Ложь во спасение. Спасение веры в маму… Правда растопчет меня в глазах сына. Нет, даже не меня… Это было бы не так страшно. А веру в незыблемость семейных уз. Он подумает, что предавать легко. Если я скажу это с улыбкой. А если заплачу, он станет мучиться, ища оправдания моему поступку…

— Нет, я не изменяла твоему отцу.

Я вдруг не смогла сказать «папе».

— А он тебе?

— Спроси его! — почти выкрикнула я. — Что вообще за вопросы у вас, Михаил Вячеславович?!

Сын спустился вниз не просто так. Он видел, что я не поднялась наверх. Он вытащил меня к озеру, заботясь не о моей больной голове, а о своем любопытстве! Мою голову свежий воздух не вылечит. Она раскалывается от вас, мужиков! Миша, что ли, почувствовал отчужденность отца? Почувствовал? И решил, что причина может быть только одна, да? На другое мужской мозг, похоже, не способен ни в каком возрасте!

Я смотрела Мише в лицо — мое явно при этом перекосило. Пусть думает, что от головной боли… Да, от нее, от нее!

— Просто, мам, там на корабле, ну капитан, ну этот канадец, он так на тебя смотрел… На тебя вообще все смотрят, даже мои друзья. А папа, ну он… Он уже старик…

— И что? Что ты от меня хочешь?

Я уже, кажется, смотрела на сына с ненавистью. Что сейчас происходит в его голове? Или папа ему что-то сказал… Из того, что не сказал мне?

— Я хочу узнать…

Нервы внутри аж зазвенели от натяжения.

— … можно ли всю жизнь оставаться верным одному человеку?

Вопрос философский, да? Ты же не обо мне спрашиваешь, да, Миша?

— Зависит от человека. К чему такие вопросы? Вы с Эйлин поругались? У тебя другая? Миша, ты можешь нормально со мной говорить, если уж решил поговорить?

Он отвернулся, закусил губу и даже пожевал ее немного. И я сказала по-английски: давай, выплюни уже это из себя. Иногда в родном языке не найти то, что нужно в данный момент. Помогают другие.

— Мам, мне надо жениться на Эйлин.

— Что?!

Мое сердце коснулось скользкого настила пристани с громким шлепком. Могла бы сама догадаться! Они не пили за столом, да и Эйлин ходит со своими веснушками белая, как привидение…

— Ты что, дурак? — Я сейчас готова была ему врезать. — Ты зачем потащил ее в Финку беременную?

— Да нет, мама! — Мишкин голос тоже сорвался. — Она не беременна. Просто… Просто это грех, понимаешь… Ну, мне отец Роуз на исповеди сказал, что… Мам, ну мы не можем вот так просто жить вместе.

О, Господи! Вот действительно все не Слава Богу!

— И что? — Что он ко мне прицепился с этими изменами?!

— Ничего, мама… Я просто боюсь. Это же клятва перед Богом. А вдруг я… Ну, вдруг мне потом понравится другая… Мам, не подумай, я люблю Эйлин, очень… Она замечательная. Я… Не знаю, если это важно, я был у нее первым… Думаешь, все будет хорошо?

Сын смотрел на меня с надеждой. Непонятно какой! Что за надежду я могла дать ему в этом деле? Я просто обняла его, прижала к груди, что есть силы, и сказала:

— Все будет хорошо.

Он отстранился. Шмыгнул носом. Наверное, от ночной прохлады и близости к воде: озеро гулко плескалось под мостками. Трещали цикады.

— Мам, ты можешь съездить со мной в магазин? Я понимаю, что это дорого. Но мне хочется подарить Эйлин кольцо. У нее никогда не было никаких колец.

Я тяжело выдохнула.

— Возьми для этого дела отца. Если мы поедем вдвоем, то твоя Эйлин останется в нашем глухонемом семействе без переводчика.

Миша пожал плечами: такой большой и такой маленький.

— А что я скажу отцу?

— Что и мне. Папа, я решил жениться. Слушай, папе будет приятно, что ты с ним поделишься личным. Ну пожалуйста.

— Мам, а когда вы сможете приехать на свадьбу?

— Когда скажете, но лучше, конечно, после февраля. Папа ведь будет преподавать первое полугодие.

Боже, это мой голос? Такой спокойный? Будто речь идет о переправке через море партии виски…

— Хорошо, мама.

— Пойдем спать. Завтра тяжёлый день.

— Почему тяжелый?

— Да так, в нашем возрасте все дни тяжёлые. Там болит, здесь тянет…

— Как твоя голова?

— Прошла, — соврала я.

Мы расстались в холле. Я цыкнула на собаку, чтобы не рычала, и забрала ее в спальню.

— Зачем ты ее тащишь?

Березов не спал.

— Она же в туалет их даже не пустит!

— Насплетничались?

В голосе зависть — она самая, да?

— Мишка не баба. Просто виски пили. Заливали любовное горе.

Нас же обоих из тёплой кровати выгнали.

Березов понял это в прямом смысле. Передвинулся на мою половину, освобождая для меня нагретую.

— Спасибо.

Я легла и натянула одеяло к подбородку. Сна как не бывало!

— Слава…

— Что? — послышалось из темноты.

— Наш сын вырос.

— Ты только сейчас заметила?

— Не смешно, Березов. Он решил жениться.

Пауза, и Слава повернулся на бок, ко мне лицом. Мои глаза уже привыкли к темноте.

— То есть про дедушку серьёзно было?

— Нет, — я тоже повернулась к нему. — Люди женятся не только поэтому. Люди женятся, потому что любят друг друга.

В комнате стало светло. Очень. От его голубых глаз. Но лишь на мгновение.

— Доброй ночи, — бросил он коротко и шумно повернулся на другой бок.

Я не протянула рук, чтобы обнять. У меня, кажется, совсем не осталось сил бороться за место под одним с ним солнцем. Один день прошел, не успев начаться. Что принесут еще четыре, не знаю… И, кажется, уже даже не хочу знать. Голова болит. От всего и всех. Даже порадоваться за сына спокойно не дадут!

— Яна, спи, пожалуйста.

Лежу, не шевелюсь. Только глаза открыты. У него появились глаза на спине? Не буду ничего отвечать, вот не буду совсем…

— Янусь, ты плачешь?

Я поняла, что плачу, только когда Березов растер теплой ладонью слезы по моим щекам. И что пижаму он не надел, не нашел, наверное, я поняла, когда стала сама вытирать бесконечные слезы о мягкие завитки у него на груди.

— Ну прекрати, — он вжал подбородок мне в макушку, как делал всегда.

Всегда ли? Разве я часто плакала? Нет… Он просто так обнимал меня… Всю жизнь, всю мою жизнь.

— Ян, ну ты же сама сказала, что готова к тому, что он не вернется. Ну и черт с тем, что ему всего двадцать.

— Ему двадцать два через три месяца будет, — пробубнила я, не отрывая губ от груди мужа, под горячей кожей которой билось такое же горячее сердце. Не могло же оно остыть за месяц. Не могло…

— Главное, не сорок, — усмехнулся Слава. — Потом невозможно решиться…

— Только если под дулом пистолета…

Я все еще не отстранилась от его груди, и голос мой звучал глухо.

— Только если… На своей свадьбе не погулял, так хоть у сына напьюсь.

— И я наконец увижу тебя пьяным?

— Ничего ты не увидишь, — он гладил меня по волосам. — Ты напьешься раньше… И прекрати меня целовать…

Он попытался оттащить меня от себя за плечи, но я решила во что бы то ни стало удержаться у его груди.

— Яна, я прошу тебя. Не время сейчас…

Я вскинула голову, но увидела лишь подбородок: Слава смотрел в закрытое жалюзями окно.

— Значит, будет время?

— Не начинай, Яна. Мы договорились, эти пять дней Мишкины. Яна, ну пожалей ты меня… Отпусти…

Я убрала руки, которые уже сами собой сомкнулись за его спиной. Слава с шумом сполз с кровати и встал у окна, ко мне спиной. Потянул раму и открыл окно, впустив в комнату уже ледяной ночной воздух.

— Простынешь. Отойди от окна, пожалуйста. Хочешь, я лягу с собакой на диване? Миша знает, что у меня болит голова. Скажу, не хотела мешать тебе спать.

Он обернулся — полумрак делал свое поганое дело: Березов вновь казался молодым и чертовски привлекательным. Какая пошлая мысль… Но других в тот момент в моей больной голове не было.

— И себе тоже, — голос мой сел до хрипоты. — Я тоже не могу спать с тобой в одной постели…

— Четыре ночи промучаемся, а потом будем думать, как жить дальше.

Я отвернулась от окна, подтянула к подбородку одеяло, а к животу ноги и затихла. Слава тоже лег. Сначала с краю, а потом придвинулся ко мне и обнял. Правда, это «потом» наступило нескоро. Я обернулась и поняла, что он сделал это машинально, во сне, по-привычке… От старых дурных привычек избавляться тяжело и болезненно. Значит, не надо… этого делать вовсе.