Может, напомнить ему мое имя? Обращение «Сеньора» в таком количестве меня уже порядком раздражало. Или что-то другое — например, моя дурь. Согласиться на хостел на пару с американским студентом взрослая женщина не могла даже после десяти сангрий и стольких же бутылок пива. Значит, я не была взрослой, раз согласилась. Или просто почувствовала исходящие от Паясо флюиды беспомощности. Заменим дурь на материнский инстинкт — все же согласитесь, намного приятнее осознавать себя матерью, чем пьяной дурой.

Вместо окна имелась дверь на балкон. Я выглянула наружу, но выйти не решилась. Зато решила, покуда одна, сполоснуть в раковине купальник и вывесить сушиться на балкон — благо там стояла складная сушка с прищепками. И плевать, что мои бикини будут всю ночь украшать древний испанский город. Ночью, скорее всего, эта улица будет спать. Мне хотелось в это верить, потому что закрыть балконную дверь — равносильно замуровыванию себя в парилке. Слишком душно для вечера.

Я откинула серое в цветочек одеяло и убедилась, что под ним простынь, которой можно будет укрыться. Хотя будь я одна, спала бы голой. Но нынче голой спать не получится.

Я подняла глаза в угол — серый квадратный телевизор висел под потолком: господи, а когда-то мои родители гордились таким приобретением. Какой же я динозавр и какой же старый и ширпотребный этот хостел! Студентам, впрочем, самое оно, но как мне почувствовать студенческий дух — ума не приложу. Да, ума у меня не хватило даже на то, чтобы снять шапку!

Вода в душе перестала течь, и я обернулась к двери, затаив дыхание: если сейчас потечет вода, то там есть вторая раковина. Это ведь нормально, что в комнате на четырех человек они поставили вторую. Так и есть — он чистит зубы или бреется. Или то и другое вместе… И можно на него так не пялиться. Впрочем, так же можно и не выходить к престарелой незнакомой даме в одних трусах, пусть те и боксеры, пусть даже «Рибок» в серо-синюю полосочку… Даже если считать, что мы на пляже и это плавки. С другой стороны, а в чем спит мой собственный сын — в трусах, когда мама рядом.

— Почему вы так на меня смотрите?

Паясо смутился. Даже вспыхнул. Сама я надеялась, что осталась серьезной. Мозг сработал, как часы, и я выдала спокойным голосом:

— Так я впервые вижу тебя без грима.

— А… — он смешно раскрыл рот и почесал за ухом, точно собачка. — Как-то не подумал об этом. Думал, что-то не так…

Он что, подумал, что я рассматриваю его с эстетической точки зрения, выражаясь фигурально? Да, он прав, черт возьми: я окинула взглядом все его тело — не накачено, но подтянуто, ни одной жировой складочки на животе… Я также рассматривала пару дней назад своего сына. Не говорить же американскому мальчишке прямо, что я проверяла его тело на наличие, вернее отсутствие, татуировок. Не могу объяснить почему, но их владельцы в моих глазах сразу теряли баллы коэффициента интеллекта — короче, Айкью. Не знаю, как у меня это получилось, но я все же вдолбила в сына истину: не делать с телом то, что нельзя исправить.

— А что может быть не так? — спросила я уже малость с подтекстом, чтобы Паясо понял, что в другом плане маленькие мальчики меня не интересуют.

— Ну, я не знаю… — он по-детски пожал плечами. — Вам тут не понравилось и вы теперь злитесь, что я затащил вас в эту дыру. По вам видно, что привыкли вы совсем к другому.

Он придуривается или является стопроцентным воплощением американской душевной простоты? Кстати, когда я представилась и сообщила, что из России, он ничуть не смутился, не намекнул на внешнеполитическую ситуацию и, похоже, так же быстро забыл мою национальность, как и имя. Какое счастье — говорить с юнцами о политике я не люблю, уж слишком они эмоциональные и всезнающие, даже пьяные ирландские студенты.

— Нет, все в порядке, — поспешила я успокоить мальчика. — Здесь есть кровать, а на данный момент ни мне, ни тебе ничего больше и не нужно, ведь так?

Он кивнул.

Сколько ему лет? Хоть бы ему уже был двадцать один год и он не приехал в Европу, чтобы на законных основаниях покупать себе пиво. Мне не хотелось чувствовать себя бабой, спаивающей ребенка. За пиво-то платила я!

— Ложись спать! — скомандовала я строго. — Ты еле на ногах стоишь. Куда хочешь лечь? Вниз? Наверх? — махнула я рукой в сторону двухъярусной кровати, чтобы Паясо случайно не выбрал для себя большую.

— Я бы пошел наверх. Только вам, наверное, будет некомфортно. Вдруг вы раскроетесь во сне. Тем более, тут такая жара.

— А ты собрался за мной подглядывать?

Я улыбалась. Заставляла себя улыбаться. Это не был трехлетний ребенок, это был молодой мужчина. И подобные «разговоры на грани» даже на пьяную голову мне не нравились.

Но бедняга вдруг вспыхнул, как факел. Все же, он ребенок… И ему нельзя пить даже пива.

— Да боже упаси!

Паясо даже вздрогнул. Может, конечно, с мокрых волос ему на плечо упала капелька воды….

— Почему вы так подумали?!

Он обижался? Злился? Негодовал? Во всяком случае, мои слова задели его за живое.

— Я не буду… Конечно, не буду подглядывать за вами. Но ведь вам может показаться, будто я…

Ненормальный!

— Мне ничего не покажется, — отчеканила я. — Спи, где хочешь.

Он сделал шаг. Ко мне. В сторону моей кровати. Я стояла как вкопанная. Даже когда он протянул ко мне руку. Что он делает?!

— Сеньора, вы обиделись? Я не хотел…

Его рука повисла в воздухе в умоляющем жесте, а потом он прижал кулак к своей голой груди. Ненормальный… Но напугать меня он успел.

— Просто понимаете, у меня был неприятный случай с соседом по комнате в первый год учебы…

Ну, тогда ему двадцать лет точно есть… Но все же я бы, наверное, предпочла сейчас рядом пятнадцатилетнего… Нет, я бы предпочла пустую кровать. Вот дернуло же меня смешать сангрию с гаспачо! Пиво было уже после того, как я согласилась разделить с ним номер в хостеле.

— Он был какой-то странный… — Паясо продолжал между тем рассказ о соседе.

«Не страннее тебя, мой мальчик!» — думала в это время я.

— Я просыпался среди ночи и видел, что он сидит на своей кровати и смотрит на меня. Вот так!

Паясо вдруг придвинул ко мне лицо, но тут же отпрянул. До того, как я вздрогнула. Или после того — не знаю.

— В первый раз я спросил его, что случилось? Он сказал, что ничего. В другой раз я потребовал объяснений такому странному поведению. Он сказал, что просто любит смотреть на спящих людей. И тогда я понял, что терпеть не могу, когда на меня смотрят во сне. Я говорил ему прекратить, а он сказал, что не может. И я не мог больше спать с ним в одной комнате. Пару раз уходил в холл на диван. Потом написал заявление с просьбой отселить меня. Мне официально ответили, что нигде не написано, что нельзя смотреть на соседа, когда тот спит, и что у них нет свободных мест. А отец сказал, чтобы я привыкал к тому, что рядом будут люди, которые могут тебя раздражать. Просто надо привыкнуть…

Я смотрела на него, не мигая. Нет, мой сын в двадцать лет рта для произнесения такой чуши бы не раскрыл.

— Это всего на две ночи, — сказала я.

— Что?

И он действительно не понял меня. Хлопал карими глазами, как ослепленный.

— Мы с тобой в одной комнате будем спать всего две ночи, — проговорила я чуть ли не по слогам. — Мы не будем друг друга раздражать. У нас на это не будет времени.

— Спасибо, сеньора.

За что он только что меня поблагодарил? Нет, английский меня не напрягает. Он говорит медленно и не использует молодежный сленг — большое ему за это спасибо. Мы не понимаем друг друга на каком-то астральном уровне. Мы не только из разных поколений и стран, мы вообще с разных континентов!

Паясо отступил еще на шаг и рухнул на кровать, лишь чудом не шарахнувшись башкой о планку верхней лежанки. Я тут же схватила свой рюкзак и пожелала изможденному «свинопасу» приятных снов. И, мысленно добавив «пусть тебе приснится рыжая свинья!», шагнула в ванную комнату, молясь найти в ней задвижку. Ура, задвижка на двери была. Но больше здесь ничего не было. Квадратное зеркало в темной раме над белой раковиной. На стене диспенсер для мыла на все случаи жизни, чтобы и руки помыть и из душа, откинув занавесочку, дотянуться можно было. Стена за ванной выложена сверху белым, а снизу темно-синим кафелем. Одним словом — убожество.