё раз, — и успокоилась. Вскоре волны уже легко ворчали у прежней кромки, будто и не было яростного гнева стихии. Только тогда Веля вздохнула полной грудью. Всё-таки, она не ошиблась.

В сырой прохладе храма, где поставили носилки с телом отца, она отпустила солдат.

— Буду молиться над телом, — пояснила.

К ним с амазонками подошла лисья жрица, которую отец содержал за свой счёт из жалости. Веля посмотрела на её залитое слезами лицо.

— Ваше высочество, — сказала жрица, — я знаю, что нельзя по казнённому, и к зверю рода не обратишься, нет его больше, но, может, прикажете жаровню стихиям разжечь? Ваш отец мне был благодетелем…

Жрица тонко всхлипнула.

Труп заворочался, отбросил гобелен в сторону, и отец, шаря налитыми кровью глазами по сторонам, поднялся на ноги. Медленно осмотрел насторожившихся амазонок, ахнувшую жрицу, остановил взгляд на дочери.

— Ты взяла мне переодеться, дьявол тебя дери? — спросил он. — И где моя секира?